Сочинения в 3 томах. Том 3: Остров Тридцати Гробов. Графиня Калиостро. Необычайные приключения Арсен

На перекрестке Бодрю переменил омнибус на трамвай, шедший по бульвару Гаусмана, а потом он сошел с трамвая и беззаботно вошел в Булонский лес. Он шел из аллеи в аллею, возвращался, опять уходил… Чего он искал? Была ли у него цель?

После целого часа таких маневров он казался изнемогавшим от усталости. Увидав скамейку, он сел на берегу маленького озера, скрытого между деревьями, недалеко от скакового поля. Местность была совершенно безлюдна. Прошло полчаса. Выведенный из терпения, Ганимар решился вступить с Бодрю в разговор. Он подошел к нему, сел рядом с ним, закурил папироску и принялся концом палки рисовать круги по песку.

— Сегодня не жарко, — сказал он.

Молчание. Вдруг среди тишины раздался смех, счастливый, радостный смех, смех ребенка, который не может удержаться от него. Ганимар почувствовал, что волосы на его голове встали дыбом. Он так хорошо знал этот смех!…

Резким движением схватил он человека за его куртку и впился в него проницательным взглядом, еще более проницательным, чем тогда на суде. Да! Это уже не был тот человек, это был другой, настоящий!…

Толкаемый своими подозрениями, Ганимар уже видел отражение яркой жизни в этих глазах, видел крепкие мускулы под поблекшей кожей, а под уродливым разрезом рта ему чудился твердо очерченный рот того, другого.

— Арсен Люпен! Арсен Люпен! — едва внятно произнес он.

И вдруг в порыве злобы он схватил Люпена за горло, стараясь повалить его. Несмотря на свои пятьдесят лет, Ганимар был еще необыкновенно силен, тогда как его противник, казалось, не обладал серьезными средствами защиты.

Вот было бы превосходно, если бы ему, Ганимару, удалось вернуть мошенника в тюрьму!

XV. Разрешение необъяснимой загадки

Борьба продолжалась недолго. Люпен почти не защищался, но Ганимару пришлось выпустить его так же быстро, как он напал на него: правая рука сыщика тяжело и безжизненно повисла.

— Если бы вы изучали японский бокс, джиу-джитсу, — сказал Люпен, — вы знали бы, что этот удар называется по-японски «удитише-жи». Еще одна секунда, и я сломал бы вам руку, — прибавил он холодно. — Впрочем, вы получили бы только то, что заслужили. Как! Вы, мой старый друг, которого я уважаю, которому я добровольно открываю мое инкогнито, вы злоупотребляете моим доверием! Это нечестно, Ганимар!

Ганимар молчал. Этот побег, за который он считал себя ответственным, потому что он сам своим показанием ввел правосудие в заблуждение, казался ему позорным пятном, навсегда испортившим его карьеру.

— Боже мой, Ганимар, не огорчайтесь же! Если бы вы не заговорили на суде, я заставил бы говорить кого-нибудь другого. Подумайте, мог ли я допустить, чтобы Бодрю Дезирэ был осужден?

— Значит, на суде были вы сами? И вы сами стоите здесь, передо мной?

— Я, все я и только я!

— Возможно ли?!

— О, для этого не надо быть волшебником. Достаточно нескольких лет, как говорил наш милейший председатель, чтобы хорошенько приготовиться ко всем случайностям.

— Но это лицо? Глаза?

— Поймите же, что если я целых полтора года работал в госпитале, то никак не из любви к искусству. Я полагал, что тот, кто со временем будет называться Арсеном Люпеном, должен уметь побеждать банальные условия наружности и тождественности. Что такое наружность? Ее легко изменить по-своему. Известное подкожное впрыскивание парафина вздувает кожу в любом месте. Дубильная кислота превращает вас в индейца. Сок чистотела украшает вас разнообразнейшими лишаями и опухолями. Известные химические соединения влияют на рост бороды и волос, другие — на звук вашего голоса. Прибавьте к этому два месяца диеты в камере N 24, на тысячу ладов повторенные упражнения, чтобы открывать рот с сообразной гримасой, склонять голову на сторону и ходить сгорбленным… Наконец пять капель атропина в глаза, чтобы придать им блуждающее, растерянное выражение, — и дело в шляпе!…

— Я не понимаю, каким образом сторожа…

— Превращение совершалось постепенно, и они не могли подметить ежедневного развития.

