В тесном кругу

Наконец настало 14 июля, день праздника. Никаких газет на остров не привозили. «Приют отшельника» отгородился от праздничной суеты, и каждый из его обитателей поздравлял себя с тем, что так славно устроился подальше от шума. Жюли встретила господина Хольца, и тот пригласил ее зайти выпить чашку кофе. «Мадам Монтано была бы очень рада вас увидеть. Ей кажется, что вы ее избегаете». Действительно, Джина была сама любезность.

— Я несколько раз пыталась узнать, как дела у Глории, но у вас там такая церберша…

— А, Кларисса… Ей так приказали.

— Очень жаль. Потому что сразу начинаешь думать о худшем. Надеюсь, это не из-за того, что она приходила сюда…

— Что вы, конечно нет. Напротив, она была так довольна…

Жюли проговорила это так быстро, что сама невольно вздрогнула.

— Моя сестра, — продолжила она, — ожидает важного события. Может быть, в эти самые минуты ее уже наградили.

Она даже не подумала, какой эффект произведут ее слова. Или, быть может, в каком-то недоступном ее собственному сознанию участке мозга сидело нечто, что за нее производило все расчеты…

— Не может быть! — воскликнула Джина, и черные глаза ее потемнели еще больше. — Значит, ей дали «академические пальмы»?

— Нет, не «пальмы». Орден Почетного легиона. В связи с возрастом и, конечно, за большие заслуги.

— Как интересно! А меня могли бы наградить?

— Почему бы и нет?

— Мне бы хотелось ее поздравить.

И Джина протянула руку к телефону.

— Постойте, — сказала Жюли. — Ведь это пока неофициально. К тому же умоляю, не ссылайтесь на меня. Мы с вами друзья, поэтому я с вами и поделилась. Но я не хочу быть причиной слухов.

Через какой-нибудь час на острове уже началось некое легкое брожение, вызванное любопытством. Жюли сидела у Глории. Они болтали. То одна, то другая поочередно вспоминали свои самые успешные выступления. Глория сидела в шезлонге и полировала ногти. Она была в самом спокойном расположении духа, и резкий телефонный звонок заставил ее едва ли не подпрыгнуть. Она быстро схватила трубку маленького переносного аппарата.

«Вот оно, — подумала Жюли. — Началось».

Она поднялась с места, но Глория рукой удержала ее.

— Останься. Какая-нибудь очередная зануда… Алло! А, это вы, Кейт! Что это с вами, вы так волнуетесь… Что-что? Подождите минуту.

Она прижала телефонную трубку к груди. Ей снова не хватало воздуха.

— Жюли, ты знаешь, что она мне сказала? Дали. Все. Уже официально известно.

— Глория, умоляю тебя, не волнуйся! Дай мне трубку, я сама с ней поговорю.

Но Глория ее даже не слышала. Она смотрела прямо перед собой остановившимся взглядом, а руки ее мелко дрожали.

— Алло!.. Извините… Я сама волнуюсь, понимаете? Кто вам сказал? Памела? Ах вот как! Ей кажется, что список опубликован в «Фигаро»? Хорошо, если так. А она сама видела эту статью? Нет?.. Так, может быть, это еще не… Ах, это муж Симоны ей сказал? Ну тогда все правильно. Боже мой, а я уж было подумала, что это очередная злая шутка этой твари… Спасибо вам.

Ей не хватало голоса.

— Спасибо. Смешно, почему я так волнуюсь? Алло! Что-то я вас совсем не слышу! Наверное, что-то на линии… Или это у меня в ушах зашумело… Что-что? Ах, вы полагаете, что меня отметили как «патриарха»? Ах, даже так? «Патриарха и лучшую из музыкантов»? Да-да, я теперь хорошо слышу. Спасибо, милая Кейт! Вы правы, я ужасно взволнована. Вот сестра уже капает мне лекарство. Обнимаю вас.

Она отставила телефон и тяжело опустила голову на подушку.

— На-ка выпей, — сказала Жюли. — Ты что, забыла, о чем тебе говорил доктор?

Глория послушно выпила и протянула пустой стакан Жюли.

— Да ты лучше на себя посмотри! — ответила она. — На тебе прямо лица нет. Верно, такая новость способна хоть кого свалить с ног. Но ты понимаешь, ведь для меня важна не сама медаль. Важно то, что я ее все-таки получила! Я буду носить ее с голубым костюмом. Красное на голубом, недурно, а?

