Не только Холмс. Детектив времен Конан Дойла (Антология викторианской детективной новеллы).

Она мудро рассудила, что счастье двух людей, возможно, зависит от этих двух минут, и было бы глупо потерять мужчину, который ей действительно нравится (да еще с титулом в придачу), из-за каких-то глупых условностей!

Сэр Джастин облокотился на балюстраду этого укромного крыльца. Она и впрямь хороша собой. А его ирландская кровь так горяча… Что ж, хоть раз он скажет ей всю правду.

— Мисс Реманет, — начал он, наклоняясь к ее лицу, — мисс Реманет, Персис, вы хотите знать — почему? Вы мне очень нравитесь. Я даже думаю, что влюблен в вас.

Персис почувствовала, как кровь прилила к ее щекам. До чего же он был красив — да к тому же баронет!

— И, однако, вам совершенно не жаль, — с упреком сказала она, — что я уезжаю в Париж!

— Нет, совсем не жаль, — подхватил он ее слова, — и я объясню вам почему, мисс Реманет. Вы мне очень нравитесь, и, по-моему, я нравлюсь вам. Вот уже недели две я говорю себе: «Думаю, я должен сделать ей предложение». Искушение настолько велико, что я едва смог его побороть.

— А почему вы хотите его побороть? — спросила Персис, вся дрожа.

Сэр Джастин секунду колебался, потом абсолютно непринужденно (хотя лишь джентльмен мог на это осмелиться) поднял руку и дотронулся кончиками пальцев до рубинового ожерелья.

— Вот почему, — просто ответил он с мужественной откровенностью. — Персис, вы так богаты! Я никогда не решусь просить вашей руки.

— Возможно, вы не знаете, каким был бы мой ответ, — едва слышно прошептала Персис, пытаясь сохранить достоинство.

— О нет, мне кажется, я знаю, — ответил молодой человек, проникновенно глядя в ее темные глаза. — Но дело в не этом. Я думаю, вы бы согласились.

«И, однако, вам совершенно не жаль, что я уезжаю в Париж!»

На глазах девушки выступили слезы. Осмелев, он продолжал:

— Я знаю, что вы бы согласились, Персис. Но вы слишком богаты, и поэтому я не прошу вашей руки.

— Сэр Джастин, — ответила Персис, мягко отстраняя его руку, но с трудом сдерживая слезы, потому что он ей действительно нравился, — очень жестоко с вашей стороны говорить это; вы должны были молчать, либо — если уж вы…

Она оборвала фразу. Ее охватил девичий стыд.

Он наклонился к ней и от всего сердца воскликнул:

— О, не говорите так! Если я вас оскорбил, я не вынесу этого. Но для меня было бы столь же невыносимым отпустить вас… ничего не сказав. Тогда вы могли подумать, что это просто флирт и вы для меня ничего не значите. Но, Персис, вы для меня очень много значите — очень-очень много. Сколько раз я хотел просить вашей руки! Я объясню вам, почему я этого не сделал. Я светский человек, боюсь, ни на что особо не годный. Все говорят, что я ищу богатую невесту, а это неправда; и если бы я женился на вас, они бы сказали: «Ну вот! Мы так и знали!» Меня это не пугает, я мужчина и не стал бы обращать на них внимания; но я бы страдал из-за вас, Персис, потому что я люблю вас и мне дорога ваша честь. Я бы не вынес, если бы люди стали болтать: «Вы знаете эту хорошенькую американку, в девичестве Персис Реманет? Она выскочила за этого никчемного ирландца, Джастина О'Бирна, охотника за приданым, который женился на ней из-за денег». Поэтому ради вашего же блага, Персис, я не прошу вашей руки; надеюсь, вы встретите более достойного человека.

— Но мне не надо другого! — вскричала Персис. — О, сэр Джастин, вы должны мне верить. Вспомните…

В этот самый момент миссис Харрисон выглянула из окна кареты и довольно громко позвала:

— Джастин, ты что так долго? Лошади уже закоченели, ведь их сегодня утром подстригли. Поторопись, милый. К тому же les convenances [19].

— Хорошо, Нора, — ответил он. — Я сейчас. Мы никак не дождемся, чтобы открыли дверь. Наверное, звонок не работает. Попробую еще раз.

И, почти забыв, что это, строго говоря, неправда, потому что он еще не звонил, сэр Джастин яростно надавил на кнопку.

