Дом судьи

Около часу дня жандарм, стоявший на посту перед домом судьи, забеспокоился: проходя мимо окон, он с каждым разом держался ближе к дому и пытался заглянуть внутрь.

В половине второго он прижал лицо к стеклу и окинул взглядом двоих мужчин, сидевших в креслах по обе стороны камина; их лица тонули в облаке дыма.

Из соседней комнаты послышалось звяканье вилок, сопровождаемое женскими голосами, и Мегрэ предположил, что Лиз Форлакруа, должно быть, завтракает.

Время от времени он закидывал ногу на ногу. Потом менял позу, чтобы выбить трубку о каблук. На плитках, которыми был вымощен пол, скопилось уже немало пепла. Не все ли теперь равно? Судья по привычке гасил папиросу о фарфоровую пепельницу; гора бело-коричневых окурков выглядела весьма красноречиво.

Беседа текла мирно. Мегрэ задавал вопросы, выдвигал возражения. Форлакруа отвечал, голос его был таким же четким и безупречным, как почерк.

В четверть третьего они услышали телефонный звонок и вздрогнули: оба, казалось, начисто забыли о внешнем мире. Форлакруа бросил на комиссара вопросительный взгляд. Имеет ли он право снять трубку? Мегрэ кивнул.

— Алло! Да. Передаю трубку… Это вас, господин комиссар.

— Алло, шеф?.. Прошу прощения… Я, может быть, напрасно звоню, но мне стало как-то тревожно… У вас там ничего не стряслось?

Судья тем временем снова сел и уставился на огонь, сплетая и расплетая пальцы.

— Найди мне машину… Да, прямо сейчас… Через полчаса она должна быть здесь… Нет, ничего особенного.

И комиссар тоже сел.

Когда такси остановилось у дверей и Межа позвонил, Мегрэ в одиночестве мерил шагами большую комнату, поглощая сандвич с паштетом. На столе — почти пустая бутылка старого бургундского. Накурено было — хоть топор вешай.

Межа ошеломление уставился на комиссара.

— Вы арестовали его? Все кончено? Я поеду с вами?

— Нет, останешься здесь.

— Что мне делать?

— Бери бумагу. Пиши: Тереза, служанка в гостинице… Юло, оба — Дидина и ее таможенник… Альбер Форлакруа… И пускай во что бы то ни стало уже разыщут наконец Марселя Эро.

— А за остальными, кого вы назвали, вести наблюдение?

Шаги на лестнице.

— Можешь идти.

Межа нехотя удалился. Вошел судья в пальто и шляпе — в высшей степени достойный, безупречный господин.

— С вашего позволения я позвоню доктору Бренеолю, справлюсь насчет клиники.

Лиз Форлакруа вместе с обеими служанками расхаживала взад и вперед по комнате наверху.

— Это вы, Бренеоль? Нет, ничего страшного… Я только хотел спросить, нет ли в окрестностях Ларош-сюр-Йон хорошей психиатрической клиники… Да… Вилла «Альберт Первый»… [2] Прямо при въезде в город? Благодарю. До свидания.

Первой к машине спустилась старуха Элиза, она несла два чемодана. Следом — ее дочь со свертками. Наконец, появилась Лиз, утопавшая в пушистом меховом манто с поднятым воротником.

Все произошло очень быстро. Лиз с отцом расположились на заднем сиденье. Мегрэ сел рядом с шофером. Дидина, стоя на углу улицы, глазела на отъезжающих. Прохожие останавливались. Проехать пришлось вдоль всей главной улицы, мимо гостиницы, почты, мэрии. Занавески на окнах шевелились. За машиной бежали мальчишки. Комиссар видел Лиз и ее отца в зеркальце; ему показалось, что всю дорогу они держались за руки. Когда машина подъехала к Ларош-сюр-Йон, уже темнело. Пришлось несколько раз спрашивать, где находится вилла «Альберт I». Потом ждали главного врача, осматривали палаты. Все было чересчур бело, так же бело, как халаты сиделок и врача.

— Седьмая палата… Прекрасно…

В палату вошли впятером: Лиз, сиделка, Мегрэ, судья и главный врач. В коридор вышли только трое: Лиз с сиделкой осталась по ту сторону двери. Она не плакала. Отец с дочерью не поцеловались.

— Через час в коридоре начнет дежурить инспектор.

Еще три километра — и уже город — ворота тюрьмы, книга регистрации заключенных, всякие формальности. Мегрэ и судья — по чистой, конечно, случайности — не успели попрощаться.

Пивная. Толстая кассирша. Расписание поездов. Кружка свежайшего пива.

— Принесите письменные принадлежности и бутерброд с ветчиной… И еще кружку пива!

Комиссар написал официальное донесение прокурору, составил несколько телеграмм и насилу успел к поезду. С полуночи до двух прождал на вокзале Сен-Пьер.

Вокзал Орсэ… В восемь утра свежевыбритый Мегрэ уже вышел из своей квартиры на бульваре Ришар-Ленуар. Над Парижем вставало солнце. В двух шагах от уголовной полиции Мегрэ пересел с автобуса на автобус и различил издали окна своего бывшего кабинета.

В девять он вылез в Версале, освещенном лучами скупого январского солнца, и с трубкой в зубах медленно пошел по Парижской авеню.

С этой минуты он словно раздвоился; ему казалось, что он живет сразу в двух измерениях. Разумеется, он — комиссар Мегрэ, попавший в некоторую опалу и сосланный в Люсон. Руки его засунуты в карманы пальто, принадлежащего Мегрэ, он курит трубку Мегрэ. Все, что он видит вокруг, — это действительно Версаль, причем сегодняшний, а вовсе не тот, который существовал столько-то лет тому назад. Улица безлюдна, особенно ближе к концу, там, где за пышными воротами и высокими оградами прячутся от прохожего красивейшие на свете особняки. Но все это видится ему словно на экране кино… Действительность смахивает на какой-то документальный фильм. Одни кадры сменяются другими… И в то же время слышится голос диктора, комментирующего эти кадры.

Этот глуховатый голос принадлежит судье Форлакруа, и на виды Версаля неотступно наплывает просторная комната в Эгюийоне с поленьями в камине, трубочным пеплом на плитках пола и окурками в зеленой фарфоровой вазе.

— Мы — жители Версаля в третьем поколении. Мой отец, адвокат, всю жизнь прожил в особняке на Парижской авеню, который получил в наследство от своего отца. Белая ограда… Ворота, обрамленные двумя каменными тумбами… Золоченый герб… Медная табличка, а на ней моя фамилия…

Это здесь. Мегрэ заметил дом, но ни герба, ни медной таблички уже не было. Ворота были открыты. Лакей в полосатом жилете вынес ковры на тротуар, собираясь выбить из них пыль.