Nevermore

— Не сомневаюсь, — сухо ответствовал я. — И какое же из этих чудес, если осмелюсь спросить, в особенности поразило вас?

— Дайте подумать, — пробормотал он, поглаживая широкий, чисто выбритый подбородок. — Взять хоть это великостательный собор — ничего подобного в жизни не видывал. И театр на Холлидей-стрит. И то огроменное здание — там, на Гей-стрит.

— Ах да, — подхватил я. — Здание «Новой экспортно-импортной торговой ассоциации», одной из главенствующих коммерческих структур Балтимора.

— То самое — вот уж фиговина! А еще колоссенная статуя Джорджа Вашингтона, про которую я много слыхал. Вырви-глаз, да и только! Признаться, не слишком-то мне по душе видеть какого угодно человека, будь он хоть президент Соединенных Штатов, вознесенным на такую высоту. Как-то оно не совсем правильно. Хотя наш нынешний ничего бы против не имел, если б и его там поставили. Черт, старина Энди Джексон уж так превознесся, что… Эй, Кротик, что это на вас нашло?

В тот момент я не имел возможности видеть выражение своего лица, но, конечно же, оно сделалось достаточно оригинальным, если вынудило разошедшегося первопроходца споткнуться на полуслове. Но сколь бы странным ни выглядело мое лицо внешне, то было лишь слабое отражение крайнего внутреннего волнения, кое вздымало и колебало мою грудь.

— Какого дьявола, Кротик? — настойчиво повторил полковник.

— Разумеется! — воскликнул я, глядя на лист бумаги, который я по-прежнему сжимал в руках. — Не одно слово, а два!

Резко поднявшись с места, Крокетт зашел за мое кресло и глянул мне через плечо.

— Придержите вожжи, Кротик! — попросил он. — Чересчур вы разогнались, на мой вкус.

— Буквы над кроватью миссис Макриди! Я исходил из гипотезы, что это одно слово. Но предположим, что их два. Учитывая экстраординарные, даже противоестественные обстоятельства, в которых они написаны, — автором послания, полагаю, был не кто иной, как муж, сотворивый сие, а отнюдь не злосчастная жертва, — вполне возможно, что разделяющая слова лакуна была пропущена и они слились воедино.

— Что-то не скумекаю, о чем вы, Кротик.

— Смотрите! — воскликнул я и, взяв карандаш, быстро заполнил четыре пропуска буквами W, X, Р и Т, создав тем самым следующую графему.

NEWEXPORT

— И какого дьявола это значит, Кротик? Ничего не пойму.

— «Новый Экспорт»!

— Вы о том здании, которое я видел с утра — как его бишь?

— Вот именно! Здание «Новой экспортно-импортной торговой ассоциации». Как раз прозвучавшее минуту назад из ваших уст упоминание и подтолкнуло меня к этому выводу.

— Гром и молния! Какое отношение эта контора имеет к несчастной миссис Макриди? — глубоко озадаченным тоном переспросил пограничный житель.

— То-то и оно, полковник Крокетт, — отвечал я, а гроза границ тем временем вернулся к креслу и снова опустился в него. — Позволю себе процитировать Стратфордского Лебе дя: вот в чем вопрос. [23] А что касается ответа — здесь я пока воздержусь от определенного суждения. Я могу лишь предложить свою гипотезу.

— Выкладывайте, Кротик, я весь обратился в слух.

— Я вижу здесь намек на покойного супруга миссис Макриди, Джуниуса, который большую часть своей жизни состоял в числе самых состоятельных граждан Балтимора.

— В последние годы этот джентльмен сделался жертвой превратностей судьбы и почти полностью разорился, что привело к его скорому физическому упадку и преждевременной кончине. Подробности постигшей его катастрофы мне, разумеется, неизвестны. Но когда все это совершалось, ходил слух, что его падению способствовала, если не впрямую спровоцировала его, ожесточенная вражда с членами другого выдающегося балтиморского семейства, а именно — с Ашерами, чье состояние также заметно сократилось из-за этой маниакальной вендетты с Макриди. И не только их богатству был нанесен жестокий удар, но и сам патриарх этого рода, Сэмюел Ашер, как и его ненавистный супротивник Джуниус Макриди, был сокрушен и вскоре также умер, оставив двух взрослых детей, склонных к полному уединению и, по слухам, крайне эксцентричных.

— И как вы, Кротик, во имя всех ангелов и бесов, запихаете в эту историю ваше здание?

Подавшись вперед в кресле, я смерил пограничного жителя жестким немигающим взглядом.

