Травой ничто не скрыто...

— Виктория!.. — позвал полковник Лунде.

— Да, папа?

Виктория. Значит, ей дали имя матери.

— Ты можешь идти мыть посуду. Сделай книксен и скажи «до свиданья» доценту Бакке.

Господи боже мой! Девушке наверняка уже семнадцать лет, а ей велят сказать «до свиданья» и сделать книксен. Мне хотелось знать, как она на это отреагирует. Но она реагировала, как ей было положено.

Подойдя к двери, она повернулась к нам лицом. Пугающе тоненькая, в уродливой, непомерно длинной плиссированной юбке и мешковатом свитере мышиного цвета, На худеньком личике горели большие зеленые глаза. Она сделала книксен.

— Спокойной ночи, доцент Бакке.

Она уже взялась за дверную ручку. Не сделай она этого, я вскочил бы и распахнул перед ней дверь — из ребяческого бунта против злосчастной военной дисциплины полковника Лунде. Но я упустил момент. Тогда я встал из-за стола и поклонился.

— Спокойной ночи, Виктория, — сказал я.

На ее лице отразилось удивление. Потом она улыбнулась. Только мне. И дверь тихо закрылась за нею. Я снова сел.

Мы молча выпили по второй чашке кофе.

И тут без всякого предупреждения полковник Лунде встал из-за стола.

— Мы с фрёкен Лунде должны отправиться на заседание Общества любителей поэзии, — сказал он;— Надеюсь, доцент Бакке, вы составите компанию моей жене. До свидания.

У маленькой фрёкен Лунде был совсем перепуганный вид.

— Я… я только захвачу книги… одну минуточку., я сейчас же вернусь… одну минуточку только… извините… я только схожу за книгами.

Мы с полковником Лунде, стоя друг против друга, ждали. Люси в своем кресле сверкала блестками. Узкая юбка непомерно обнажила ее колени.

Вернулась маленькая фрёкен Лунде с книгами, уложенными в старомодную матерчатую сумку для рукоделия.

— До свидания, — сказала она.

— До свидания, фрёкен Лунде.

— До свидания, — изрекла Люси, сверкая из глубины старинного кожаного честерфилдского кресла. — Впрочем, минуточку!..

Полковник Лунде и его сестрица обернулись. Я взглянул на Люси: она улыбалась. Сейчас она походила на кошку, изготовившуюся к прыжку.

— Звонил каменотес, — сказала она. — Просил уплатить остаток денег.

Я был в полном недоумении. «Звонил каменотес». Она произнесла это как какое-нибудь чрезвычайное сообщение с театра военных действий. И ее слова произвели удивительное впечатление на полковника Лунде и его странную сестрицу. На лице полковника появилось такое выражение, словно он скомандовал «шагом марш!», а солдаты вместо этого взяли «на караул». У его сестрицы забегали глаза.

Затем он повернулся и вышел из комнаты, а его странная сестра бесшумно выпорхнула вслед за ним, словно серая уродливая летучая мышь.

Люси сидела молча и теперь напоминала мне кошку, которая только что вылакала полную банку сливок.

— Хотел бы я знать, чего ты боишься, Люси, — сказал я. — Ты не похожа на человека, подверженного страхам. И почему ты вдруг пригласила меня к себе на обед?

Она улыбнулась.

— Ты ведь замешан в какой-то истории с убийством, не так ли, Мартин?

Ярость охватила меня.

— Ни в какой истории с убийством я не замешан! — заявил я. — Убили двух моих близких друзей, это верно. Но «замешан», как ты говоришь, я лишь постольку, поскольку оба раза был свидетелем преступления.

— Если я не ошибаюсь, именно ты обнаружил убийцу?..

У меня не было никакой охоты спорить с Люси.

— Хочешь, чтобы я раскрыл тайну какого-нибудь убийства, тогда выкладывай все как есть, — сказал я. — Но, право, лучше бы ты обратилась в полицию.

Она съежилась в своем кресле.

— Убийство, тайну которого надо раскрыть, пока не совершено. Все еще впереди.

Трудно было поверить, чтобы Люси Лунде сошла с ума. Я сидел, уставившись на нее, и слушал, как шелестят в саду верхушки елей.

— Люси, если это шутка, то неудачная. Я не понимаю, о чем ты толкуешь. И что ты имела в виду, когда сказала «звонил каменотес»?

