Табакерка императора

Картина, подумал Дермот Кинрос, почти нестерпимой яркости: поспешность, волнение, любопытство прислуги, умноженное зеркалами разгоряченное лицо… Картина эта всплыла из пучин зла, находящегося в ведении полиции, но также из неисследуемых пучин психики, находящейся в его собственном ведении. Он не спешил с выводами. Он только сказал:

— Ну и…?

— Так вот! Наш полицейский призывает обеих служанок, Ивету и Селестину, к полному молчанию. Он прямо отправляется к спальне мадам Нил и стучит в дверь.

— Она лежала в постели?

— Ничего подобного! — почти в восторге воскликнул мосье Горон. — Одевалась, чтоб выйти на улицу. Она объяснила, что Горацио Лоуз разбудил ее телефонным звонком — вторым телефонным звонком, учтите, всего несколько минут назад, — и рассказал ей о происшедшем. А до этого она, мол, ничего не слышала. Ни свистков полицейских, ни криков, ни воплей. Видите ли — ничего! Ну надо же, доктор! Какое актерство! Какие слезы по бедному сэру Морису Лоузу! Как дрожали у нее губы! И какие у нее были глаза! Невинный ангел, а? И белый халатик спокойно висит в шкафу; а рядом, в ванной, еще не сошел пар с зеркал, под которыми она так старалась отмыть кровь старика.

Дермота передернуло.

— Ну и что же ваш полицейский? Что он сделал?

— Он посмеялся про себя и как ни в чем не бывало спросил у нее, не желает ли она перейти через дорогу, чтоб утешить друзей. После чего он извинился, что несколько задержится.

— С целью…?

— Вот именно. С целью незаметно завладеть халатиком.

— Ну?

— Ивета, горничная, всеми страшными клятвами поклялась, что будет помалкивать, а когда мадам спросит про халатик, скажет, что он в чистке. Для большего правдоподобия в чистку действительно отправили целый ворох других вещей. Ну, а если мадам разволнуется? Да не станет она волноваться! Пятна крови она застирала. А то, что химическая экспертиза все равно их обнаружит, ей и в голову не придет. Но кровавые пятна, милый доктор, отнюдь не самое интересное в этом халатике.

— Не самое интересное?

— Нет, — и тут мосье Горон забарабанил пальцами по столу. — Ивета Латур внимательно изучает халатик на глазах у моего подчиненного. И эта самая Ивета Латур обнаруживает, что к подолу его прилип крошечный осколок розового агата.

Префект полиции снова выдержал паузу, и на сей раз она не носила сценического характера, но означала, что этим — увы — все, собственно, уже сказано.

— После недели упорных стараний нам удалось точно приладить осколок к разбитой табакерке. Этот кусочек отлетел от нее, когда мадам Ева Нил разбила кочергой голову старого джентльмена. Ужасно. Но тем не менее факт. И песенка мадам Нил спета.

Он снова умолк. Дермот прочистил горло.

— А как сама мадам Нил, — спросил он, — все это объясняет?

На лице мосье Горона выразилось недоумение.

— Простите, — поспешил поправиться Дермот. — Я совсем забыл. Вы ведь ей пока ничего не говорили.

— В этой стране, доктор, — произнес Горон с достоинством, — не выкладывают карты на стол, покуда игра не окончена. Объяснений с нее еще потребуют. Но лишь после ареста, когда ее будет допрашивать следователь.

А эти допросы, помнилось Дермоту, — удовольствие маленькое. Пыток, разумеется, не применяют, но допускается почти любая форма «давления на психику». Только очень выносливая, крепкая женщина может выдержать такой допрос, не сказав ничего лишнего.

— А вы уверены, — спросил он, — что ни одно слово из собранного вами материала не пойдет дальше?

— Совершенно уверен.

— Поздравляю вас. Ну а как насчет обеих служанок — Иветы Латур и Селестины Бушер? Они не сплетничают?

— Нет, с этим все в порядке. Селестина сослалась на шок, и мы ее отпустили. На другую, на горничную, можно положиться как на каменную стену. Это могила. — Мосье Горон задумался. — Вообще-то, мне кажется, она недолюбливает мадам Нил.

— Да?

