Убийства в монастыре, или Таинственные хроники

Теперь София знала, что не может уйти, не ответив, хотя бы для того, чтобы раз и навсегда избавиться от прошлого. Она должна ответить твердо и громко, без уверток, которые только загонят ее в ловушку.

София повернулась, подняла руку и ударила его морщинистое, постаревшее лицо. Хотя она сделала это не так сильно, как в молодости, но он все равно покачнулся. Его голова откинулась назад, что-то болезненно хрустнуло.

Когда он снова взглянул на ее, потирая ушибленную щеку, в его лице не осталось ни смущения, ни враждебности, ни усталости и скуки, столь свойственных ему. Он смотрел на нее удивленными глазами ребенка, с которым произошло что-то из ряда вон выходящее. Теперь пришла его очередь молчать.

А София рассмеялась — насмешливо, потому что он очень забавно выглядел, и освобожденно, потому что ей удалось наконец ударить его. Она уже пыталась сделать это дважды — в тот день, когда пришла к нему беременной, и позже, когда просила за Теодора.

Теперь судьба Теодора была решена, и ей показалось, что у нее нет сил противиться ей, как и его отчаянным жестам. Она отступила назад, чтобы показать, что ему не придется выгонять ее насильно, но, отвернувшись, услышала жалобный вздох.

— Я позабочусь о том, чтобы Бланш не распространяла о вас дурные слухи, — сказал он. — Мне не известны ваши планы, но она не может просто так прогнать вас из двора.

Улыбка исчезла с ее губ. Она не решалась объясниться, признаться, что благодарна ему за это, что теперь в ее жизни осталась только одна задача, которая стояла перед ней и во время путешествия в Париж: стать хронисткой Изамбур и сопровождать ее повсюду.

— Все хорошо, — едва слышно пробормотала она. — Все в порядке... Хватит на сегодня.

Это были ее единственные слова за долгое время. Ударив брата Герина, она освободилась от ярости, но все же не была готова тотчас же простить его. В последующие годы она старалась вообще не разговаривать с ним и снова заговорила только тогда, когда умер король Филипп.

Из хроники

Франция, созданная Филиппом Августом, включала в себя не только маленький регион вокруг Парижа, но и Нормандию, все земли восточнее Луары и Лангедок и Вексин.

Последние годы прошли почти мирно. С язычниками на юге сражался его сын Луи, а в Париже и Фонтенбло он занимался прежде всего управлением государства, раздачей должностей, которые он отнимал у тщеславных, жадных до власти графов и баронов и передавал их разумным, верным королю подданным.

В последний раз, в июле 1223 года, ему понадобилось сказать свое слово в Лангедоке — те, кто там однажды истребил манихейцев, требовали награды и пытались отбить у Филиппа весь регион.

На обратном пути он заболел. Охваченный лихорадкой в Паси-сюр-Ор, он смог добраться до Мант. Но там ему пришлось остановиться и принять приговор врачей, утверждавших, что это его последнее земное путешествие и что вскоре он отправится в гораздо более длинный путь, чтобы в конце его предстать перед милосердным Господом.

У его смертного одра собрались все верные ему люди, среди них и дофин Луи, превратившийся в последние годы в слабого, послушного прислужника отца.

Вместо того чтобы заразиться гордостью своей супруги, заставлявшей ее вести себя чопорно и строго, он дни и ночи просиживал у изголовья отца, испуганно наблюдая, как тот слабеет день ото дня.

Только однажды он оставил короля— когда королева Изамбур нанесла ему последний визит.

Замок Мант был мрачным и сырым.

София удивлялась тому, что в его темных углах вообще могла держаться паутина, которая при ближайшем рассмотрении казалась сотканной не из серых нитей, а из вязких водорослей.

Черные монахи будто собрались в каждом углу, чтобы обеспечить короля достаточным количеством молитв.

Разговорчивый паж, сопровождавший Софию и Изамбур, был весел и жизнерадостен, будто не ощущал запаха смерти, витающего повсюду. Он рассказал об ужасном монастыре вблизи Мант, откуда пришли все эти монахи.

