Шесть загадок дона Исидро Пароди

Ну а теперь я хотел бы отметить самое примечательное и одновременно самое характерное, что есть у автора «Шести загадок для дона Исидро Пароди». Я, конечно же, имею в виду лаконизм, искусство brûler les étapes, [10] которым в совершенстве владеет О. Бустос Домек. Ведь он прежде всего стремится быть чутким слугой своего читателя. В его рассказах нет случайных и необязательных боковых линий или вносящих путаницу временных скачков. Он убирает с нашего пути все лишние препятствия. Это новый отросток от традиции великолепного Эдгара По, роскошного М. П. Шила и баронессы Д'Орчи. В своих расследованиях он концентрирует внимание на ключевых моментах: загадка в начале и разгадка в финале. Герои, подгоняемые любопытством, если только по пятам за ними не гонится полиция, пестрой толпой проходят через уже ставшую легендарной камеру номер 273. Во время первого визита посетители рассказывают таинственную историю, в которую они оказались втянуты; во время второго выслушивают разгадку, совершенно неожиданную и потрясающую. Автор, не столько по художественному наитию, сколько умышленно, упрощает картину реальности – и в результате все лавры достаются лишь несравненному Пароди. Даже не слишком искушенный читатель здесь не сумеет сдержать улыбки: и он догадается, что автор намеренно опускает скучные детали расследования и, видимо, невольно обходит молчанием роль, которую порой в этих расследованиях играли гениальные догадки некоего джентльмена… Но скромность не позволяет мне подробно описывать его…

Итак, заглянем в лежащий перед нами томик. В него вошли шесть рассказов. Не стану скрывать, что мой penchant [11] – «Жертва Тадео Лимардо», пьеска, написанная в славянском духе, где соединены леденящий кровь сюжет и анализ самых разных острых психологических проблем – совсем как у Достоевского, – при этом не упускается и весьма выигрышная возможность показать некий мир sui generis [12] – тот самый мир, где нет и следа благоприобретенного европейского лоска и нашего утонченного эгоизма. Не без удовольствия вспоминается мне также «Долгий поиск Тай Аня», где автор дает свою версию классического сюжета – поиск пропавшего предмета. Эдгар По начал тему в «Украденном письме»; Линн Брок дал парижский вариант в «Двух бриллиантах», книге весьма изящной, правда подпорченной забальзамированной собакой; Картер Диксон, не слишком, на мой взгляд, удачно, вводит в повествование радиатор центрального отопления… И совершенно несправедливо было бы не упомянуть здесь рассказ «Предусмотрительный Санджакомо»: расследование проведено там безупречно, и разгадка, даю слово джентльмена, поразит самых взыскательных читателей.

Есть один признак, по которому можно сразу угадать цепкую лапу настоящего писателя, – это умение сделать персонажей не похожими друг на друга. Наивный кукольник-неаполитанец, который тешил волшебными иллюзиями воскресные дни нашего детства, находил нехитрый выход из положения: Пульчинелла был у него горбатым, Пьеро носил крахмальный воротник, Коломбина улыбалась лукавейшей улыбкой, Арлекин же был наряжен… в костюм Арлекина. Орасио Бустос Домек действует mutatis mutandis [13] сходным образом. Он пользуется грубыми мазками, хотя карикатуры, рожденные его насмешливым пером, почти не задевают внешнего облика героев-марионеток, как того требует жанр. Нет, нашего автора в первую очередь интересует то, как персонажи говорят. И картины, которые рисует неугомонный сатирик – если не считать некоторого злоупотребления едкой солью нашей креольской кухни, – это подлинная портретная галерея нынешнего времени. Мы встретим здесь и экзальтированную даму-католичку и бойкого журналиста, который не столько умно, сколько развязно рассуждает на любую тему, и обаятельного шалопая из богатой семьи – кутилу с непременными лошадками для игры в поло; и учтивого медоточивого китайца, давно ставшего традиционным литературным типом, в котором мне видится не столько живой человек, сколько pasticcio [14] риторического плана; и джентльмена, в равной мере увлеченного искусством и женщинами, пирами духа и плоти, учеными фолиантами библиотеки Жокей-клуба и красотками из того же заведения… И все это подтверждает самые мрачные социологические диагнозы: на фреске, которую я без малейшего колебания готов назвать «Современной Аргентиной», недостает конного портрета гаучо, зато на его месте красуется еврей, чей облик написан с отталкивающей натуралистичностью… А наш лихой компадре с окраины? Здесь мы сталкиваемся с подобным же capitis diminutio: могучий метис, который в былые времена покорил всех сладостной чувственностью своих рискованных танцевальных па на незабвенной танцплощадке в Ансене, где кинжал укрощался апперкотом, сегодня заменен молодым человеком по имени Тулио Савастано, растрачивающим свои незаурядные таланты в самом ничтожном из ремесел – в пустопорожней болтовне. Отвлечься от этого соблазнительного порока нам помогает, пожалуй, еще один герой Пардо Саливасо – яркая боковая виньетка, которая еще раз доказывает богатейшие стилистические возможности Орасио Бустоса.

Но и в этом саду не только цветы цветут и благоухают. Утонченный критик, затаившийся в тайных глубинах моей души, не может обойти молчанием утомительные и расточительные, яркие, но случайные мазки – эта густая поросль заслоняет и затеняет строгие линии Парфенона…

Скальпель, который порой заменяет перо в руках нашего сатирика, оказывается безопасным, когда касается дона Исидро Пароди. Словно мимоходом автор рисует портрет столь дорогого нашему сердцу настоящего креола, портрет, который достоин занять место рядом с самыми знаменитыми творениями, оставшимися нам в наследство, – дель Кампо, Эрнандесом [15] и прочими верховными жрецами нашей фольклорной гитары, среди которых пальму первенства держит автор «Мартина Фьерро».

А в пестрой летописи криминальных расследований именно дону Исидро уготована честь быть первым детективом, сидящим в тюрьме. Хотя критик, наделенный острым чутьем, разумеется, должен указать на целый ряд явных и скрытых параллелей. Не покидая своего кабинета в Сен-Жерменском предместье, Огюст Дюпен помогает задержать обезьяну, которая стала виновницей трагедии на улице Морг; князь Залески, удалившись в древний замок, где великолепно сосуществуют драгоценный камень и музыкальная шкатулка, амфоры и саркофаг, идол и крылатый бык, раскрывает лондонские тайны; Макс Каррадос не расстается со своего рода портативной тюрьмой – собственной слепотой.

Эти малоподвижные сыщики, любознательные voyageurs autour de la chambre, [16] в какой-то мере предвещают появление нашего Пароди; и, думается, такой персонаж должен был непременно возникнуть в ходе развития детективного жанра. Но вот открытие его, его trouvaille, [17] – заслуга аргентинцев, и совершен сей подвиг, не могу не отметить, благодаря доктору Кастильо. [18] Неподвижный образ жизни Пароди – это емкий интеллектуальный символ, громкий вызов – и отповедь! – бессмысленной лихорадочной суете, царящей в Северной Америке, суете, которую язвительный и прозорливый ум сравнил бы с беготней белки из известной басни…

Но… вижу тень нетерпения на челе моего читателя. Что поделать, нынче большим почетом пользуются занимательные приключения, нежели вдумчивая беседа. Итак, приближается час расставания. До сих пор, читатель, мы шли рука об руку, теперь я оставляю тебя наедине с книгой.

Хервасио Монтенегро Член Аргентинской академии литературы.

Буэнос-Айрес, 20 ноября 1942 г.

Двенадцать символов мира