— Но знаете, что я вам еще скажу, эти Лоузы держатся великолепно. Просто необыкновенные люди. Вне себя от горя. И все же отвечают на все наши вопросы. Они, как у вас говорится, — следующие три слова мосье Горон отважился произнести по-английски, — ведют сэбя молёдсом. С мадам Нил они исключительно сердечны…

— А почему бы нет? Разве они подозревают ее в убийстве?

— Господи, с чего вы взяли?

— Как же они объясняют тогда убийство?

Мосье Горон развел руками.

— Как объясняют? Взломщик! Маньяк!

— Но ведь ничего не украдено?

— Ничего не украдено, — согласился мосье Горон, — но, кроме агатовой табакерки, трогали еще одну вещь. В кабинете, в застекленной горке слева от двери, хранилось еще одно сокровище: дорогое ожерелье из бриллиантов и бирюзы, тоже обладающее исторической ценностью.

— Ну?

— Ожерелье, слегка запачканное кровью, нашли на полу рядом с горкой. Значит, маньяк!

Доктор Дермот Кинрос, быть может, лучший во всей Англии специалист по судебной психиатрии, с любопытством посмотрел на своего собеседника.

— Подходящий термин, — сказал он.

— Подходящий термин, доктор? То есть?

— "Маньяк". Ну и как, по их мнению, этот взломщик-маньяк проник в дом?

— К счастью, — сказал мосье Горон, — до этого Лоузы пока не додумались.

— Но если на то пошло, как же проникла в дом мадам Нил?

Мосье Горон вздохнул.

— Боюсь, — сказал он, — что тут как раз последнее доказательство. Четыре виллы на рю дез Анж строила одна и та же компания. И любым из четырех ключей можно открыть все четыре парадные двери.

И, вновь поневоле переходя на веский тон, мосье Горон через стол наклонился к Кинросу.

— В нагрудном кармане пижамы мадам Нил, — сказал он, — неоцененная Ивета Латур обнаружила ключ от входной двери. Заметьте! Ключ от собственной двери в пижамном кармане! Зачем? Зачем таскать с собой этот ключ, уже собираясь лечь в постель? Приходит вам в голову хоть какое-то разумное объяснение — невинное объяснение? Нет. Объяснение тут одно. Мадам Нил ключ понадобился, чтобы проникнуть в дом напротив. Таким образом, налицо последнее, решающее доказательство того, что она была на вилле «Привет» в ночь убийства.

Да, она попалась. Теперь уже ясно.

— И все же… какие же у нее были мотивы? — настаивал Дермот.

И мосье Горон стал ему отвечать. Солнце спряталось за деревья, оставя по себе багровую полосу в небе и душный жар. Французское солнце бьет в глаза, как прожектор; когда оно опустилось, им пришлось долго моргать, осваиваясь с переменой освещения. Бусинки пота блестели на лбу у мосье Горона.

Дермот приподнялся, чтоб бросить окурок через каменную балюстраду, подле которой стоял их столик. Но так и застыл с окурком в руке.

Терраса поднималась на два-три фута над мощеным двориком, где стояли точно такие же столики. За одним из столиков под самой балюстрадой, так что голова ее приходилась вровень с ногами Дермота и мосье Горона, сидела девушка, своим темным платьем и шляпкой угрюмо нарушавшая веселый колорит Ла Банделетты. Она задрала голову; Дермот смотрел прямо ей в глаза.

Девушка была хорошенькая, ярко-рыжая, на вид лет двадцати двух — двадцати трех. Долго ли она просидела так, невидимая за бьющими лучами солнца, неизвестно. Перед ней стоял нетронутый коктейль. За ее спиной по авеню де ла Форе гудели и жужжали машины, и открытые экипажи цокали и звякали так мирно и безмятежно, будто ничего не стряслось и не может стрястись.

Вдруг девушка вскочила, с грохотом перевернув стакан и расплескав коктейль по всему оранжевому столику. Она быстро схватила сумочку и ажурные черные перчатки, швырнула на столик пятифранковую монету и бросилась прочь. Дермот, не в силах забыть выражение ее глаз, не отрываясь смотрел ей вслед.

Мосье Горон заговорил, не повышая голоса.

— И дернул же нас черт, и тянул же нас кто-то за язык разговаривать в общественном месте! — высказался он. — Это ведь мисс Дженис Лоуз.

Глава 7

— Ну, успокойся, Дженис, — утешала ее Елена, — ты просто в истерике.