Летучие мыши появляются ночью. Та, которой не стало. Табакерка императора

Он повернулся к остальным.

– Когда она мне все подробно рассказывала, она была настолько измучена, что за нее говорило ее подсознание – над которым мы так любим потешаться – и без ее ведома выдало правду. Она вовсе не смотрела в окно и не видела живого сэра Мориса, о чем легче легкого было догадаться с ее же слов. Никакой табакерки она никогда не видела. Это только внушил ей Этвуд.

Я не стал ни до чего докапываться. Меня вполне устраивало то, что она говорила. Ее рассказ черным по белому доказывал виновность Этвуда. Я сказал ей, чтобы она повторила свою историю Горону слово в слово, как мне. Я рассчитал, что все это занесут в протокол, а у меня уже будут данные, подтверждающие мотивы Этвуда, и можно будет действовать дальше. Но я все–таки недооценил ее внушаемость, либо галльскую энергию Вотура и Горона. Она передала им версию Этвуда, но не передала сцену дословно.

– Они… они освещали меня лучом, дергались как марионетки, – защищалась Ева. – Просто невыносимо! А вас рядом не было, ну и никто не оказал мне моральной поддержки…

Дженис как–то странно взглянула сперва на Еву, потом на Дермота; оба ответили ей ужасно смущенными, почти злыми взглядами.

– Итак, – продолжал Дермот, – они, видите ли, прозрели. Только промах Этвуда они приписали ей. Ага! Никто не говорил ей о новом сокровище сэра Мориса? Никто ей его не описывал? Нет, конечно, нет. Так откуда же она знает, что часы – это табакерка? И тут уж каждое ее слово стало рассматриваться как изобличающее ее вину. Ее поволокли в тюрьму, а я прибыл к месту действия уже как главный злодей в драме.

– Ясно, – сказал дядя Бен. – Все время из огня да в полымя. А тут Этвуд пришел в себя.

– Да, – мрачно сказал Дермот. – Этвуд пришел в себя.

Вертикальная морщинка у него между бровей сделалась глубже от противного воспоминания.

– Он рвался засвидетельствовать, что Тоби был тот самый человек в коричневых перчатках, и положить делу конец. Ужасно рвался! Во что бы то ни стало. Одним ударом он готовился вернуть жену и отправить в тюрьму соперника. Кто бы мог вообразить, что человек в таком состоянии встанет с постели, оденется и отправится через всю Ла Банделетту к Вотуру? Тем не менее он все это проделал.

– И вы его не удерживали?

– Нет, – ответил Дермот. – Я его не удерживал.

После паузы он добавил:

– Он умер на пороге кабинета Вотура. Он потерял сознание, упал и умер, прежде чем от него оторвался луч маяка. Он умер оттого, что его разоблачили.

Солнце садилось. В саду пререкались редкие птицы. Становилось свежо.

– А наш благородный Тоби, – начала Дженис. Она запнулась и залилась злой краской, потому что тут Дермот расхохотался.

– Думаю, вы не понимаете своего брата, милая девушка.

– Да я и не знала, что на свете бывают такие скоты!

– Он отнюдь не скот. Просто обычнейший случай – вы уж меня извините – замедленного развития.

– В смысле…?

– Умственно и эмоционально он все еще пятнадцатилетний мальчик. Вот и все. Он искренне не понимает, что за преступление – обокрасть собственного отца. В своих понятиях о взаимоотношениях мужчины и женщины он задержался на уровне четвертого класса школы.

Таких Тоби на свете пруд пруди. Иногда они очень даже преуспевают. Их считают воплощением принципиальности, идеалом твердости, пока они не подвергнутся серьезному испытанию; а уж тут–то великовозрастный гимназист, лишенный мужества и воображения, непременно себя покажет – и песенка его спета. С ним приятно выпить, приятно играть в гольф. Но я очень сомневаюсь, что он может стать самым удачным мужем для… Ну ладно, оставим эту тему.

– Интересно… – начал дядя Бен и запнулся.

– Да?

– Я вот все думал… Когда Морис тогда вернулся с той прогулки – весь дрожал, побледнел и всякое такое, – он о чем–то разговаривал с Тоби. Он ему ничего про Этвуда не сказал?

