Убийство в стиле

— Ладно, — сказал режиссер двум исполнителям. — Кадр задуман как праматерь всех супружеских скандалов, а потому мне в нем требуется побольше укусов и уксуса. Не забывай, Гарет, даже хотя ты в ту же меру выдаешь, что получаешь, глубже кроется чувство вины. Ты знаешь, что все, в чем тебя винит Кора, чистая правда. Так что, когда ты начинаешь орать на нее в ответ, я тем не менее хочу видеть таящиеся за этими твоими голубыми младенческими вместилищами души подлинную беззащитность, полную неуверенность в себе. На этой стадии картины мы не хотим, чтобы ты уже утратил симпатию зрителей. А Кора? Может быть, это еще и не последняя соломинка, но для тебя она последнейшая, и ты ни на секунду не собираешься снять Гарета с крючка. Ты поняла?

Он обернулся к оператору.

— Камера о’кей?

Оператор кивнул.

— Звук?

Звукооператор кивнул. Теперь настал его собственный черед кивнуть одновременно каждому и никому.

— О’кей, начинаем и… мотор!

Ассистент с хлопушкой зачитал вслух: «“Если меня найдут мертвой”, эпизод двадцать пятый, дубль первый» и хлопнул своей хлопушкой.

Эпизод действительно оказался сочнее некуда, как и было обещано, и оба участника, рыская по съемочной площадке — роскошно мягкомебельной гостиной, усеянной останками вечера с коктейлем, — играли по самую макушку и выше.

Кора, актриса до кончиков ногтей, когда ей представляли случай показать себя такой (как Трабшо уже говорил себе), умудрилась быть разом нежной и наждачной, чувствительной и тем не менее жесткой, как старые сапоги. Подобно виртуозу, проигрывая в устремлении к крещендо с головокружительным обрывом все гаммы человеческой горести и злобы, сдерживая истерику, сколько возможно, лишь бы дать ей вырваться наружу, взорвавшись, она ни разу не произнесла хотя бы две реплики диалога с одной интонацией, ни разу не повторила один и тот же эффект.

Наблюдать за игрой Найта оказалось не менее захватывающе. Были моменты, когда он выглядел не более чем агрессивным, пьяным, зловеще задиристым душой общества с зафиксированной улыбкой на губах, практически неотличимой от оскала. В другие моменты, пытаясь уклониться от ураганной силы ярости Коры, ее пронзительного голоса и тычущего указательного пальца, он с такой видимой безыскусственностью и искренностью отстаивал свою невиновность, что зрители были вынуждены пересматривать сложившееся было мнение, на ком из двоих лежит ответственность за неудачу их брака.

Такой впечатляюще сыгранной, такой надрывающей душу и реалистичной была ссора — до того предела, когда подглядывание и подслушивание подобной интимной трагедии воспринималось почти непристойным, — что, даже не будь всем в павильоне приказано хранить полную тишину, они в любом случае, конечно же, ее сохранили бы.

Внезапно Найт, выпрямившись во весь свой шестифутовый-и-двухдюймовый рост, встал перед на секунду умолкшей Корой.

— Признай же, Лойс, — сказал он, понизив голос на октаву, — что наш брак — одна видимость.

— Видимость?

— Да, он всегда был только видимостью. С самого дня, когда я сделал тебе предложение. Я просил твоей руки, но, как я вижу теперь, ты была готова только подставить мне локоть.

— Что, собственно, это должно означать?

— Тебе не нужен был муж. Тебе требовался только эскорт.

— Да это же…

— Что до любви, ее ты мне дать вообще не могла, ты ведь даже не знаешь, что это такое. Ты никогда не знала, что это такое. И вот почему, — закончил он печально, — не отрицаю, я действительно искал ее на стороне.

Благодаря какой-то неопределимой алхимии, тайна которой известна только великим артистам, ярость, столь обезобразившая черты Коры, внезапно сменилась краткой, но яркой вспышкой самопостижения, когда обнаружилась не только эмоциональная фригидность этой женщины, но и тот сокрушающий факт, что она сама тоже ее увидела. Это было преображение, которое, пусть на секунду или две, сделало экранный образ симпатичным, даже чуть-чуть трогательным.

