Квин в ударе

— Перейду сразу к делу, — начал он, когда они расселись в похожей на склеп гостиной. — По условиям завещания Сэмюэла Р. Ливингстона, каждый из трех детей получал по одному миллиону долларов, предположительно составляющих основу его состояния. Вдова получала личное и недвижимое имущество. Тогда это казалось достаточным, чтобы обеспечить нужды миссис Ливингстон.

Однако, — мистер Уэнтуорт окинул блудных детей мрачным взглядом, — секретный кодицил [15] к завещанию вашего отца предписывал моему отцу как распорядителю состояния и вашей мачехе держать в тайне от вас истинное положение дел.

— Почему? — осведомился Эверетт.

— Заткнись, дорогой, — тихо велела ему сестра.

— Потому что, — ответил адвокат, причмокнув вставными челюстями, — состояние вашего отца было куда более крупным, но он не хотел, чтобы вы об этом знали, пока не станете достаточно ответственными, чтобы обращаться с ним как следует. Сэмюэл Ливингстон считал, что его дети не питают должного уважения к капиталу.

— И поэтому… — все повернулись к Белле Ливингстон при звуке ее голоса, — ваш отец предоставил мне решать, когда — если это вообще когда-нибудь произойдет — вам можно доверить деньги. Херберт, прочитайте кодицил.

Мистер Уэнтуорт достал из портфеля довольно потрепанный документ, прочитал его и передал Сэмюэлу Младшему. Сэмюэл, прочитав бумагу, передал ее брату, а тот — сестре. Внимательно изучив документ, Оливия вернула его адвокату.

— В кодициле не упомянуты цифры, — заметила она. — О какой сумме идет речь, Белла?

Старая леди посмотрела на нее, и Оливия покраснела.

— Долгое время я думала, что Сэм был не прав, лишив вас из-за меня дополнительных денег. Поэтому несколько лет назад я написала завещание, оставляя все вам троим в равных долях. Но… — при этом слове трио застыло как вкопанное, — теперь я знаю, что опасения Сэма на ваш счет были вполне оправданы. Назовите мне хоть одну вескую причину, по которой я должна оставить вам эти деньги.

— Вот тебе самая лучшая причина в мире, Белла, — рассудительно промолвила Оливия. — Деньги принадлежали отцу, а мы его дети.

— Деньги мои, а как вы все со мной обращались?

Последовало молчание. Эйми хотелось незаметно выскользнуть из комнаты.

— Я всегда думал, что вполне достойно… — начал Эверетт.

— Тогда скажи, когда мой день рождения?

Эверетт быстро взглянул на Оливию, которая так же быстро повернулась к старшему брату.

— Не смотрите на меня — я тоже этого не знаю, — сказал Сэмюэл Младший. — Ты абсолютно права, дорогая, — мы форменные свиньи. Но, Белла, — печально спросил старший пасынок, — кому еще ты можешь оставить деньги?

— Эйми.

Эйми едва не свалилась с подлокотника кресла старой леди. Восковой бледности рука прикоснулась к ней.

— С тех пор, как ваш отец покинул меня, это дитя было единственным существом в мире, которого беспокоило, жива я или умерла. Она вела хозяйство в моем доме, кормила меня, читала мне, организовывала для меня вечеринки с игрой в карты, массировала мне ноги, подбадривала меня, ухаживала за мной во время сердечных приступов. Она посвятила свою юную жизнь заботам обо мне всего лишь за жалованье, которое я ей платила. Я не могла бы любить Эйми Апем больше, даже если бы она была моей дочерью. Но вы трое — дети моего мужа, — с некоторым трудом продолжала Белла Ливингстон, — и мне было нелегко принять решение. Вот почему я должна была повидать вас. Я знаю, доктор Фарнем считает, что следующий приступ мне не пережить. Поэтому мне, так или иначе, нужно поскорее принять решение.

Толстая старая женщина попыталась встать. Эйми помогла ей, едва сознавая, что делает.

— Я дала себе срок до воскресенья, чтобы решить насчет нового завещания, — сказала старая леди и вышла, опираясь на руку Энн.

Это был вечер пятницы.

В половине восьмого утра в воскресенье Эйми все еще в халате поднялась из кухни в хозяйскую спальню, неся старой леди кофе, и обнаружила Беллу Ливингстон мертвой в ее большой кленовой кровати.