– Нет, – ответила Дженис. – Я про это тоже думала. Я думала, может, он что–то узнал про Тоби, понимаете? Когда мы все услышали, я у Тоби спрашивала. Нет, папа сказал только: «Я сегодня видел одного человека – он, конечно, имел в виду Этвуда – мне с тобой еще надо будет поговорить». Тоби пришел в ужас. Он подумал, что Прю Латур перешла в открытое наступление. Он окончательно растерялся и решил в ту же ночь стянуть ожерелье.

Дженис неловко повертела шеей. Она резко прибавила:

– Мама там, – она кивнула в сторону виллы напротив, – утешает бедного Тоби. Ах, с несчастным так гадко обошлись. Наверное, все матери такие.

– Ах! – прочувствованно произнес дядя Бен. Дженис встала со стула.

– Ева, – крикнула она с неожиданной пылкостью, – я ведь почти что не лучше Тоби. Простите меня! Мне страшно стыдно и неприятно! Поверьте!

И, тщетно поискав слова и ничего больше не добавив, она побежала через сад, по дорожке, обогнула виллу и скрылась из глаз. Дядя Бен поднялся не так порывисто.

– Не надо, – сказала Ева, – не уходите…

Дядя Бен не обратил на ее слова никакого внимания. Он сосредоточенно размышлял.

– А мне – нет, – проворчал он. – То есть мне не неприятно. Для вас все к лучшему. Вы и Тоби? Нет, – совсем запутавшись, он повернулся уходить, потом снова обернулся: – Я для вас кораблик выстругал, – прибавил он. – Думал – вам понравится. Как покрашу – пришлю. До свиданья.

И он заковылял прочь.

Он ушел, а Ева Нил и доктор Дермот Кинрос долго сидели молча. Они не смотрели друг на друга. Первой заговорила Ева.

– Это правда то, что вы вчера сказали?

– Что именно?

– Что вам завтра возвращаться в Лондон?

– Да, рано или поздно вернуться надо. Интересно другое – что вы намерены делать дальше?

– Не знаю. Дермот, я хотела…

Он перебил ее:

– Послушайте. Опять вы с вашей дурацкой благодарностью?

– А грубить–то зачем?

– Я и не думаю грубить. Я просто хочу, чтоб вы выбросили из головы мысль о благодарности.

– Почему? Почему вы все это для меня сделали?

Дермот взял со стола пачку сигарет «Мериленд», предложил ей, но она отрицательно покачала головой. Он зажег себе одну.

– Что за ребячество, – сказал он. – Вы же прекрасно знаете сами. Когда–нибудь, когда вы окончательно придете в себя, мы это еще обсудим. А пока я все–таки спрашиваю: что вы намерены делать дальше?

Ева пожала плечами.

– Не знаю. Я было собиралась уложить чемодан и переехать в Ниццу или в Канны…

– Нет, этого вы не сделаете.

– А почему?

– Потому что это невозможно. Наш друг Горон дал вам совершенно верную характеристику.

– О? Какую же?

– Он сказал, что вы социально опасны и что нельзя угадать, что с вами еще стрясется. Если вы отправитесь на Ривьеру, на вашем жизненном пути того гляди объявится какой–нибудь ловкий покоритель сердец, вы вообразите, будто влюблены в него и… ну да ладно. Нет. Возвращайтесь–ка лучше в Англию. Там вам тоже не гарантирована безопасность, но хоть будет кому за вами присмотреть.

Ева задумалась.

– Честно говоря, я и сама подумывала об Англии, – она подняла глаза. – Скажите… Вы думаете, я надрываю душу из–за Неда Этвуда?

Дермот вынул изо рта сигарету. Он прищурился. Он долго смотрел на Еву, потом ударил кулаком по ручке кресла.

– Вот где чистая психология, – сказал он. – Попробуем обойтись минимумом слов.

– Отвечайте же.

– Я не убивал его. «Ты не убийца, но и не лезь с услугой, чтоб ближнего избавить от недуга [13]». Я, конечно, способствовал его смерти. Если б не я, если б его выходили, его бы прикончила гильотина. Но мне тогда это было неважно.

Дермот помрачнел.

– Тоби Лоуза, – продолжал он, – вы никогда не принимали всерьез. Вам было тоскливо, одиноко, нужно было на кого–то опереться. Такой ошибки вы больше не совершите. Это уж я беру на себя. И если б не милый пустячок в виде убийства, так еще что–нибудь вас бы уберегло. Но Этвуд, возможно, совсем другое.

– Вы считаете?

– Малый действительно любил вас, конечно, по–своему. Когда он говорил вам о своих чувствах, он вряд ли актерствовал. Что не помешало ему использовать вас для алиби…