— Но как же Бодрю Дезирэ?

— Бодрю существует. Это ни в чем неповинный бедняк, с которым я встретился в прошлом году и который, действительно, имеет со мною некоторое сходство в чертах лица. На случай всегда возможного ареста я поместил его в надежное место и принялся первым долгом изучать черты, отличавшие нас друг от друга, чтобы смягчить их насколько возможно в себе самом. Мои друзья устроили так, что Бодрю провел одну ночь в участке и вышел из него приблизительно в тот же час, как и я; это совпадение легко могло быть засвидетельствовано. Подсовывая полиции этого Бодрю, я создавал такие обстоятельства, при которых правосудие неизбежно, — слышите? — не-из-беж-но должно было наброситься на него и, несмотря на неодолимые трудности подмены одного арестанта другим, правосудие скорее всего поверит в такую подмену, чем признает свою несостоятельность.

— Да, действительно, это так, — пробормотал Ганимар.

— И, наконец, — воскликнул Люпен, — у меня в руках был огромный козырь: всеобщее ожидание моего побега. Поймите же, чтобы бежать… не убегая, — надо было, чтобы все заранее твердо верили в это бегство, чтобы это казалось всем абсолютно верным, истиной, ясной, как солнечный свет. Я этого хотел — и добился. Арсен Люпен не будет присутствовать на своем процессе! И когда вы встали, сказав: «Этот человек не Арсен Люпен», было бы неестественно, если бы все не поверили в ту же минуту, что я действительно не Арсен Люпен. Если бы хоть кто-нибудь усомнился, хоть бы один человек решился сказать: «Ну, а если это все-таки Арсен Люпен?» — я пропал бы.

Внезапно схватив Ганимара за руку, он продолжал:

— Ну-ка, Ганимар, признайтесь, вы ведь ждали меня у себя дома в четыре часа, через неделю после нашего свиданья в тюрьме Санте? Вы ждали меня, как я вас просил?

— А тюремная карета? — спросил Ганимар, избегая прямого ответа.

— Глупости! Это мои друзья подменили старую негодную карету и хотели заставить меня рискнуть. Я знал, что дело может удаться только при исключительных обстоятельствах. Но я нашел полезным развить эту попытку бегства и огласить ее повсюду. Первый смело рассчитанный опыт придавал второму, вымышленному, значение побега, будто бы уже приведенного в исполнение.

— Так что сигара?…

— Была выдолблена мной, как и ножик.

— А записки?

— Написаны мною самим.

— А таинственная корреспондентка?

— Она и я — одно лицо. Я пишу всевозможными почерками.

— Как же допустить, чтобы служащие в антропометрическом бюро, взяв приметы Бодрю, не заметили, что они расходятся с вашими?

— Перед моим возвращением из Америки один из служащих бюро за хорошую плату занес на мою карточку неверную пометку, вследствие чего приметы Бодрю не могли уже совпасть с приметами Арсена Люпена.

Опять наступило молчание.

— А теперь что вы будете делать? — спросил, наконец, Ганимар.

— Отдыхать! — воскликнул Люпен. — Я буду усиленно питаться и понемногу снова сделаюсь самим собой.

Уже начинало смеркаться.

— Кажется, нам больше нечего сообщить друг другу? — сказал Люпен, остановившись перед Ганимаром.

— Напротив, — ответил Ганимар. — Я хотел бы знать, откроете ли вы истину относительно вашего бегства? Моя ошибка…

— О, никто никогда не узнает, что из тюрьмы выпустили Арсена Люпена. Для меня крайне важно, чтобы мой побег оставался окутанным мраком неизвестности и носил характер чего-то чудодейственного. Итак, не бойтесь, мой добрый друг, и прощайте! Сегодня вечером я обедаю в гостях, мне едва хватит времени переодеться.

— А я думаю, что вы жаждете покоя!

— Увы, существуют светские обязанности, от которых нельзя уклониться. Отдых начнется завтра.

— А где вы обедаете сегодня?

АРСЕНА ЛЮПЕНА ОБОКРАЛИ

I. Таинственный путешественник

Накануне отъезда я послал свой автомобиль прямо в Руан, а сам должен был нагнать его по железной дороге и затем отправиться к друзьям, жившим на берегу Сены.