Фаворит

Должно быть, Лодж ожидал нас, потому что он сразу же вышел нам навстречу, как только мы приехали. Он держал в руках пачку бумаг и выглядел солидным и деловитым. Я представил ему Сциллу, и его глаза сузились, оценивая ее бледную красоту. Но то, что он сказал, было удивительно.

– Я хотел бы извиниться, – начал он, – за довольно неприятные предположения, высказанные полицией по поводу вас и мистера Йорка. – Он повернулся ко мне. – Теперь мы полностью убедились, что вы ни в коей мере не ответственны за смерть майора Дэвидсона.

– Вы очень великодушны, – сказал я насмешливо, но в душе я был рад услышать эти слова. Лодж продолжал:

– Вы можете, конечно, сказать следователю все, что хотите, относительно проволоки, но я предупреждаю вас, что он не придет от этого в восторг. Он ненавидит фантазии, а у вас нет никаких доказательств. Не огорчайтесь, если вы не будете согласны с его решением – а решение наверняка будет одно: смерть от несчастного случая, – потому что в случае надобности следствие может быть начато снова.

После такого предупреждения я не был обескуражен, когда следователь, пятидесятилетний мужчина с густыми усами, довольно внимательно выслушал мой рассказ о падении Билла, но немножко резко обошелся с моей теорией относительно проволоки. Лодж в своем показании сообщил, что он сопровождал меня на ипподром, чтобы найти проволоку, о которой я рассказывал, но ничего не нашел.

Человек, который скакал вслед за мной, когда упал Билл, тоже был вызван на допрос. Это был жокей-любитель, он жил в Йоркшире, и ему пришлось проделать большой путь. Он сказал, глядя на меня с извиняющимся видом, что он не заметил ничего подозрительного И что, по его мнению, это было обычное падение. Неожиданное, может быть, но ничуть не таинственное. Он так и излучал здравый смысл.

– Не говорил ли мистер Йорк кому-нибудь в тот день о возможном существовании проволоки? – спросил следователь скептическим тоном. Нет, мистер Йорк ничего такого не говорил.

Подытожив показания медицинской экспертизы, полиции и других свидетелей, следователь установил, что майор Дэвидсон умер от повреждений, полученных во время скачки с препятствиями и нанесенных упавшей на него лошадью.

– Я убежден, – сказал он, – что это падение было просто несчастным случаем.

Спутав время, местная газета не направила на это дознание своего представителя, и за отсутствием подробного отчета в вечерней и утренней газетах обо всем этом появился лишь коротенький абзац. Слово «проволока» в нем вообще не упоминалось. Это упущение меня не особенно огорчило, но Сцилла явно вздохнула с облегчением. Она сказала, что не вынесла бы расспросов друзей, не говоря уж о репортерах.

Похороны Билла состоялись в деревне в пятницу утром, присутствовали на них только члены семьи и самые близкие друзья. Держа угол гроба на своем плече и мысленно прощаясь с Биллом, я твердо знал, что не успокоюсь, покуда его смерть не будет отомщена. Я не знал, как это должно быть сделано, и, как ни странно, не чувствовал потребности спешить с этим, но в свое время, обещал я Биллу, в свое время я это сделаю.

Сестра Сциллы приехала на похороны и должна была пожить у них два-три дня. Я не остался на обед после похорон – на следующий день предстояли скачки, и я должен был позаботиться о форме и поехал в Лондон, чтобы провести в конторе долгие сверхурочные часы, улаживая всякие мелочи со страховкой и пошлиной по целой серии перевозок медной руды.

Конторский штат был очень квалифицированный. Мои обязанности сводились к тому, чтобы обсуждать с Юзом, моим старшим помощником, повседневные дела компании, принимать решения и утверждать составленные им планы, а затем подписывать бесчисленные письма и документы. Это редко отнимало у меня больше трех дней в неделю. По субботам была еще еженедельная обязанность писать письмо отцу. Я чувствовал, что он пропускает все мои сыновние излияния и рассказы о скачках, а сосредоточивает свой острый ум лишь на отчете о делах за прошедшую неделю и на моих мыслях о будущем.

Эти субботние отчеты были частью моей жизни в течение уже десяти лет. Школа? Домашние задания могут подождать, говорил мой отец. Для меня гораздо важнее знать все детали относительно королевства, которое мне предстоит унаследовать. Для этой цели он постоянно заставлял меня изучать бумаги, которые он приносил из конторы домой. К тому времени, когда я кончил школу, я мог с одного взгляда оценить значение роста мировых цен на сырье, хотя не имел ни малейшего представления о том, когда, например, был обезглавлен Карл I.

В пятницу вечером я с нетерпением ждал Кэт. Без тяжелой куртки и фетровых сапожек, которые были на ней в Пламптоне, она оказалась еще восхитительные. Она была в сверкающем красном платье, простом, но явно очень дорогом, ее темные волосы падали на плечи. Казалось, что она светилась изнутри от какого-то ей одной присущего искрящегося огня. Вечер прошел весело и, для меня по крайней мере, вполне удовлетворительно. Мы ели, танцевали, болтали.

Когда мы лениво покачивались в медленном ритме музыки, Кэт вдруг внесла единственную печальную ноту в этот вечер.

– Я видела в газете несколько строк о дознании насчет вашего друга, – сказала она.

Я прикоснулся губами к ее волосам. Они пахли сладко.

– Смерть от несчастного случая, – пробормотал я. – А я этому не верю.

– Да? – Кэт подняла на меня глаза.

– Как-нибудь я расскажу вам, когда самому будет ясна до конца вся эта история, – сказал я, любуясь напряженной линией ее шеи, когда она подняла ко мне лицо. Как это странно, подумал я, что можно одновременно испытывать два совершенно разных и очень сильных чувства: удовольствие отдаваться во власть музыке, держа в объятиях Кэт, ив то же время мучительно сочувствовать Сцилле, пытающейся приноровиться к своему одиночеству где-то за восемьдесят миль отсюда, на обдуваемых всеми ветрами холмах Котсуолда.

– Расскажите сейчас, – сказала Кэт, явно заинтересованная. – Если это не несчастный случай, так что же?

Я колебался. Мне не хотелось, чтобы грубая реальность нарушила волшебное очарование этого вечера.