Утром в следующий вторник телефонный звонок разбудил Эллери Квина в его манхэттенской квартире, и скрипучий голос представился адвокатом Хербертом Уэнтуортом из Райтсвилла. Мистер Уэнтуорт извинился за ранний звонок, но сослался на предложение шефа полиции Дейкина, друга мистера Квина, и спросил: не может ли мистер Квин срочно вылететь в Бостон, а оттуда в Райтсвилл? Старая миссис Белла Ливингстон умерла в воскресенье, а шеф Дейкин уверен, что это убийство, и притом весьма загадочное.

— Сначала, мистер Квин, — говорил шеф Дейкин, более чем когда-либо походя на опечаленного Эйба Линкольна, — Эйми думала, что старая Белла умерла от сердечного приступа. Но что-то заставило ее позвонить мистеру Уэнтуорту и мне, не будя трех Ливингстонов. Благодаря отчету коронера Граппа и рапортам из лаборатории я теперь знаю, что один из этих троих пробрался около трех часов ночи с субботы на воскресенье в спальню старой леди и задушил ее подушкой. Вопрос в том, кто именно. Я допросил их и изучал рапорты до посинения в лице.

— Убийство… — пробормотал мистер Уэнтуорт.

Эллери в четвертый раз обследовал комнату и внимательно прочел рапорты. Дейкин отвез его из аэропорта в особняк на Холме, объяснив, что, так как все отправились в похоронное бюро Уиллиса Стоуна на Аппер-Уислинг, в жилище Ливингстонов никого нет.

Большой старый дом подавлял своей пустотой.

— Я ничего здесь не вижу, Дейкин, — сказал наконец Эллери. — Давайте спустимся и поговорим.

В гостиной тишина была менее гнетущей.

— Мистер Уэнтуорт, расскажите о визите старой леди в ваш офис.

— Было два визита, мистер Квин. Первый произошел неделю назад, в понедельник, за четыре дня до прибытия в город этих троих. Моррис Ханкер отвез ее в Хай-Виллидж…

— Одну?

— Да. Миссис Ливингстон сказала, что пришла спросить меня насчет текста рукописного завещания, которое, возможно, захочет написать. Я дал ей формуляр с образцом и сказал, что самой писать завещание — не слишком разумная идея. Она вежливо поблагодарила и ушла.

— А второй визит?

— Это было в субботу утром, после разговора в доме, когда миссис Ливингстон сообщила детям мужа, что думает изменить завещание. Под предлогом ленча Дочерей американской революции [16] в Хай-Виллидж она приехала в мой офис на такси, ничего не сказав даже Эйми, и привезла новое завещание, которое, по ее словам, написала поздно вечером в пятницу и о котором никто еще не знает.

— Решила не ждать до субботы, — кивнул Эллери. — Очевидно, она считала, что дело не терпит отлагательств. И каковы же условия ее нового завещания, мистер Уэнтуорт?

— Не знаю. Оно было на одном листе, сложенном так, что на виду оставалось только место для подписей. Мои клерк и секретарша засвидетельствовали подпись миссис Ливингстон, она сама запечатала конверт в нашем присутствии и подождала, пока я не запер его в своем сейфе.

— Кое-кого ожидает потрясение. — Шеф Дейкин посмотрел на часы. — Сейчас будут хоронить старую Беллу.

Эллери поднялся:

— Давайте поедем на кладбище.

Он был озадачен и надеялся, что похороны ему что-нибудь подскажут.

Участок Ливингстонов на солнечном западном склоне кладбища Твин-Хилл источал аромат ветра, травы и горя. Здесь собрался весь контингент Холма — старые друзья Беллы Ливингстон: Гермиона Райт, клан Грэнджонов, Уилеры, Миникины, судья Илай Мартин, Эмелин Дюпре и прочие; Эйми Апем стояла одинокая и растерянная, с опухшим от слез лицом; старая Доркас плакала; Моррис Ханкер сопел носом. Трое детей Сэмюэла Ливингстона держались рядом, но без притворных признаков горя. Эллери подумал, что это умно с их стороны.

Он наблюдал за ними, когда доктор Дулиттл опустил свой молитвенник и люди начали расходиться. Но трое Ливингстонов всего лишь медленно приблизились к «линкольну» и стали терпеливо дожидаться Эйми.