Требуются герои, оплата договорная (СИ)

— Катя! — он пришел к ней, сел рядом, обнял за плечи.

— Что? — отозвалась приветливо, словно кровавая река не пролегла между ними.

— Я виноват?

— Не знаю.

— Прости меня.

— За что? — Катерина улыбнулась ласково и игриво, — За то, что ты теперь думаешь, чей это ребенок?

Он и в правду гадал, от него ли забеременела Катя. И то ли утешал себя; был другой, не мог не быть. То ли зомбировал, был другой, был. Другой ласкал Катино тело, ублажал сути, пролил семя в ее лоно. Его ребенка Катя и убила. От дури своей неуемной, от шальной жажды ощущений.

Ревность глушила страшные подозрения. У Кати могло никого не быть. И тогда это был его ребенок.

— Чей это ребенок?!

Взрослость ворвалась в жизнь внезапно. Детство, юность, ау? Где вы?

— Твой.

Твой! Упал камень на сердце. Твой! Лег на плечи повинный крест. Твой! Борис шагнул на Голгофу.

— Почему ты не сказала? Я ведь элементарно ничего не знал!

— Не бери дурное в голову, — утешила Катерина.

— Почему ты удрала на дачу? — взвился Устинов.

— Почему? — Катя мечтательно улыбнулась, — потому, что дура. Возомнила о себе неизвестно что! И о тебе тоже!

Он вдруг понял: она хотела, чтобы он бросился вдогонку и вернул ее. Он должен был лишить ее выбора, оградить от иного пути. Он не понял, не лишил, не оградил.

— Прости меня! Я люблю тебя, давай поженимся.

— Нет, — Катя, покачала головой. — Любил бы, не позволил бы себе обидеться. Примчался бы, забрал меня. Силой удержал рядом. А так… — она потупила взгляд, — в общем, проехали…

— Ты сказала…

— Боречка, каждый слышит в чужих словах, то, что хочет. И понимает то, что может. Только в поступках отражаются истинные мотивы. Поэтому я тебе отдалась, а ты на меня обиделся. Я говорила о других и хотела тебя. Ты хотел меня и думал о других.

— Я думал о других мужиках, — закричал гневно Борис, — о тех с которыми ты хотела равноправного партнерства, от которых не желала зависеть. Меня ты назвала частью тела, помнишь?

— Помню, — устало уронила Катерина, — помню. О том, и речь: ты думал о других и о себе, а мог подумать обо мне. Все, иди. Сделанного не воротишь, обратной дороги нет. Я мечтала о новых впечатлений, я их получила. И еще получу.

— А как же я?

— Так же! — пухлые губы скривила кривая ухмылка. — Будем дружить домами. Все останется по-прежнему, не волнуйся. Я, действительно дорожу нашей дружбой и почти не упрекаю тебя. Сама виновата. С мужчинами надо быть проще. Если ты не выдержал элементарной проверки, каковы другие…

Другие… Борис ненавидел это слово. Через год Катя выскочила замуж первый раз. Через два года еще раз сбегала под венец. В нынешнем году она чуть было не превратилась в мадам Богунскую. И все назло ему.

— Направо, — велел Устинов, — теперь прямо.

— Что это? — Степан с удивлением воззрился на белый бетонный забор.

— Пионерский лагерь. Здесь Катя провела июль.

— Откуда, ты знаешь?

— Знаю, — отмахнулся Борис. Исповедоваться Богунскому в летних сыскных рвениях он не собирался.

Они выбрались из машины, подергали висячие замки на железных воротах.

— Была, не была, — Устинов перемахнул через забор, — давай! — обернулся к Богунскому. Тот пожал плечами, послушно полез следом.

— Смотри! — Борис указал рукой на стену одноэтажной бетонной коробки. Ироничный прищур, морщинки у глаз; капризный изгиб губ, еще стройная шея — следы былой красоты тенями витали на лице нарисованной мелом старухи. — Узнаешь? Ты мне в парке показывал рисунок. Это одна и та же женщина. Дай-ка свой листок.

Богунский достал из кармана Катин эскиз, протянул Устинову.

— Кто она такая? — холеная рука указала на портрет.

Борис пожал плечами.

— Что-то ты темнишь. Ну ладно. А какого лешего мы четверть часа шарим по пустому лагерю? Что мы ищем?

— Если ты забыл — напомню: мы ищем Катю. По лагерю шарим, потому что она здесь была, — парировал Устинов, — совсем еще недавно.