Рыцарь по имени Дагоберт основал его, лежа на смертном одре, желая таким образом искупить свои грехи. Всю жизнь он грабил, разрушал церкви и нападал на паломников. Особенно нравилось ему калечить невиновных. Сто пятьдесят людей с отрубленными руками или выколотыми глазами жили в этом монастыре. За ними ухаживал монах, который в тот день был освобожден от обычной работы и молился не о спасении души ужасного Дагоберта, а за душу короля.

София почувствовала облегчение, когда паж наконец замолчал и к ним вышел дофин.

Его глаза покраснели, лицо, которое, несмотря на многочисленные битвы, выглядело немного женственным, было уставшим и опухшим.

— Хорошо, что вы приехали вовремя, — сказал он, обращаясь скорее к Софии, чем к молчаливой Изамбур. — Король, прежде чем покинуть эту землю, хочет переговорить со своей супругой. София едва сдержалась, чтобы не усмехнуться. Она уже собиралась спросить, почему только теперь, когда уже ничего нельзя было изменить, он стал бояться за свою душу, как когда-то ужасный Дагоберт, почему мысль о супруге не заставила его покаяться раньше.

Однако судить об этом было не ее дело, точно так же, как она не имела права отказаться от изнурительного путешествия в этот замок. Едва она услышала эту просьбу, или, вернее, приказ, как тотчас же стала собирать Изамбур в дорогу.

Королева, как и София, вспотела и была покрыта пылью, но мыться и приводить себя в порядок времени не было.

Позади дофина появилась знакомая темная фигура. Брат Герин вежливо кивнул в знак приветствия, но, как всегда, едва взглянув на Софию, смущенно отвел глаза.

— Идите же скорее к нему! — приказал он дофину. — Король только что в последний раз исповедовался. Теперь он желает видеть Изамбур.

До этого момента смерть Филиппа оставляла Софию равнодушной. Только теперь она поняла, что власть Герина уменьшится, у него пропадет смысл жизни, упрямая борьба за влияние и власть станет бесполезной, если больше не будет короля, которым можно управлять, как марионеткой.

«Ты, как и он, превратишься в пыль, — подумала она со злорадством и сочувствием, привычно хватая Изамбур за руку и толкая ее вперед. — В пыль, независимо от того, на сколько лет ты его переживешь».

Комната, в которой лежал король, была такой же мрачной, как и весь замок. Ставни были раскрыты, но свет, проникавший сквозь окна, был пронизан столькими частицами пыли, что казался грязным.

Король старался спрятаться от слабых лучей солнца, отворачивая голову в сторону, будто ничего не хотел знать о мире, которым больше не мог управлять.

София в последние годы редко видела его. Нездоровый серый цвет лица был ей знаком. Страшнее всего были морщины, которые походили не на следы, которые возраст оставляет на лице человека, прожившего бурную жизнь, а на предвестников смерти. Тело короля будто усыхало изнутри, но его пожирало не гниение, а сильный жар. Его глаза блестели, и когда он перевел взгляд на Софию, то не узнал ее.

— Вы пришли, моя королева, —• сказал он, ошибочно обра-тясь к Софии, в то время как Изамбур бесполезно и неподвижно стояла у порога.

Его веки, лишенные ресниц, задрожали, когда он, кряхтя, поднялся в постели и, воспользовавшись остатками сил, взял руку Софии.

— Изамбур, — сказал он. — Изамбур... так уж случилось, что я дотронусь до тебя еще раз... еще раз после той злополучной ночи.

Его черты успокоились. Они больше не скрывали давнишнюю, тщательно хранимую тайну о первой брачной ночи. До этого времени он рассказывал о ней только своей третьей супруге Агнессе, но София догадывалась, что нужно сказать лишь несколько слов, чтобы выудить из него признание. Она осторожно повернулась, чтобы посмотреть, последовал ли за ней брат Герин или дофин Луи, но то ли из уважения, то ли устав от женщин ни тот, ни другой не остался в комнате короля.

Еще до конца ничего не спланировав, София наклонилась к умирающему.