— Согласно сообщениям, публиковавшимся в газетах в пору упадка мистера Макриди, — начал я, — первопричиной горькой распри между ним и Ашерами стало то самое здание, ибо основными патронами этой дорогостоящей и экстравагантной постройки стали оба вышеназванных джентльмена.

Несколько мгновений полковник молчал, нахмурясь и жуя в задумчивости нижнюю губу.

— И вы, стало быть, прикидываете, что эти самые детки Ашера могли руку приложить к убийству миссис Макриди? — уточнил он наконец.

— Учитывая широко распространенный слух об их наклонности к аномальному, если не вовсе ненормальному поведению, и ту ядовитую вражду, что на протяжении многих лет отравляла отношения между обеими сторонами, подобную вероятность нельзя вовсе исключать из рассмотрения.

— В таком случае, — заявил полковник и сразу же поднялся на ноги, — путь наш прям, точно выстрел: начнем с небольшого дружеского визита чтим самым Ашерам. Где они проживают, Кротик?

— Они по-прежнему обитают в доме своих предков, некогда величественном, а ныне пришедшем в упадок особняке, расположенном в некотором отдалении от города, в сельской местности — приблизительно в двадцати милях.

Нахлобучив на голову свою широкополую шляпу, покоритель границы воскликнул:

— Отлично, Кротик, в таком случае нам стоит малость всхрапнуть, а с утра найму нам пару лошадок в конюшне и заеду за вами сразу после завтрака.

— Это предложение кажется мне весьма разумным, — одобрил я, в свою очередь поднимаясь с кресла. — Позвольте проводить вас до двери.

Я вышел впереди полковника из гостиной и по узкому коридору проводил его до парадного входа. На пороге я обернулся к нему и предупредил:

— Еще один момент, полковник Крокетт. Хотя я с величайшей готовностью берусь за это предприятие, одну клаузулу я должен оговорить заблаговременно.

Брови полковника сдвинулись, выражая глубокое недоумение.

— Начиная с этой минуты, я желаю, чтобы вы обращались ко мне по имени, — пояснил я. — Я не могу и не стану более терпеть постоянное сравнение меня с досаждающим людям видом вредителей, известным в науке как Squalopus aquaticus Linnaeus.

С минуту полковник молча взирал на меня, широко разинув рот от изумления, как будто неистовая сила моего заявления лишила его дара речи. Наконец, лицо его прояснилось, и широкая усмешка медленно расползлась по нему.

— Слушайте, я и не сразу понял, к чему вы клоните, — ответил он со смешком. — Рад служить, Кр… то бишь По! — И, скрепляя установившееся между нами взаимопонимание, он протянул мне свою мощную десницу.

Я вежливо пожал ему руку. С прощальным поклоном герой пограничья отворил дверь, шагнул в вечерний туман, и на том мы расстались до нового дня.

ГЛАВА 9

ВСЕ ПОПЫТКИ ПОСЛЕДОВАТЬ ПРОЩАЛЬНОМУ СОВЕТУ ПОЛКОВНИКА и, выражаясь его своеобычным языком, «малость всхрапнуть» имели весьма незначительный успех. Сон мой был до крайности беспокойным, краткие периоды лихорадочной и наполненной видениями дремоты сменялись долгими тягостными часами бодрствования. Подобно раненому, который вопреки собственному разумению расчесывает только что затянувшую язвину, мой взбаламученный мозг расставался с тревожными событиями только что миновавшего дня лишь затем, чтобы обратить к трудностям и опасностям дня предстоявшего.

В этой второй части моих размышлений главное место отводилось тем двум индивидуумам, коих мы с Крокеттом намеревались посетить на следующий день. Немногие сведения о Роджере и Мэрилинн Ашер, которыми я располагал, происходили главным образом из слухов, ибо я никогда не видел воочию ни ту, ни другого из этой до болезненности склонной к уединению пары. Я знал, что брат и сестра, перевалившие уже за середину отпущенного человеку земного срока и так и не вступившие в брак, были последними представителями некогда славного рода Ашеров, чье имя вместе с их неизбежным концом также подстерегало полное и окончательное забвение. Я знал также, что при всей склонности обоих отпрысков рода Ашеров к необычному и даже эксцентричному поведению, стяжавшему им репутацию людей трудных, если не вовсе несносных, их личные недостатки по крайней мере отчасти искупались глубоко укоренившимся в их сердцах чувством гражданского долга, которое проявлялось в обильных пожертвованиях на общее благо, в особенности — на благо культуры.