— Только то, что сказала: звонил каменотес и просил заплатить ему остаток денег. Он не назвал себя.

Она начала теребить пальцами носовой платок.

— Я хотела, чтобы ты нас увидел, Мартин. Увидел всю семью в этом старом доме, населенном призраками. Знаешь, с кем мы водим компанию? С членами правления Общества любителей поэзии…

— Ты говорила об убийстве, Люси. Едва ли члены правления Общества любителей поэзии замышляют убийство?

— Любители поэзии… эти чудаки! Нет, они никаких убийств не замышляют. Я упомянула их только, чтобы ты понял, какая у меня тут жизнь. До того унылая, до того убогая, совсем…

— Совсем не такая, на какую ты рассчитывала, Люси?

— Да… не такая. Дай сигарету, Мартин.

Я дал ей сигарету и поднес зажигалку. Впервые за весь вечер мне стало ее жаль. Она явно ошиблась в выборе рождественского подарка.

В одной руке она держала сигарету, в другой мяла носовой платок.

— Возможно, я привыкла бы ко всему этому, Мартин. Даже к любителям поэзии. Но сейчас… сейчас здесь творится что-то неладное. И разум и чувство — все подсказывает мне: что-то должно случиться…

— А что же тут у вас творится? — спросил я.

Она взглянула на меня в упор.

— Мой муж каждый вечер уходит из дому.

— Ну и что? — сказал я. — Вечерняя прогулка…

— Вечерняя прогулка! — Люси рассмеялась. — Хочешь знать, куда он ходит?

— Куда?

— Он ходит на кладбище Вэстре. Я знаю, потому что однажды вечером выследила его. Он ходит на могилу своей жены.

— Жена его ты, Люси.

Секунду она смотрела на меня молча, словно утеряв нить разговора.

— На ее могиле нет ни имени, ни фамилии, — сказала она.

Я знал это. О таких вещах обычно судачат в городе. Как и вообще обо всем, что не укладывается в рамки привычных представлений.

— Точнее, на могиле не было ни имени, ни фамилии, — сказала она.

Мне показалось, будто я неожиданно очнулся от сна.

— Могила по-прежнему безымянна. Но на ней появилась надпись. Как я уже говорила, позвонил каменотес, он не назвал себя, а только попросил уплатить ему остаток денег. Меня разобрало любопытство. Я пошла на кладбище посмотреть на надгробие. Знаешь, что там написано?

— Нет, — сказал я.

— «Травой ничто не скрыто».

— Не может быть! — сказал я.

Она не ответила.

— Не может быть! — повторил я. — Чушь какая-то! Похоже на стихотворение Карла Сэндберга «Трава», но там последняя строчка звучит так: «Травою все сокрыто».

Она пожала плечами.

— Я это видела собственными глазами, Мартин. И в общем, не так уж важно, написано там «все» или «ничто». Но мне кажется, это дело рук безумца, и я боюсь.

Она перестала теребить носовой платок.

— Вот почему, Мартин, я пригласила тебя сюда сегодня вечером. Чтобы ты увидел нас всех, почувствовал атмосферу в нашем доме и запомнил все, что я тебе рассказала, на случай, если со мной что-нибудь стрясется.

Приехав к себе домой на Хавсфьордсгате, я поставил машину в гараж. Лифт поднял меня наверх, и я вошел в квартиру.

Я налил себе стакан крепкого виски. Но пить не стал. Я сидел и курил сигарету за сигаретой. Насколько меня заинтересовала эта история? Настолько ли, чтобы я снова решился выйти из дому в эту мерзкую погоду?

Я погасил всюду свет и собирался лечь спать, так и не выпив виски. Но любопытство взяло верх. Я понял, что выйду на улицу и снова сяду за руль. Спустившись в гараж, я вывел машину и поехал к Фрогнер-парку.

Я оставил автомобиль у западных ворот парка. Вдали высились скульптуры Густава Вигелана.

Луна уже взошла, но поднявшийся ветер гнал по темному небу низкие густые облака. Я подумал невольно, что, вероятно, скоро пойдет снег.

Люси призналась мне, что ей страшно. Казалось, это должно было бы произвести известное впечатление. Но признание ее нисколько меня не тронуло. Я подумал лишь, что она истеричка. К тому же я был совершенно убежден, что Люси Лунде в обиду себя не даст.

Надпись на могильном камне — вот что поразило меня.