И вдруг Глория захлопала в ладоши, а потом без всякой помощи неожиданно резво вскочила на ноги. Она подошла к «колыбели» и нежно, как младенца, взяла в руки «страдивариуса». Поднесла к плечу, взяла смычок и взмахнула им, как боевой шпагой. «Посвящается Джине Монтано». И заиграла «Гимн солнцу» Римского-Корсакова. Она не прикасалась к скрипке несколько последних месяцев, если не лет, а вместо настройки каждый день тихонько разговаривала с ней. И, играя сейчас, она жутко фальшивила. Пальцы не подчинялись ей. Но внутри себя она слышала музыку, которую умела играть когда-то, и лицо ее горело восторгом.

Жюли выскользнула из комнаты и, согнувшись пополам, поползла к себе. Для нее это было слишком. Она ненавидела себя, но в то же время ничего не могла понять. Разве не она сама подстроила этот телефонный звонок, потому что была уверена, что он сработает так, как надо? Об одной вещи она забыла — об их наследственной живучести. Это их кузен Майоль умер в 98 лет, это их прабабка дожила до 101 года! И таких в семье было пруд пруди. Раньше о них говорили: «Если их не убьют, они будут жить вечно». Счастливая весть вовсе не убила Глорию, напротив, она вдохнула в нее новые силы. Ах, если бы не Джина, все, наверное, было бы совсем не так, а теперь… Она чуть было не сказала вслух: «Все надо начинать сначала». Но она давно уже не позволяла себе произносить подобных фраз, заставляя их вначале пройти своего рода внутреннюю очистку, чтобы явиться на свет в более пристойном виде. Раз уж Глория так обрадовалась награждению, значит, так тому и быть. Да, это очень больно. Это чувство можно назвать завистью, или ревностью, или злобой. Но на самом деле это всего лишь всегдашнее ощущение гигантского провала, оскорбительной несправедливости, которой вечно суждено, насмехаясь, преследовать ее. Ей показалось, что в эту минуту кто-то окликает ее: «Эй ты, маленькая идиотка! Жалкое создание!» Ей и раньше случалось слышать такие вот голоса. И разве объяснишь хоть кому-нибудь, что она не хотела никому зла, но разве у нее нет права защищаться?

От сигарет «Кэмел» почему-то несло аптекой. Зашла Кларисса, взять заказ на обед.

— Чай с парой сухариков, — сказала Жюли. — Есть не хочется. А что там Глория?

— Мне кажется, она слегка потеряла голову. Беспрерывно звонит по телефону, а стоит ей положить трубку, как звонят ей. Не думаю, что в ее состоянии ей это на пользу.

— Она показалась тебе усталой?

— Еще бы она не казалась усталой! Руки трясутся. Голос дрожит. Она вся как будто наэлектризованная.

— А что слышно от Джины?

— Не знаю, но, по-моему, оттуда ни слуху ни духу. Господин Хольц поливает цветочки, а мадам Монтано сидит в беседке и читает иллюстрированные журналы.

— Ну хорошо. Иди тогда. Мне пока ничего не нужно.

Вокруг последнего события на острове все еще бурлило оживление. Глория высказала желание получить награду немедленно, но ей терпеливо объяснили, что праздник в ее честь готовится как раз ко дню ее рождения. Сам супрефект согласился приехать к ним и собственноручно приколоть медаль к груди столетней дамы, поэтому о переносе церемонии на более ранний срок не могло быть и речи. На одном из заседаний комитета встал вопрос и о Джине Монтано. В самом деле, раз одну наградили, то почему бы не наградить и вторую? «Мадам Монтано, — вынуждена была объяснить госпожа Женсон, — пока еще новичок у нас. Она еще не стала в „Приюте отшельника“ совсем своей. К тому же она чуть моложе госпожи Бернстайн. Помнится, кто-то говорил мне, что по зодиаку она Стрелец. Надо бы ее поспрошать, но только тому, кто решится на это, советую вести себя очень осторожно: вы ведь знаете, насколько болезненно артистки воспринимают любые разговоры о своем возрасте. Разумеется, если она пожелает также получить награду, то претендовать на нее может исключительно как актриса. Давайте договоримся вернуться к этой теме в будущем году».

Снова зачастившие к Глории гостьи держали ее в курсе всех подобных обсуждений, рассказ о которых приводил ее в невероятное возбуждение. У нее поднималось давление, но, несмотря на это, она чувствовала себя неплохо, словно волна радости придавала ей сил.