В тисках. Неприкасаемые

Симона, дорогая, выслушай меня! Я глубоко несчастен, меня раздирают противоречивые чувства. Так больше продолжаться не может. В Ницце, перед тем как сесть в самолет, зайду в «Метрополь», где мы провели первую ночь. Помнишь? В баре не торопясь выпью бокал шампанского за нашу странную любовь. Попытаюсь вспомнить страстную женщину, которой ты тогда была. Не люблю копаться в прошлом, но сейчас именно в нем хочу почерпнуть мужество, которое нам скоро понадобится для принятия решения.

Подумай, дорогая. До скорой встречи.

Твой Ролан»

Марилена убрала письма в сумочку, заплатила за кофе, к которому не притронулась, и вышла из кафе, подавленная светом дня и уличным движением, словно только что посмотрела потрясающий фильм. Хотя она находилась в двух шагах от дома, все равно взяла такси.

«Дуреха»! Это слово стучало у нее в голове, как удары пульсирующей крови. В этом конфликте, первопричины которого она не знала, ей хотелось встать на сторону Ролана, а не Симоны. Теперь она уже называла его Роланом, а не Жервеном. Он стал ей близким человеком. Они оба обмануты. Так что им будет легко договориться, теперь она готова встретиться с ним, довериться ему. Ведь они же родственники. И этот несчастный достаточно настрадался, поэтому он сможет понять, в какую она попала ситуацию. Она еще не знала определенно, о чем его попросит. Одно стало ясно: она больше его не боится. Кто он по профессии? Какой–то художник. Возможно, актер. Симона, вероятно, встретила его на каком–нибудь захватившем ее представлении и потеряла голову. Но актер в роли зятя Виктора Леу — это недопустимо. Какой чудовищный мезальянс! Все это может кончиться только разводом. И Ролан хорошо это понимает. Свою тревогу на этот счет в письмах он открыто не высказывал, но она сквозила в каждом слове. Поэтому, когда он узнает правду, у него не будет никаких причин отказаться от инсценировки развода. Именно этого следует добиться от него, ведя себя мягко и дружелюбно. Из мадам Жервен снова превратиться в мадам Оссель. Потом все станет проще.

Марилена посмотрела на часы. Ролан, может, еще не звонил. Она быстро вбежала в дом и уже с лестничной площадки позвала Марию.

— С отцом все в порядке?

— Да, мадемуазель.

— Никто не звонил?

— Звонил. Уже довольно давно. Мужчина, сказал, что перезвонит.

— Спасибо. Я…

Ее прервал телефонный звонок.

— Вероятно, опять он, — сказала Мария.

Марилена, как сомнамбула, прошла в гостиную.

У нее перехватило дыхание, и она не была уверена, что сможет ответить. Взяла трубку.

— Алло!.. Это ты, Симона?.. Алло…

— Прекрасно. Тогда вот что… Я прилетел сегодня утром, и все обстоит так, как я и предполагал. Маляры работу закончили, но в квартире царит такой беспорядок, какой ты даже не можешь себе представить. Консьержка скоро все приберет, но все равно досадно. Я надеялся, что ты сможешь прийти ко мне. Что ж, тем хуже…

Он замолчал. Шум дыхания, доносившийся до нее с другого конца провода, вызывал волнение.

— Тем хуже, — возобновил он разговор, — или, может, тем лучше. Я не знаю, в каком ты настроении… нет, ничего не говори… оставь мне надежду. В конечном счете я решил, что нам лучше встретиться на нейтральной территории… — (Он вымученно рассмеялся.) — В кафе, например… Кафе нам как раз подходит — ведь там мы поневоле должны следить за своими жестами и интонациями… а нам это сейчас пойдет на пользу… Можешь прийти в половине шестого в погребок «Мариньян»?.. Это на Елисейских Полях… Тебе это удобно?

— Люблю тебя.

Он повесил трубку. Марилена тоже медленно опустила трубку и откинула голову на спинку кресла. «Люблю тебя». Как хорошо Ролан сказал. С какой душевностью! Вот и Филипп говорил эти слова, но без такой нежной, многозначительной и слегка томительной проникновенности. Он, напротив, произносил их нарочито наигранным тоном, как будто извиняясь за проявление сентиментальности.