…Не более чем через пару секунд вновь возникла мегера.

— Ах, ты!.. — завизжала она, подняв над головой фужер с шампанским. Тут, разумеется — и все поняли, какой блистательной была идея Хенуэя, — она заметила, что фужер наполовину полон. С нелепой искаженной улыбкой она выпила шампанское единым глотком и, вновь подняв фужер, приготовилась запустить его в Найта.

И тут произошло это.

Само время зависло. Секунду Кора держала пустой фужер над головой, в следующую дала ему упасть на пол. Обеими руками она стиснула свое горло так крепко, что ее уже выпученные глаза почти выскочили из орбит. Затем, явно пытаясь закричать, но выдавив из себя только глухой стон, побелев, она рухнула на пол бесформенной грудой.

Неужели опять?

Эти два слова зарезонировали в мозгу Трабшо. Казалось, только вчера он наблюдал подобную же сцену, разыгранную на подмостках «Королевского театра» в Хеймаркете. И она оказалась первоапрельским розыгрышем. Окажется ли и эта сцена такой же безвкусной комедией?

Он метнул быстрый взгляд на Эвадну Маунт. Если это шутка, она должна знать. Но она окаменела, будто в трансе. Нет, романистке это не показалось шутливым розыгрышем.

И никому другому. Павильон напоминал tableau vivant [29] типа украшающих обложки дешевых триллеров. Никто не произнес ни слова, никто не шелохнулся, никто не был способен, хоть что-то сделать. То есть никто, кроме самого старшего инспектора. Своему возрасту, своей грузности вопреки, он кинулся вперед на съемочную площадку, спотыкаясь о кабели, отталкивая с дороги членов съемочной группы, пока не остановился прямо над Корой.

Тут же он встал на колени рядом с ней, поднял ее руку, пощупал пульс и приложил голову боком к ее груди.

Хотя, разумеется, он был всем тут неизвестен, никто не препятствовал ему осматривать актрису, никто не подверг сомнению его право вообще быть тут. И если многие из следивших за ним уже знали, что он скажет, они все с напряжением ждали, чтобы он сказал это.

И несколько секунд спустя он это сказал:

— Она умерла.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава восьмая

— Крепитесь, старушка…

Трабшо нагибался к Эвадне, которая сидела за одним из пластиковых столиков пустого буфета; ее лоб блестел, ее пенсне тоже блестело, ее лицо все еще хранило меловую бледность, какую обрело, когда она стала свидетельницей смерти Коры.

Успел миновать час. Полиция была тут же извещена и, несомненно, уже прибыла, а по указанию того же Трабшо никому из присутствовавших в павильоне в момент совершения убийства (возможно, под влиянием фильма, снимавшегося ими, все заранее решили, что случившееся не может быть ничем, кроме убийства) не было позволено уйти. Однако, видя состояние Эвадны, он, кроме того, высказал мнение, что самому ему будет лучше увести ее в какое-нибудь не столь людное место, более уединенное, такое, короче говоря, где она сможет прийти в себя вдали от любопытствующих посторонних глаз.

Никто не возражал. Воспоминания о применении власти воздействуют не менее самой власти, и, даже возникни у кого-либо желание возразить, никто не соблазнился бы возразить бывшему инспектору Скотленд-Ярда.

— Как вы себя чувствуете, Эви? — спросил он теперь поразительно нежным голосом. — Скрепили сердце, э?..

Она выдавила слабую улыбку.

— Юстес, вы удивительны.

— Удивителен? — повторил он. — Я?

— Да, вы. Мне прежде и в голову не приходило, что от грозных, больших, внушительных полицейских можно ожидать такой умелой и заботливой поддержки. Во всяком случае, ни за кем из них в моих «Ищи убийцу!» этого не замечалось, и теперь я понимаю, что клеветала на вас на всех. Не знаю, что бы я без вас делала. Сваляла бы, наверное, последнюю дурочку.

— Ш — ш-ш! Ш-ш-ш! Просто поразительно, как вы взяли себя в руки, особенно, если подумать, как близки были вы и… и мисс Резерфорд.

Хотя под конец он и актриса перешли на имена, такая посмертная фамильярность с ней казалась ему неприличной.