— Это в вашей комнате горит свет, мисс Реманет? — спросил он преувеличенно громко, услышав шаги слуги за дверью. — Та, что с балконом? Совсем как в Венеции, напоминает Ромео и Джульетту. Но балкон словно создан для грабителей! Такие низкие перила! Будьте осторожны, берегите рубины!

— Не стану я их беречь, — ответила Персис, быстро вытирая кружевным платочком глаза, — если они вызывают у вас такие чувства, пусть их украдут! Мне все равно!

Едва она произнесла эти слова, как лакей Маклуров, невозмутимый, словно сфинкс, открыл дверь.

В ту ночь Персис долго сидела в своей комнате, прежде чем раздеться. Ее голова была занята сэром Джастином и его таинственными намеками. Наконец она все же сняла свои рубины и прелестный шелковый корсаж. «Мне они не нужны, — подумала она, и горло у нее сжалось, — если из-за них я лишилась любви человека, за которого хочу выйти замуж».

Уснула она поздно, и сон ее был неспокоен. В ее снах удивительным образом соединились сэр Джастин, бал, рубины и воры. Она долго не вставала на следующее утро, и леди Маклур не тревожила ее, полагая, что Персис утомлена после вчерашнего бала, — как будто хорошенькую американку так просто утомить! Около десяти она внезапно проснулась. Ее тревожило смутное чувство, что ночью кто-то забрался в комнату и похитил рубины. Девушка вскочила и подошла к ночному столику. Футляр лежал на месте; она открыла его и заглянула внутрь. О, вещее предчувствие! Рубины исчезли, футляр был пуст!

Еще прошлой ночью Персис было искренне все равно, что станет с рубинами. Но то было вчера, и рубины еще не были похищены. Теперь же ситуация в корне изменилась. Было бы жестоко заставлять нас (особенно политиков) держаться своих вчерашних слов. Персис была американкой, а американки неравнодушны к чарам драгоценных камней; эту дикарскую страсть европейские иммигранты, видимо, унаследовали от своих краснокожих предшественников. Она бросилась к сонетке и дернула за шнурок со всей женской злостью. Как обычно, на звонок явилась горничная леди Маклур. Это была разумная, сдержанная девушка, и когда Персис вне себя крикнула: «Немедленно вызовите полицию и скажите сэру Эверарду, что мои драгоценности украли!», она ответила: «Да, мисс» — с таким невозмутимым спокойствием, что Персис, импульсивная, как всякая американка, обернулась и уставилась на нее как на чудо природы. Ни один йог не мог бы выказать большего самообладания, чем Берта. Казалось, она предвидела, что рубины украдут, и потому отреагировала на слова Персис так, словно та попросила принести горячей воды.

Следует заметить, что леди Маклур очень гордилась подчеркнутой бесстрастностью Берты и считала это качество одной из главных добродетелей английской прислуги. Но Персис, будучи американкой, смотрела на вещи иначе; та безмятежность, с которой Берта ответила: «Да, мисс; конечно, мисс; я сейчас же скажу сэру Эверарду», — показалась ей просто возмутительной.

Берта удалилась, тихо притворив дверь; а спустя несколько минут сама леди Маклур появилась в спальне своей гостьи, чтобы утешить девушку в постигшем ее несчастье. Она застала Персис сидящей на кровати в очаровательной французской кофточке (бледно-голубой с бежевыми отворотами) с томиком стихов в руках.

— Милая моя! — воскликнула леди Маклур. — Вы, должно быть, их отыскали? Берта сказала, что вы потеряли ваши прелестные рубины!

— Увы, дорогая леди Маклур, — ответила Персис, вытирая слезы, — они исчезли. Их украли. Я забыла запереть свою дверь, когда вернулась вчера ночью, а окно было открыто; так или иначе, кто-то забрался в комнату и взял их. Но в минуты горестей я обращаюсь к Браунингу. Он прекрасно успокаивает нервы. Так утешает, просто ставит на ноги.

Персис позавтракала в постели, заявив, что не выйдет из комнаты до приезда полиции. После завтрака она встала, надела элегантный парижский пеньюар (у американок в будуаре всегда наготове такие милые вещицы для неформальных приемов) и села в ожидании офицера полиции. Сэр Эверард, чрезвычайно расстроенный тем, что подобная неприятность случилась в его доме, сам отправился за представителем закона. Пока его не было, леди Маклур лично обыскала комнату, но не нашла ни малейшего следа утерянных рубинов.