Первородный грех

Само по себе убийство вряд ли могло представлять какие-то трудности, единственный опасный момент — перевод катера с одной стороны лестницы на другую. Однако это, несомненно, было необходимо. Ему нужен был катер: только в укрытии каюты, невидимый и с берега, и с реки, он мог убить Эсме Карлинг. Она была худой и не тяжелой, но Донтси уже перевалило за семьдесят шесть, и ему было легче привязать ее к ограде с катера, чем тащить — живую или мертвую — по скользким от высокой воды ступеням лестницы. А передвинуть катер было вполне безопасно, если запустить мотор на низких оборотах. Поблизости жила только Франсес, а Донтси по собственному опыту знал, как мало слышно из ее гостиной при задернутых шторах. Да если бы она и услышала звук мотора, вряд ли бы вышла посмотреть, что происходит. В конце концов, такие звуки на реке были делом обычным. Но после убийства катер следовало отвести на прежнее место. Донтси не мог быть уверен, что в каюте не осталось следов, пусть даже самых незначительных, особенно если она сопротивлялась. Важно, чтобы катер ни у кого не ассоциировался с ее смертью.

Она приехала на эту последнюю, роковую встречу на такси. Это, должно быть, предложил Донтси, а еще он, видимо, предложил, чтобы она сошла у конца проулка Инносент-Пэсидж. Он, наверное, ждал ее в темноте, в дверях бокового входа. Что же он мог сказать ей? Что они смогут в большем уединении поговорить на реке? Он, должно быть, заранее оставил ее записку и рукопись на столе в каюте. Что еще там могло быть? Веревка для удушения или шарф, а может — ремень? Но он скорее всего рассчитывал, что у нее будет с собой ее всегдашняя наплечная сумка с длинной, крепкой лямкой. Он должен был не раз видеть ее у Эсме Карлинг.

А теперь, устремив глаза на дорогу, легко держа руки на рулевом колесе, Дэниел представлял себе сцену в тесной каюте катера. Долго ли они разговаривали? Может, вообще не разговаривали? Она скорее всего уже по телефону сказала Донтси, что видела его в Инносент-Хаусе — он спускался по лестнице с пылесосом в руках. Это само по себе уже было разоблачением. Больше ничего ему и не надо было от нее слышать. Не тратить зря времени — вот что казалось легче и безопаснее всего. Дэниел буквально видел, как Донтси встает чуть сбоку, вежливо ожидая, чтобы Эсме Карлинг первой прошла в каюту, ремень ее сумки — у нее на плече.

Затем — быстрый рывок ремня вверх, падение, Карлинг мечется из стороны в сторону по полу каюты, старушечьи руки бесполезно цепляются за кожаную петлю на шее, а он обеими руками затягивает ремень все туже. Вероятно, на какую-то долю секунды к ней пришло страшное осознание происходящего, прежде чем милосердное забытье не отключило ее мозг навсегда.

И вот такого человека он мчался предупредить — не потому, что все еще возможен был какой-то выход, но потому, что даже ужасная гибель Эсме Карлинг казалась лишь малой и неизбежной частью более страшной мировой трагедии. Всю жизнь она сочиняла истории о преступлениях, фабриковала загадки и тайны, использовала совпадения, выстраивала факты так, чтобы они соответствовали ее теориям, манипулировала персонажами, наслаждаясь собственной значительностью, фиктивной властью над судьбами и событиями. Ее трагедия в том, что под конец она перепутала фикцию с реальной жизнью.

После того как Дэниел проехал Молдон и повернул на юг по шоссе В-1018, он понял, что заблудился. Чуть раньше он всего на минуту — не хотел терять время — остановился на придорожной площадке, чтобы свериться с картой. Более короткий путь в Брадуэлл-он-Си лежал, если сделать левый поворот с Б-1018, через деревни Стипл и Сент-Лоуренс. Он убрал карту и поехал вперед сквозь тьму и мрачный, пустынный пейзаж. Однако дорога, оказавшаяся шире, чем он ожидал, все тянулась и тянулась, он уже проехал два левых поворота, которых вроде бы на карте не было, не было и указателя на первую из двух деревень. Какой-то инстинкт, которому он никогда не мог найти объяснения, подсказал ему, что он едет на юг, а не на восток. Он остановился у перекрестка — свериться с указателем, и в свете фар прочел название: Саутминстер. Каким-то образом он поехал более южной и более длинной дорогой. Тьма была густой и непроницаемой, как туман. Но тут тучи разошлись и луна осветила придорожный паб, закрытый и заброшенный, два кирпичных домика с тускло светящимися из-за закрытых штор окнами и одинокое, взлохмаченное ветрами дерево с белым обрывком какого-то объявления, прибитым к стволу и трепещущим, словно птица с подрезанными крыльями. По обе стороны дороги лежали безлюдные пространства, продуваемые ветрами, в холодном свете луны они рождали в душе какой-то суеверный страх.

