Цыганские романы: Цыганский вор. Перстень с ликом Христа. Цыганский барон.

Сказала так и ушла, а одна подруга тайком начертила крест на ее двери.

Полночь миновала, а Ромки нет. Анжела ждет. И вдруг словно камень в окно ударил. Стекло разлетелось, и показалось лицо Кнута, перекошенное от злости, и волосы дыбом. В жизни таким Анжела ни разу его не видела. «Хорошо встречаешь, Анжела! — Ромка впрыгнул в комнату. — Собирайся!» Тут Анжела испугалась. Поняла… «Подожди, драго, подожди, любимый! Дай соберусь!» Стала Анжела одеваться. Оделась. Все украшения перебрала, разложила бусы да серьги свои.

«Чего возишься?» — подал Кнут голос. «Сейчас, драго, сейчас, материнские бусы беру, дороги они мне». — «К чему столько вещей?» — «Замерзну». — «Согрею тебя. Тепло в моем доме».

Долго ли, коротко ли, пошли они вместе. Небо темное, ночь тяжелая, душно. И ожерелье на шее — как кандалы. И лошади парой стоят, бьют копытами, шерсть на них искрится, гривы косматятся, в глазах костры. Села Анжела в повозку, Ромка взял вожжи, свистнул пронзительно, кони рванули с места и при луне, показавшейся среди туч, полетели по воздуху. Кнут затянул:

Остановил коней возле кладбища, свистнул опять — и сгинули кони вместе с повозкой. А Ромка и Анжела пошагали к могиле, разрытой среди крестов. Прыгнул Кнут в яму: «Иди скорей, Анжела!»

«Смерть мне», — подумала Анжела и стала медленно-медленно раздеваться. Сняла платок — подала Кнуту, шаль развернула — и подала. Одна кофточка, другая кофточка. Медленно-медленно, как во сне. «Что ты копаешься? — кричит Кнут. — Надо быстрее!» Анжела тут как бы случайно порвала суровую нитку. Кнут не заметил. И бусы с шеи посыпались. «Ой, — закричала Анжела, — не могу я к тебе идти без материнского ожерелья!» Нагнулась и собирает с земли. Поднимет бусинку — подает ее Кнуту. Пока искала — нельзя оставлять, — рассвет проклюнулся и восток заалел. «Прыгай ко мне!» — кричит Кнут. «Сейчас, сейчас, вот только — сережки!» Кинула Анжела Кнуту сережку, давай вторую снимать, а Кнут руки протягивает, схватить хочет. Отпрянула Анжела, слышит — поют петухи. А Кнут зубами заскрежетал, застонал и упал ничком в яму. Захлопнулась крышка гроба, грохнулась на него земля, и холм могильный образовался. Анжела упала замертво на теплую землю и — проснулась.

— Не будет мне покоя, пока на земле живет Граф, — сказала Анжела громко вслух. Как будто кому-то ответила.

Выйдя после суда из дома барона, Раджо почувствовал себя так, будто его выпотрошили, а душу бросили на помойку. Снова он проклят и отлучен от родных по крови людей. Снова один на всем свете. И вся природа — против него. Он — гадже, а это как смерть.

Глаза его увлажнились, так стало жаль себя.

«Что это? Неужели старею?» — ужаснулся он.

Почему-то вспомнилась парны из ресторана. После знакомства он побывал у нее, в ее комнате, где на стенах картины, на полках книги, в магнитофоне — чужая музыка… Они пили шампанское из бутылки, прихваченной с собой, Раджо играл на гитаре — нашлась и гитара — и пел цыганское:

Вот только имя красавицы Раджо никак не мог вспомнить. Простое вроде бы имя. А вот же! И он напрягся, ища его в памяти, будто от этого все зависело.

Тоска по жизни снедала Раджо.

Как он мог забыть ее имя после того, что было ночами, когда они сливались в одно существо и будто кровь толчками перемещалась из жил Раджо в женщину, будто его душа переходила в ее душу?.. В первый раз он бросил на стол, уходя от нее, две зеленые бумажки. Потом она не брала ничего. А Раджо делал подарки — камни и золото. Но она к камням равнодушна. «Ворованного не надо», — сказала и будто смазала ладонью по роже. Но любила после этого неистово. Соединялись они, как животные, яростно и оставались друг в друге, покуда не истощались. Но сила вновь приливала и вновь изливалась.

