Не только Холмс. Детектив времен Конан Дойла (Антология викторианской детективной новеллы).

Таким образом должно было собраться немалое количество редких монет, сбыть которые не так-то легко, но я уверен, что мошенники тщательно продумали свой план. Элена, под личиной Нины Брен, горничной-француженки (эта роль ей удавалась превосходно), должна была делать восковые слепки с наиболее ценных монет и позже заменять их полученными фальшивками. Действуя таким образом, аферисты могли рассчитывать, что их не разоблачат до того момента, как подлинные монеты будут проданы; думаю, что Элена успешно справилась с работой в большинстве намеченных домов. Итак, под впечатлением от блестящих рекомендаций и выдающихся способностей Нины Брен, моя экономка наняла ее, и спустя некоторое время та приступила к своим обязанностям в «Башнях». Им чертовски не повезло, что я слеп: со мной этот номер не сработал. Мне говорили, что ангельское личико Элены просто не способно вызвать подозрений, но я-то не мог им полюбоваться, и столь прекрасный материал пропал зря. И вот в одно прекрасное утро мои зоркие пальцы — которым тоже было неведомо ангельское очарование новой горничной, — прикоснувшись к моему любимому Евклидию [123], почувствовали нечто непривычное; на взгляд определить, в чем проблема, было бы невозможно, но мое обостренное обоняние подсказало мне, что совсем недавно монету погружали в воск. Исподволь я начал расследование, а мои шкафчики с экспонатами тем временем переехали в местный банк для пущей сохранности. Элена сделала ответный ход: вскоре она получила телеграмму из Анжера, призывающую ее к смертному одру престарелой матери. Престарелая мать скончалась, и долг велел дочери остаться с неутешным стариком-отцом. А «Башни» преступный синдикат просто списал со счетов.

— Весьма интересно, — признал Карлайл, — но, рискуя показаться не очень сообразительным, — он стал тщательно подбирать слова, — должен признаться, что я не уловил явной связи между Ниной Брен и нашей фальшивкой — если это вообще фальшивка.

— Можешь быть уверен, — отозвался Каррадос. — Это фальшивка, и очень высокого качества, — такую мог изготовить один только Пьетро Стелли — вот тебе прямая связь. И потом, весь антураж: частному детективу приспичило повидать меня среди ночи, а в кармане у него — знаменитая тетрадрахма, которую он объявляет важной уликой по делу о грандиозном мошенничестве. Луис, разве нужно быть слепым, чтобы увидеть, в чем тут дело?

— А лорд Систок? Как ты узнал, что Нина Брен побывала и у него?

— Ну что ты, я ничего не знал наверняка, иначе сразу сообщил бы ему. О существовании банды мне стало известно совсем недавно. По правде говоря, последнюю информацию о лорде Систоке я получил из вчерашней «Морнинг пост», там было написано, что он все еще в Каире. Но многие подобные вещи… — Он почти любовно погладил пальцем реверс монеты, где состязались в беге древние колесницы, и оборвал реплику на полуслове. — Тебе следовало бы серьезно запяться нумизматикой, Луис. Ты даже не представляешь, как это может тебе пригодиться однажды.

— Еще бы, — мрачно ответил Карлайл. — Насколько мне известно, оригинал стоит двести пятьдесят фунтов.

— Бери выше! Сейчас в Нью-Йорке за нее дадут пятьсот. Как я уже говорил, многие монеты поистине уникальны. Вот этот шедевр — работы Кимона [124], видишь его подпись? Подписи удаются Пьетро особенно хорошо. И поскольку года два назад я имел возможность подержать в руках настоящую тетрадрахму, когда лорд Систок выставил ее во время встречи нашего общества на Альбемарл-стрит, то нет ничего удивительного в том, что мне удалось разгадать твою тайну. Вероятно, мне следует извиниться, что все оказалось так просто.

— Думаю, — ответил Карлайл, критически оглядывая нитки, торчащие из левого ботинка, — извиняться скорее должен я.

