Семейство Питар

Я сегодня шутить не расположен.

— Я же не знал…

— Чего ты не знал?

— Что все так кончится.

— Объясни!

— Моя жена…

— Что — твоя жена?

— Она не советовала мадам Питар покупать пароход.

До чего же это в духе Питаров! Судно покупает он, он сам! Из восьмисот тысяч недостает только двухсот, банки предоставляют ему кредит, от мамаши Питар требуется одно — поручиться в уплате, и она именует такую операцию «покупкой судна»!

— Надо вам сказать, моя жена ненавидит море.

Ей хотелось, чтобы я сидел дома и развозил на велосипеде…

Разговор происходил в момент, когда погрузка заканчивалась и таможенники уже явились на борт для последних формальностей. Утро было еще более морозное, чем в последние дни. Радио обещало высокую волну в открытом море.

— Ну?

— Она нагадала на кофейной гуще, что мадам Питар не должна делать эту глупость. Потом та пришла опять и объявила, что бумаги подписаны.

— Дальше.

— Жена не оставила свою затею и предсказала кораблекрушение…

И все это в каморке за бакалейной лавочкой на улице Сен-Пьер, да еще, конечно, в перерывах между звонками, возвещающими о появлении покупательниц!

— Ты точно знаешь, что моей теще предсказали кораблекрушение?

— Пусть Бог не даст соврать!

— И та все-таки отправила дочь?

— По-моему, мадмуазель Питар, виноват, мадам Ланнек, сама порывалась уехать, — промямлил боцман.

— Выходит, ее просто не остановили?

— Выходит, так.

И боцман сделал уклончивый жест — что он-то мог?

Хотя Ланнек был полупьян, как все последние три дня с утра до вечера, он полностью сохранял обычное хладнокровие и особенно проницательность, которая, словно в часы полусна, даже обострилась.

— Значит, старуха Питар рассчитывала на катастрофу?

— Она даже расспрашивала меня, выдержит ли непогоду такое старое судно.

— Что ты ответил?

— Что будет видно. Корпус, понятное дело, проржавел и…

— Погоди! Давай по порядку.

Ланнек старался не потерять нить своих мыслей.

— Итак, твоя жена нагадала… Ладно!.. Мамаша Питар тем не менее отпускает дочь, но…

Фразу Ланнек договорил про себя:

».., но заставляет меня подписать завещание на того из супругов, кто переживет другого, и застраховать свою жизнь на…»

— Заткнись! — рявкнул он.

Боцман только-только открыл рот.

— Зачем ты нанялся на судно?

— Чтобы не развозить заказы на велосипеде. Я двадцать восемь лет проплавал на парусниках да десять на пароходах.

Ланнек даже не улыбнулся.

— Но ты же подсунул мне записку…

На этот раз боцман побагровел.

— Она для чего?

— Чтобы вы были настороже.

— Не понимаю.

— Судя по кофейной гуще…

— Что? Ты веришь в такой вздор?

— Почем знать? — вздохнул боцман.

— Улавливаешь, старина Жаллю, давний мой товарищ? Его жена торгует предсказаниями, а он все-таки склонен им верить. Сперва он наряжается призраком, чтобы стянуть окорок, а потом, в Гамбурге, идет к знахарю за мазью и заговором от ожогов. Нет, тут вся штука в мамаше Питар…

Но ведь это такое, о чем вслух не скажешь. Такое, о чем она боялась даже подумать, но что все-таки сделала, успокаивая себя тем, что от судьбы все равно не уйдешь.

Зачем ей дочь, ставшая женой капитана? Да еще Ланнека! Этот субъект при каждом наезде домой хочет казаться умней ее сына, настоящего Питара, ученого человека!

«Раз тебе так не терпится ехать с мужем, тем хуже для тебя. Впрочем, ты, пожалуй, права. Теперь, когда судно и наша подпись у него в кармане, он вполне способен не вернуться…»

Существует, конечно, математическая истина. Определяясь по звездам, Ланнек не сомневался, что расчет верен. Но на этот раз был еще больше убежден в своей правоте.

«Принял ли он хотя бы меры предосторожности? Ты уверен, что в случае беды его мать не потребует продать судно и выделить ей долю?»

Есть ведь еще одно действующее лицо — мать Ланнека, старушка в бретонском чепце. У нее лачужка в Пемполе, и она ежемесячно получает от сына шестьсот франков.

Питары бесятся. Шестьсот франков, которые…

Вот и разъяснилась история со страховым полисом!

— Послушай, боцман, морду бить я тебе воздержусь, но…

Боцман — тоже моряк, проплававший тридцать восемь лет, а жена заставляет его развозить овощи на велосипеде. Он сейчас такой жалкий! Стоит опустив голову.

— Но неужели ты веришь в эту чушь?

Боцман молча указал на подкову, вывалившуюся из его мешка.

— Я хотел вас предупредить…

Он все еще привирает. Больше всего ему хотелось припугнуть капитана, как припугнул он феканца, и отыграться на нем за собственную трусость.

— Сволочь ты, сволочь! — укоризненно бросил ему Ланнек и вышел из этой берлоги, где все поставил вверх дном.

Он даже не съездил ему по роже.

— Понимаешь, — объяснил Ланнек Жаллю, — в его положение тоже можно войти, если, конечно, тебя на это хватит. Но нельзя…

Ланнек покраснел и без всякой нужды подал рулевому команду — только бы что-нибудь сказать.

— И все же не случись это так быстро…

Особенно остро вспоминались ему глаза и голос Матильды, когда она, стоя у него за спиной, молила:

«Эмиль! Послушай! Мне страшно».

К несчастью, она была из Питаров, и он не послушал.

А ведь несмотря на всех Марселей от Шандивера и братца-архитектора..

— Я скажу тебе одну вещь, Жаллю, но только молчи.

Это наша с тобой тайна до гробовой доски, ладно? Так вот, теперь я люблю эту… эту…

— Что — эту?

Ланнек вновь видел ее рот, откуда, как у заправского моряка, нашедшего смерть в волнах, вытекала вода; видел ее грудь, которую упрямо тискали мужчины — не потому, что это женская грудь, а чтобы опять пробудить в ней жизнь.

— Я, наверно, не стоил ее, Жаллю, а эта стерва, ее мамаша…

Когда пришло время засыпать свежую могилу на канском кладбище, выяснилось, что Ланнек исчез, и г-жа Питар во избежание беспорядка вышла вперед, недрогнувшей рукой взяла заступ, потом передала его сыну.

— Поминки будут скромные — дома, в семейном кругу, — велела она передать немногочисленным родственникам и друзьям, а прочих оставила у кладбищенских ворот ждать автобуса.

С багровым лицом — воротничок оказался слишком высоким и жестким — Ланнек одиноко занял у Шандивера столик, за которым впервые увидел Матильду.

По чистой случайности оркестр играл «Голубой Дунай», как в Хоннингсвоге, где были такие миленькие венгерки.

Неожиданно взгляд скрипача упал на моряка в трауре, и в музыкальной фразе возникла пауза, которую исполнитель наверстал, ускорив темп…

Марсель сдрейфил! Его обезумевшие глаза взывали о помощи. И ее подал ему Ланнек, мимикой показав: «Не бойся!»

Капитан был бледен. Глаза у него покраснели. Котелок, купленный по случаю похорон, сидел плохо.

Но он покачивал головой, словно повторяя: «Не бойся! Я тебя не трону».

Зачем ему трогать такого слизняка?