Цыганские романы: Цыганский вор. Перстень с ликом Христа. Цыганский барон.

Глава 8 Барон

«Давно пора навести здесь порядок», — примерно так думал барон, маятником расхаживая по комнате.

Пора, пора было разобраться, не оставляя в людях сомнений, и с Раджо, и с Графом, к которому тянутся молодые. Да и Нож загулялся на белом свете. Всему есть предел… Людям пора напомнить, что старый закон — закон и в Москве.

— Разреши, дадо? — сказал молодой цыган, переступив порог.

— Говори.

— Раджо прикончил парны, с которой жил последнее время… Это позавчера. И той же ночью двоих в коммерческом магазине на Пятницкой. Охранника и кассиршу. Озверел.

— Зови стариков.

Старики сходились поодиночке. Не торопясь, пили чай. Разговаривали… У каждого свое за душой. А старость торопит выговориться.

— Что скажу я вам, ромалэ, — говорил Анжей. — Раньше цыгане делали по уму. Найдут богатого человека, придут к нему, потолкуют. Так, мол, и так, продай камни и золото за хорошую цену, мы платим. Если тот не дурак, он отдавал. Без хлопот.

— А не соглашался? — съехидничал кто-то.

— Торговались цыгане, знаете сами как. Стоял на своем — это дело другое. Тогда уже чистили его дом.

Возражавший Анжею старик дополнил картину цыганского рэкета, рассказав о хитром контрабандисте, задумавшем переправить через кордон краденые бриллианты. Заделал он камни в каблук сапога. Сам надел модные туфли с высокими каблуками. А сапоги надел брат, который его провожал. На таможне — досмотр. В Шереметьеве таможенники дошлые. Оглядели цыгана: «Разуйся-ка, гражданин». Он снял свои модные… Распотрошили один каблук — ничего, другой — ничего. Огорчились, конечно. Но делать нечего. Иди, говорят, на посадку в самолет. Вот тут цыган взвился. Что, мол, босой полечу? Они ему: извини, долетишь как-нибудь. А он бушует: «Будете отвечать!» Пришел начальник, подумал и говорит: «Есть провожающие?» — «Брат стоит, нон он!» — «Бери у него ботинки». — «Да он в сапогах! Что ж я, в Германию — в сапогах?» — «Ничего, долетишь, а то жди следующего рейса». Плюнул цыган, кричит брату: «Снимай сапоги, ботинки отдашь сапожнику!» Ну, надел сапоги и улетел.

Расхохотались старики.

— Загнул, морэ, — не разогнуть.

— Чячипэ ^[65], — сказал баешник. — Правда и то, что за те камушки никто не лишился жизни. Это я точно знаю. Со мной это было.

— Помним, как ты летал в Германию в сапогах, — посмеялись цыгане.

Барон прислушался. Старики должны выговориться.

— Негоже, ромалэ, цыган сталкивать, — заметил Анжей. — Графа звали на крис — не явился. Кнута Нож убил — будто так и надо.

— Перебить этих всех — и делу конец! — загалдели старики.

— Нет, — сказал барон, — каждый пусть за себя ответит. А как — потолкуем.

— Прости, баро, — сказал Анжей, — может, Нож, Раджо, Граф и еще кое-кто забыли, кто они? Не знают, кто их сотворил?.. Как-то один поп цыгана спросил, чего тот в церковь не ходит и не читает Евангелие. Цыган ответил, что он неграмотный. «И не знаешь, кто тебя сотворил?» — «Помилуй Бог, откуда мне знать?» Тут поп подозвал ребенка: «Скажи, дитя, кто тебя сотворил?» — «Отец наш небесный». — «Срам-то какой, — сказал поп, — дети знают, а ты, мужик в летах, не понимаешь, кто тебя создал». Цыган подумал, заметил вот что: «Этот ребенок живет еще мало, недолго, он и запомнил, кто его сделал. А я забыл: жизнь сложная, много я повидан на своем веку. Всего не упомнишь».

— Ничего они не забыли, — сказал барон, выждав смех стариков, — и полагают себя закоренными. Из-за них и таких, как они, о цыганах плетут небылицы. Мыслимо ли — Нож зарезал народную артистку и ребенка?! Поздно мы спохватились — вот в чем беда.

— Раджо — другой, — сказал Анжей. — Он на ребенка руки не поднимет. Он честный вор.

— Говорю не о Раджо.

В комнату тенью скользнул молодой цыган.

— Родня Кнута здесь, дадо.

— Зови.

Вошли несколько пожилых цыган и почтительно замерли у порога.

— Проходите, ромалэ, присаживайтесь, — пригласил Анжей.

Из вошедших выдвинулся Афиноген:

— Извините, ромалэ, и ты, баро, извини, если не так скажу: не трогайте вы того, кто застрелил Кнута, сами с ним разберемся.