Бедный Ролан! Он ведь предвидел разрыв. Как он поведет себя, когда узнает, что стал вдовцом? От горя с трудом будет соображать. Она скажет: «Я вы–дала себя за Симону ради дяди, чтобы не доконать его». Он не сумеет разгадать их замысел. В сущности, бояться его нечего. Скорее можно пожалеть.

До встречи оставался час. Марилена прикинула, что раньше семи часов она не вернется. Филипп очень удивится. Черкнула короткую записку: «Вышла по делам. Возможно, задержусь. Не беспокойся». Отдала записку Марии. Старик дремал в кресле.

— Если он будет меня спрашивать, развлеките его как–нибудь.

— Со мной он всегда ведет себя спокойно, — заверила Мария. — Мадемуазель может не волноваться.

Теперь уже Марилене следовало поторопиться. Она надела другое платье, тщательно осмотрела себя со всех сторон, накинула сиреневый платок, чтобы хоть как–то оживить траурный костюм. Ей хотелось, чтобы Ролан нашел ее красивой, и она корила себя за это. «Неужели я действительно выгляжу как дуреха? — думала она, глядя на себя в зеркало ванной комнаты, — Я не красавица, но ведь и Симона не была особенно красивой, а ее любили… больше, чем когда–нибудь станут любить меня. Разве не естественно, что я хочу подчеркнуть свои достоинства? Разве я дурно поступаю?» Пожалела, что в катастрофе потеряла свои драгоценности. Не очень–то дорогие, но сейчас они могли бы помочь ей побороть робость. Решила купить новые, лучше прежних, вспомнила, что богата… пока остается Симоной. В голове пронеслась мысль, что это состояние могло бы принадлежать Ролану, если бы… Но ей уже не сиделось на месте, и она тихо выскользнула из квартиры, будто боялась, что ей начнут задавать вопросы.

На Елисейских Полях было полно народа. Марилена знала эту улицу только по почтовым открыткам. Выйдя из такси, она остановилась пораженная. Все выглядело слишком красиво. Солнце садилось за Триумфальной аркой. По тротуарам текла плотная толпа, и отблески света накладывали на лица отпечатки бурной жизни. Прохожие как будто бы шли на праздник, и Марилена устыдилась своего черного плаща. Никогда раньше она не чувствовала себя такой провинциалкой. У нее еще оставалось время, и, чтобы немного освоиться с обстановкой, она немного поглазела на витрины.

Ролан ее, конечно, не узнает. Он никогда не обращал на нее внимания. Он видел ее только на фотографии, которую ему послала Симона. Она выглядела там как статист, случайно попавший в кадр. Внезапно ее охватил страх. Вдруг они разминутся?

Она повернула назад и в каком–то полубредовом состоянии отыскала бар в подвальчике. Посетителей там было совсем немного: перед барменом сидело двое мужчин, третий читал газету, потом еще женщина, весьма элегантно одетая, она курила сигарету, явно кого–то ожидая. Марилена села в конце зала напротив входа. Читавший газету мужчина сложил ее и бросил на Марилену рассеянный взгляд. К Марилене подошел официант, и она вдруг испугалась, не зная, что заказать. Здесь, по–видимому, не принято пить пиво или лимонад. Наугад попросила:

— Стакан лимонного сока.

Началось ожидание. Часы показывали 5 часов 25 минут. Время от времени на лестнице, ведущей в бар, показывались ноги. Потом появлялось туловище. И наконец голова. Это он? Спустился молодой человек в темных очках, рассматривавший ее довольно долго. Но потом направился в бар, пожал руки друзьям и уселся перед стойкой. «Он сведет меня с ума, — подумала она. — Может, он опасается встречи со мной? Ожидает ссоры, тяжелой сцены. Ему не хватает силы воли».

Она допила сок, но ей еще больше хотелось пить. Опять ноги… серый костюм… пестрый галстук… усатый тип… А носит ли Ролан усы? Она ненавидела усы и очень бы расстроилась, если бы у Ролана… Она цеплялась за любой образ, лишь бы подавить свое все возрастающее смятение. Без четверти шесть. Телефон в баре звонил почти беспрерывно. Слышался звон бокалов, раздавалось все больше приглушенных голосов, по мере того как появились новые посетители. Без десяти… без пяти…

В зале появилась гардеробщица, она принялась обходить все столики, где сидели женщины. Наконец она подошла к Марилене.