Глаза ее были зовущи, взгляд обволакивал, и когда оба были на людях, сердце у Раджо в груди стучало, как молоточки по наковальне.

В конце-то концов он не мог понять, сколько ни думал об этом, почему называют грехом проникновение мужчины в плоть женщины и то, что женщина тянет в себя плоть мужчины. И хочется повторять, повторять, повторять… Так велела природа.

«Родные люди отторгли, так, может, примет чужая баба», — грубо подумал он, недовольный собой и униженный жизнью.

Имя ее, конечно, он вспомнил. Затмение оказалось недолгим.

День обещал жару, духоту. Раджо открыл дверь квартиры своим ключом и, избегая соседей, вошел в комнату Вики, не постучав. Она сидела в халате, надетом на голое тело, возле распахнутого окна.

— Закончил дела? — спросила, даже не обернувшись.

— Устал я, — буркнул Раджо. — Покормишь?

Она не отреагировала.

— Ты что? — спросил Раджо.

Она взорвалась:

— Думаешь, так и буду ночами ждать, не зная, когда ты явишься?.. Я не цыганка, приятель, со мной — не пройдет.

— Помолчи, — сказал Раджо. — Да собирайся. Я погорел по-крупному. Надо уехать.

— Твои проблемы, — отрезала Вика. — Надо тебе, катись.

«Вот так вот, — подумал Раджо. — Расслабился».

— Собирайся, — повторил. — Уезжаем…

— Ты, что ли, не понял?

Препираться с Викой было чудно, тем не менее Раджо заставил себя выговорить:

— Мне нельзя сейчас в городе, кончат меня. Успокоятся, возвратимся.

— Ладно, — внезапно сказала Вика. — Коли так, я поеду. Но помни, что я не вещь. Я — свободна.

Они улетели в Адлер первым же самолетом. Оттуда — автобусом в Пицунду. Номер в гостинице. Роща самшитовая — нет, лес! И сосны над пляжами… Барашки пены на набегающих и шуршащих прибрежной галькой волнах. Солнце, вода и рыжие скалы, истонченные у подножия обрывов…

Жизнь проста и прекрасна. Будто нет и не было за спиной угрюмого, раскаленного города с пыльной листвой тополей и чахнущими осокорями.

В гостиничном баре красные от загара курортники пили кофе, коньяк и дымили импортными сигаретами.

Раджо скоро устал от всего. И Вика будто закисла. У нее были свои воспоминания.

Нависло предчувствие катастрофы. Оно разрядилось, когда такси, в котором Раджо и Вика поехали в горы, попало в аварию на вираже завившейся серпантином дороги. Машина вильнула, увертываясь от встречного «мерседеса» с пьяной компанией местных гуляк, и, вмазавшись краем в дерево, завалилась на бок.

Отделались, в общем, испугом и ссадинами.

Правда, таксист сломал руку… Но кому это интересно?..

После на побережье обрушился ливень. Двинулись к морю оползни глины.

Раджо не выдержал, позвонил на хату в Москву. Трубку взял Нож.

— Где пропадаешь? — спросил он.

— Дела, — сказал Раджо. — Новости есть?

— Кнута замочили! — с вызовом сказал Нож.

Раджо едва не выронил трубку. Будто его самого в упор расстрелял телефон.

Он снова спустился в бар, где к Вике уже клеился некто в футболке с оранжевым гномиком, напечатанным во всю спину. Раджо взял Вику за руку и увел, преодолев ее легкое сопротивление.

— Кончаем базар, — сказал он грубо. — Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал.

Он тут же и рассчитался с портье. Вика помалкивала, видя, что Раджо завелся, но не понимая отчего. Однако она была в его власти.

Жара держалась в Москве вторую неделю. Люди задыхались без свежего ветра. Отдыха не было и ночами. Раджо не нравилось жить у Вики в ее коммунальной квартире и сталкиваться в коридоре с соседями. Но эта хата была надежна. Кроме того, в данный момент его жизни это был выход из одиночества, подстерегавшего Раджо, как волка подстерегает охота с флажками. Но если б Вика была не парны, а своя!.. Тогда все было бы проще.

Небо давило, и Раджо молил о дожде.

На столе у Вики лежали стихи, напечатанные на машинке. Он не понимал их. Но перечитывал день за днем от нечего делать, и постепенно они проникали в него. Кто сочинил?