Он поехал дальше. Казалось, этой дороге, с ее изгибами и поворотами, не будет конца. Ветер усиливался, мягко подталкивая машину. И вот наконец правый поворот на Брадуэлл-он-Си. Дэниел увидел, что проезжает по краю деревни в направлении приземистой церковной башни и светящегося огнями паба. Он опять повернул, на этот раз в сторону болот и моря. Машины Донтси нигде не было видно, и Дэниел не мог судить, кто из них попадет в Отона-Хаус первым. Он знал лишь, что для них обоих это будет концом пути.

66

Он открыл заднюю дверь. После непроглядной тьмы, запаха бензина и ковра, запаха ее собственного страха — свежий, просвеченный лунными лучами воздух коснулся ее лица, словно благословение. Она ничего не слышала, кроме вздохов ветра, ничего не видела, кроме темного силуэта склонившегося над ней человека. К ней протянулись его руки, и он нащупал кляп. Франсес почувствовала, как его пальцы скользнули по щеке. Потом он наклонился и принялся развязывать ей ноги. Узлы были не слишком затянуты. Если бы ее руки были свободны, она и сама могла справиться с ними. Ему не пришлось их разрезать. Значит ли это, что ножа у него нет? Но ее больше не волновала собственная безопасность. Она вдруг поняла, что он привез ее сюда не затем, чтобы убить. Здесь ему предстояло заняться чем-то другим, для него гораздо более важным.

Он сказал — тоном совершенно обычным, голосом мягким и добрым, который она так хорошо знала, которому привыкла доверять, который любила слушать:

— Франсес, если вы чуть повернетесь, мне легче будет развязать вам руки.

Так говорить мог бы не тюремщик, а освободитель; ему понадобилось всего несколько секунд — и вот она свободна. Франсес попыталась опустить ноги на землю и выйти из машины, но ноги не слушались, и он протянул ей руку — помочь.

— Не прикасайтесь ко мне! — сказала она.

Слова прозвучали неразборчиво. Кляп оказался более тугим, чем ей казалось, и челюсти у нее болели и плохо смыкались. Однако он понял. Он тотчас же отступил назад и смотрел, как она с трудом выбирается из машины, выпрямляется и стоит, прислонясь к кузову, чтобы не упасть. Наступил тот самый момент, которого она ждала, на который рассчитывала, тот самый шанс — бежать быстрее, чем он, не важно куда. Однако он отвернулся, и она поняла, что ей не нужно бежать, что нет смысла в побеге. Он привез ее сюда по необходимости, но она больше не была ему опасна, она больше не имела значения. Мысли его были заняты чем-то другим. Она могла бы попытаться уйти, еле волоча затекшие ноги, но он не стал бы ей мешать, не стал бы преследовать. Он уходил, глядя вперед, на темные очертания какого-то дома, она даже ощущала напряженность этого взгляда. По-видимому, для него здесь был конец долгого пути. Она спросила:

— Где мы? Что это за место?

Он ответил, довольно успешно сдерживая волнение:

— Отона-Хаус. Я приехал увидеться с Жаном-Филиппом Этьенном.

Они вместе подошли к парадному входу. Он позвонил. Звонок Франсес расслышала даже через массивную дубовую дверь. Они ждали недолго. Послышался скрежет засова, в замке повернулся ключ, и дверь отворилась. Плотная фигура женщины в черной одежде силуэтом выделялась на фоне освещенного холла.

— Monsieur Etienne vous attand, ^[115] — произнесла она.