Французский детектив

В его рабочем кабинете она печатала на старой машинке те немногие письма, которые он не мог не отправлять по долгу службы, несмотря на свое отвращение к любой переписке.

— Внучка, — сказал мечтатель с сигарой, когда студентка вошла к нему в кабинет, — ваш любезный вечерний визит ко мне доказывает, что диссертация может и подождать… Вы окажете мне большую услугу, если прямо сейчас сядете за машинку и отпечатаете под копирку письмо в пяти экземплярах. После этого в текст от руки добавьте обращение «мадам» или «мсье», в зависимости от того, кому будет адресовано письмо. Адреса я вам сейчас дам.

— Какое-нибудь новое дело в уголовном суде? — спросила девушка, садясь за машинку.

— Не совсем… Я только что принял важное решение… Я отказываюсь от защиты в уголовном суде, буду выступать в суде присяжных… Видите это внушительное досье на столе? Это дело человека, которому мне предстоит попытаться спасти жизнь… Дело это скорее невыигрышное… Клиент необычный. Могу даже утверждать, что с тех пор, как стал адвокатом, не припомню ничего подобного. Начать с того, что он не хочет, чтобы его защищали. Это очень досадно, так как из этого следует, что он признает себя виновным, а поскольку я собираюсь защищать его против его воли, то боюсь, мне встретятся какие-нибудь препятствия. Вы готовы? Поставьте сегодняшнее число. Оставьте место для «мадам» или «мсье». Диктую:

— «В качестве защитника Жака Вотье, обвиняемого в убийстве Джона Белла пятого мая текущего года на борту теплохода «Грасс», был бы вам чрезвычайно признателен, если бы вы или назначили мне встречу, или явились ко мне в возможно более короткий срок ввиду того, что первое слушание дела назначено в окружном суде присяжных на двадцатое ноября с. г. Прошу вас незамедлительно мне ответить и т. д…»Так, теперь отпечатайте адреса на конвертах, я подпишу письма, и их срочно надо отнести на почту. Они могут уйти этой ночью, адресаты получат их завтра, и мы выиграем день… Диктую… «Мадам Вотье, отель «Режина», шестнадцать бис, улица Акаций, Париж». Это по документам в досье ее последний адрес. Не забудьте пометку на конверте: «Переслать в случае изменения адреса». Второй адрес: «Мадам Симон Вотье, пятнадцать, авеню генерала Леклерка, Аньер»… Третий: «Мсье доктору Дерво, три, Парижская улица, Лимож». Два последних письма по одному адресу: «Институт Святого Иосифа, Санак, Верхняя Вьенна», адресатам: «Мсье Ивону Роделеку» и «Мсье Доминику Тирмону». Все… У вас есть завтра занятия на факультете?

— Один час: я могу, наверно, его пропустить.

— Пропустите без колебаний. Я хочу, чтобы вы пришли сюда завтра в половине девятого и неотлучно находились здесь. Меня не будет весь день, и вернусь я, может быть, не раньше девяти часов вечера. Вы дождетесь меня и будете отвечать на телефонные звонки. Если кто-нибудь из тех, кому мы написали письма, вдруг отзовется, назначьте встречу на послезавтра, в любое время — я как-нибудь выкручусь. Разумеется, не отлучайтесь на время обеда. Я распоряжусь, чтобы Луиза приготовила вам еду.

— Но, мэтр, вдруг мне понадобится срочно связаться с вами, куда звонить?

— Я еще ничего не знаю. Ждите моего возвращения. Так, письма подписаны. Теперь быстро на почту.

— Мэтр, не будет нескромностью, если я вас спрошу: что это за люди, которым вы отправляете письма?

— Очень нескромно, внучка, но я вам скажу, поскольку вы становитесь моей помощницей в этом деле: мне кажется, что эти пятеро в качестве свидетелей защиты могут быть нам очень полезны. Из этого вовсе не следует, что они все захотят участвовать в процессе. Это уже мое дело — найти аргументы, которые могут их убедить.

Остаток ночи Дельо провел в размышлениях. Раскуривая сигару, он думал о том, что теперь ему необходимо познакомиться с клиентом.

Он не лгал, когда сказал утром Луизе, что почти не спал.