— Так и будет, ромалэ, — сказал барон, — не сомневайтесь.

— Да поможет тебе в твоих делах Дэвла, барон, — сказал Афиноген. — А мы пойдем, забот много.

— Чаю бы выпили, — сказал Анжей.

— Спасибо за приглашение. Только времени нет. Пока дела не сделаем, чай в горло не пойдет.

— Понимаем вас, ромалэ.

Старики разом закурили свои трубки. Затихли. Наконец Анжей сказал, будто плеткой хлестнул:

— Сдается мне, барон, что ты Графу мирволишь.

— Есть у меня сомнение, — тихо ответил барон. — Вот и прошу совета. Всем вам известно, что в таборе была у меня цыгануха и в город ушла. Я жалел, но ей не препятствовал — не жена она мне была по закону. А привязался так, что, сдается мне, ромалэ…

— Извини, барон, — перебил его Анжей. — Мы знаем, о чем ведешь речь. Знаем столько, сколько и ты. Надо все прояснить.

— Кое с кем пора свидеться мне, — сказал барон, — тогда и решим. Остальное решили, ромалэ?.. С Ножом разберутся родичи Кнута, они знают закон. А Граф — за мной, мое дело. Лишнюю кровь лить не будем. Раджо пусть волком походит: долго не выдержит.

Старуха курила крепкие сигареты. Предпочтительно — «Приму». Барон принес с собой блок «Голуаз» французского происхождения. Вскрыв пачку, старуха достала сигарету, оторвала от нее фильтр… «Голуаз» ей понравился.

— С чем пришел, баро? — спросила она, глубоко затянувшись. — Душа неспокойна? Может, и помогу. Только чаю попьем. Не возражаешь?

Барон кивнул.

Они пили чай с мармеладом и рассыпчатым печеньем. Старуха говорила неспешно:

— Цыгануха-испанка твоя, которую ты из табора упустил, заехала в Питер на пятом месяце беременности. Нашла хоровых, они ее приголубили. Стала им как своя… Питерские рома — это целая роща от общих корней. Да ты, верно, знаешь, барон… Масальские, Загряжские, Ильинские, Солдатовы… Корень Соколовых, корень Бауровых… Хор Соколовых.

— Она что, с ними и работала?

Старуха уже как будто сама себя слушала, и глаза ее заволакивались:

— Наши семьи переплелись. В начале моего рода — Панковых — был Крема, поляк. Лошадьми занимался, барышничал. Крема женился на дочери Иллариона Каурова — Анфисе и ушел за ней в табор. Анфиса ему родила троих сыновей: Колко, Кувари и Страмку. Братья крали коней. Они пользовались шестами, перепрыгивая через заборы и строения. А силы были неописуемой. От них и пошло цирковое искусство прыгать с шестом. От Колко пошли Колковичи, из них моя прабабка — Дарья Ивановна Масальская, жена прадеда Петра Михайловича Панкова. Ванюша Страмку жил в Новгороде. Было ему чуть не сто лет, когда на мосту через Волхов привязался к нему известный боец татарин, стал задирать, к перилам прижал. Ванюша рассвирепел и вышиб из татарина дух. Потом выбросил его в реку через перила. А всего он жил сто двадцать семь лет и держал по полсотне коней-битюгов. После в дело вступил его сын Архип, выбранный в старосты Конного рынка… — Старуха вздохнула. — Тогда еще полевых цыган с хоровыми было не разорвать. От кочевья — сила и удаль, а от хоров — знание барского обхождения.

Барон ждал, когда старуха дойдет до главного, но она не торопилась.

— Ты вот что скажи, — спросил наконец барон, — сын он мой или нет?

— Да, барон, — резко сказала старуха. — Граф тебе сын!..

Домой барон возвращался затемно. Не спешил. Пошел вкруговую. Кое-что вспомнил.

…Деревня у озера. Корчма или чайная, в зале накурено. Может, это столовая. Люди пьют пиво. Играют в карты. Берет и он пару кружек. У входа семья цыган: мужчина, женщина, у нее на руках ребенок лет шести или семи. Мужчина кричит хозяину, чтобы тот принес пива. Ребенок пугается, плачет. Мужчина отвешивает ему оплеуху. Плач становится громче. Женщина закрывает ребенка руками. «Цыгане. — Хозяин пожимает плечами. — Мужик пьет и пьет, жена понукает его ехать дальше. А он пьет. Мальчишка голодный…» «Дай-ка нам пару сосисок и булочку», — говорит цыган. Хозяин приносит. Женщина улыбается. Ребенок с жадностью ест. Когда цыгане уходят, все смотрят вслед. Женщина тянет ручную тележку, ребенок сидит на поклаже сверху, цыган бредет следом…