Странное дело, сэр, — задумчиво произнес инспектор Бидл, обращаясь к Каррадосу тем уважительным тоном, каким он всегда обращался к слепому сыщику, — странное дело: кажется, следы любого преступления, совершаемого за границей, ведут нынче в Лондон, если повнимательней присмотреться.

— Только нужно знать, где смотреть, — добавил Каррадос.

— Что ж, согласен, но поскольку никто не знает, где смотреть, да и не особенно смотрит, то в девяти случаях из десяти эти следы остаются незамеченными. Я говорю не о банальных убийствах или кражах со взломом, о нет, — нотки профессиональной гордости выдавали в нем истинного энтузиаста, — речь идет о преступлениях «высшего разряда».

— Пятипроцентные облигационные купоны? — предположил Каррадос.

— О, вы правы, мистер Каррадос. — Бидл печально покачал головой, как будто ситуация, о которой шла речь, сложилась исключительно в результате недосмотра. — У человека случается припадок в справочном бюро «Эджент дженерал» в Британской Экватории [125], и в результате мы имеем поддельные ценные бумаги в Мексике на сумму двести пятьдесят тысяч фунтов. Или взять случай с нефритовой свастикой: этот амулет был заложен за шиллинг три пенса в Бейсине, а как он мог бы прояснить дело о харьковских «ритуальных убийствах»!

— А вспомните загадочную потерю памяти в Вест-Хэмпстеде, ведь если бы кто-нибудь заметил связь между этим фактом и заговором барипурских бомбистов, он мог бы быть раскрыт.

— Истинная правда, сэр. Или трое детишек этого чикагского миллионера — Сайруса Бантинга, кажется, — они похищены средь бела дня напротив нью-йоркского музыкального театра, а три недели спустя на Чаринг-кросс находят немую девочку, которая разрисовывает мелом стену. Припоминаю, что недавно читал статью в одной финансовой газете: там писали, что от каждого слитка иностранного золота тянется нить на Треднидл-стрит [126]. Конечно, сэр, это всего лишь образное выражение, но оно очень верно передает суть происходящего. Сдается мне, что каждое громкое преступление, совершенное за границей, оставляет отпечатки пальцев у нас в Лондоне — если только, как вы точно подметили, знать, куда смотреть.

— И притом нужно выбрать правильный момент. Время — прямо сейчас, место — прямо у нас под носом, а мы делаем неверный шаг и навсегда упускаем шанс.

Инспектор кивнул и со значением хмыкнул, выражая абсолютное согласие. Даже самого непримечательного человека, занятого скучным ежедневным трудом, охватывает порой чувство гордости за свою профессию, и тогда он расписывает ее в самом романтическом свете.

— Нет, пожалуй, в одном случае из тысячи шанс может быть упущен не безвозвратно, — поразмыслив, уточнил слепой детектив. — Иногда Закон и Преступность, эти вечные соперники, представляются мне игроками в крикет. Итак: Закон на поле, Преступность — у калитки. Если Закон совершит ошибку, например слабо пошлет мяч или упустит подачу, Преступность наберет несколько очков, ну или просто воспрянет духом. Если же она ошибется: пропустит прямой мяч, например, или сделает слабую подачу, — все, для нее игра будет окончена. Любой неверный шаг Преступности фатален, в то время как ошибки Закона можно исправить.

— Великолепно, сэр, — сказал инспектор Бидл, поднимаясь. Разговор происходил в рабочем кабинете Каррадоса, в его особняке «Башни». — Удачное сравнение. Я его запомню. Очень надеюсь, что команда этого Гвидо-Бритвы будет посылать нам только легкие мячи.

Местоимением «этого» инспектор Бидл изящно выразил свое безотчетное презрение к Гвидо. Однако тот был мастером своего дела, и с ним нельзя было не считаться, поэтому инспектор на правах старой дружбы решил посоветоваться с Каррадосом. Гвидо был иностранцем, хуже того — итальянцем; инспектор мог противопоставить хитроумию и изворотливости преступника всего лишь косные, раз навсегда устоявшиеся методы британской полиции, которые поражают стороннего наблюдателя тяжеловесностью и консерватизмом, но при том, нельзя не признать, почему-то оказываются действенными.