Проглотив незатейливый, приготовленный доброй женщиной завтрак, он снял заношенный старый халат, наскоро совершил утренний туалет и, даже не побрившись, уходя, сказал:

— Луиза, сейчас придет мадемуазель Жени и будет здесь весь день, до моего возвращения. Приготовьте ей обед и не забудьте, что в ее возрасте аппетит бывает изрядный. До завтра, дорогая моя…

Часом позже, совершив необходимые формальности, он шел по тюремному коридору. Сопровождавший его надзиратель спросил:

— Вы хотите видеть чудака из шестьсот двадцать второго номера?

— Да.

— Желаю успеха. Если вам удастся выбить что-нибудь из этого типа, это будет чудом. Он непробиваем, как тюремная дверь.

— Ваша шутка, мой друг, кажется мне не слишком изысканной.

— Ох, мэтр, я это сказал только для того, чтобы предупредить вас. Все приходившие к нему адвокаты отказались его защищать. Беднягу лучше было бы отправить в приют. Говорили, будто бы вообще не удастся найти ему адвоката.

— Вас обманули дважды: мой клиент совсем не бедняга и у него есть защитник — я.

— Пришли, — пробормотал надзиратель, а про себя подумал: «Этот адвокат или чокнутый, или садист какой-нибудь».

Заскрипел ключ, и тяжелая обитая железом дверь отворилась. Они вошли в камеру. Виктор Дельо поправил пенсне, чтобы вглядеться в своего нового клиента.

Тот сидел на корточках в самом темном углу тесной камеры. Несмотря на эту позу, он казался огромным. Квадратное лицо, громадная челюсть, жесткие волосы — в его облике не было ничего человеческого. Адвокат невольно отступил, и у него промелькнула мысль: уж не встретился ли он с каким-нибудь монстром, чудом попавшим сюда из первобытного леса? Невозможно было представить себе более странное существо. Необъятная грудь с висящими вдоль тела волосатыми руками убийцы… руками, ожидающими добычу. В лице больше всего поражало отсутствие жизни: глаза открытые, но потухшие; заросшие выступающие надбровья; толстые выпяченные губы; цвет кожи в сумерках — бледный, трупный. Единственный признак жизни — дыхание, шумное, мощное. Никогда в течение своей жизни, теперь уже долгой, Виктор Дельо не встречал ничего подобного. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы спросить у надзирателя:

— Он всегда в этой позе?

— Почти всегда.

— Как вы думаете, он отдает себе отчет о нашем присутствии? — спросил он еще у надзирателя.

— Он-то? Он догадывается обо всем! Удивительно, до какой степени он понимает все, лишенный способности видеть, слышать и говорить.

— Меня это не удивляет, — ответил адвокат. — Из первоначальных сведений, которые у меня имеются, я знаю, что этот парень образован и очень умен. Вам говорили, что этот «зверь» даже написал книгу?

— Один из ваших предшественников, мэтр Сильв, говорил мне об этом, но я не мог поверить.

— Напрасно. Я вам принесу эту книгу. Чего-чего, а времени у вас здесь хватит, чтобы прочитать роман.

— Как ему это удалось?

— Вместо недостающей с рождения способности видеть, слышать и говорить он использует оставшиеся ему три чувства — осязание, вкус и обоняние. Но это было бы долго вам объяснять.

— Что касается обоняния, мы с товарищами уже давно заметили, что он чувствует нас сразу, как только мы входим в камеру. Я уверен, например: он знает, что сегодня именно мое дежурство.

— Аппетит у него хороший?

— Нет. Надо признать, впрочем, что баланда здесь не самая лучшая.

— Умеет ли он правильно пользоваться ложкой и вилкой?

— Лучше нас с вами, когда захочет. Только большей частью он совсем не притрагивается к миске. Видите ли, больше всего он нуждается в посещениях, Его жизнь в тюрьме хуже, чем у животного в зоопарке. Это может показаться смешным, но он скучает — делать-то он ничего не может. Он не может ни читать, ни писать, ни даже поговорить с нами, когда мы приходим к нему.

— Похоже, вы правы, но ведь надо, чтобы эта нужда в посетителях у него как-то выразилась, а у них чтобы был способ общаться с ним. Как вы думаете, он психически здоров?

— Все врачи, которые его осматривали — а Бог знает, сколько их тут перебывало, — утверждают, что да.

— Каким образом они могли в этом удостовериться?