— Откуда ты знаешь?

— Вчера был дождь. И будь рисунок старым, его бы смыло. Так что рисунок сделан сегодня.

— Ты прав. Мы опоздали

Опоздали?! Устинов сжался от дурного предчувствия.

— С Катей ничего плохого случиться не может, — заявил решительно. — Она везучая, как черт. Она сильная, умная, хитрая. Она разведчица по натуре, диверсантка. Она … — Борис перечислял достоинства быстрой скороговоркой, словно читал реестр. — Она заколдована, наконец!

— Заколдована?! — Богунский чуть не подпрыгнул. — Что значит заколдована?

От желания убедить самого себя, наверное, и рождаются легенды.

— У Кати есть оберег от бед и напастей — перстенек старинный с сапфиром, — кольцо с фиолетовым камнем, подвешенное на шелковой нитке, Устинов носил на шее третий месяц. Катя попросила: пусть побудет у тебя. Пусть, Устинов согласился охотно и, носил с тех пор, не снимая. — Катька не может потерять кольцо, продать, подарить. Кольцо это со мной. Я его сейчас настрою на нужный лад, и оно приведет меня к Кате. — Борис вытянул из под футболки кольцо и поднес к губам.

— Ты издеваешься надо мной?

— Нисколько. Я верю в Катю, верю в колечко, верю в удачу.

— Во что ты еще веришь? — вызверился Богунский. — В правду и справедливость? В добро? В победу коммунизма?

Устинов, каменея от ненависти, не отвел взгляд.

— В демократической стране граждане имеют право на свободу убеждений.

Как им нравилось ссориться! Любая фраза оборачивалась колючей обидой; всякий вздор служил поводом к перепалке. Даже сейчас. Оба вдруг поняли неуместность словесного боя и отступили.

— Ладно, давай смотаемся в одно местечко, — предложил миролюбиво Борис. Существовало третье место, где могла прятаться Катерина — семиэтажный дом, в котором она встречалась с экстрасенсом.

— С этой старухой то есть? — Степан кивнул на портрет на стене.

Катя

Лада дяди Толи притормозила около двухэтажного коттеджа. Дом стоял последним в ряду таких же, «из последних сил» построенных «избушек» и высоким бетонным забором напоминал, с покинутый полчаса назад, пионерский лагерь.

Дядя Толя бросил пару фраз в динамик переговорного устройства, и стальные полотнища разъехались, пропуская машину.

— Выходи, приехали.

Катя открыла дверцу …тут же грянул визг, раздался грохот, дробные шаги пересчитали ступени, дурным ором заблажило истеричное сопрано:

— Вот она…

— Лови … лови, — ответил баритон.

И снова сопрано:

— Собачка! Ты где?! Собачка!

Что-то маленькое, светлое, круглое проскочило мимо ног, юркнуло в ближайший куст и отчаянно запищало. Катерина раздвинула ветки. Полыхая красноватым взглядом, на нее смотрел безухий щенок-азиат. Белую морду украшало черное пятно. Хвост, веселым белым обрубком, прыгал влево-вправо. От удивления Катя даже присвистнула. Собачонка была почти точной копией Рексы, только маленькой и не ослепительно белой, а молочных тонов.

— Осторожно, она кусается! — раздался над головой женский голос. Очень даже знакомый. Катерина подняла голову и к огромному удивлению узнала Юлию — нынешнюю Устиновскую пассию. С ней Борька коротал сегодняшнюю ночь, из-за нее опоздал с утра выгулять вовремя Рексу.

Красивое лицо скривилось в недовольной гримасе. Причин не обрадоваться встрече у блондинки имелось достаточно. Свистящим от напряжения шепотом Юлия приказала:

— Молчи. Мы не знакомы.

Поздно.

— Юля, ты? — Катя опередила указание.

Рыхлый немолодой за 60-т мужчина хмуро спросил с порога у дяди Толи:

— Зачем пожаловал?

Сторож, активно жестикулируя, доложил, кто такая Катя и как здесь оказалась. Толстяк тот час потерял к гостям всякий интерес и спросил он у Юлии:

— Ну что цела?

Блондинка, доставая из кустов белую собачонку, поспешно ответила:

— Цела. Все в порядке.

— А вы, стало быть, знакомы?

Юля кивнула:

— Катя консультировала меня по поводу алабаев, у нее овчарка, сука.