Граф Соколов — гений сыска

Сыщики переглянулись, а жизнерадостный Жеребцов расхохотался:

— А слона-то, Николай Павлович, ты и не приметил! “На холеру” только одного человека проверять надо было — этого курчавого владельца пивной лавки. Ну, господа служивые, отужинаем и брать орла поедем!

Бренча саблей, к столику подбежал полицейский Кувалда, вытянулся перед полицмейстером:

— Согласно приказу явился, ваше благородие!

— Готовь людей, поедем арест и выемку производить! А этого, — кивнул на извозчика, — замкни в участке. Пусть посидит пока, так лучше...

Кровавые козни

Сахаров задумчиво проговорил: — Теперь уж всегда сумеем задержать Шнабеля, если, конечно, твои ребята, Николай Павлович, рот разевать не будут. Арест — это как роды, нужно дождаться своего часа. Полезно связи “братца” проследить — где бывает, кто к нему приходит. Чемодан с мелинитом, понятно, кому-то передал на вокзале. И этот кто-то повез его в Москву — вероятней всего. Настойчиво готовят террористы покушение на

Государя. Нам предстоит разрешить важные вопросы: где взяли и куда везли мелинит? Только “братец” может ответить на этот вопрос. Нам следует телеграфом предупредить Москву, чтобы контролировали всех пассажиров этого поезда, кои прибудут с фибровыми чемоданами.

Полицмейстер вежливо полюбопытствовал:

— Аполлинарий Николаевич, получается, что настоящая фамилия этого Шнабеля — Альфред Школьников? Ведь под этим именем он был прописан у скрипача Казарина! Тогда почему вы выразились — “так называемый братец”?

— Вы держали в руках вид на жительство, который изъяли в комнате убитой Марии Школьниковой?

— Конечно! — ответил полицмейстер. — И даже внимательно разглядывал. Мария была записана в домовой книге, после отъезда скрипача, в доме мещанина Рыбакова по Кронштадтской улице Царицына, недалеко, кстати, от старого кладбища.

Соколов хмыкнул:

— Все ее к кладбищам тянуло! Теперь уж навсегда там останется. Я изучал ее вид на жительство в увеличительное стекло, и совершенно отчетливо видно, что три последние буквы дописаны позже: и цвет чернил несколько отличается, и толщина пера другая, даже наклон почерка отличен от того, каким заполнен весь вид.

— Стало быть, вид принадлежит какой-то Марии Школьник?

— И не просто какой-то, а той самой, что тяжело ранила черниговского генерал-губернатора Хвостова. Это было незадолго до разоблачения Евно Азефа, ведшего двойную игру. С одной стороны, он помогал охранному отделению и выдал немало своих друзей по партии. С другой, он участвовал в организации убийств крупных и средних сановников.

Полицмейстер воскликнул:

— Я знаком с историей этого проходимца! Так он причастен и к покушению на Хвостова?

— Да, он доставил мелинит, которым была начинена бомба. Хвостов, которого я отлично некогда знал, прекрасный администратор, много сделавший для развития края, возвращался из Благородного собрания, где он поздравлял представителей разных сословий с наступающим Новым годом. В карете сидела супруга губернатора и двое маленьких детей. Некий Шпайзман поджидал его карету, стоя возле дороги. Он швырнул бомбу, но она не взорвалась. Кучер начал стегать лошадей, пустил их галопом. И вот тут-то появилась на пути губернатора некая комическая на вид фигура: тощая, с вывернутыми губами и злыми глазами девица. Она с дьявольской ловкостью сделала то, что не сумел сделать ее сообщник, — точно в окно попала бомбой.

— И что?

— Кучер, двое детей и несколько прохожих были убиты насмерть. Губернатор получил тяжкие ранения. Но дальше для меня кое-что неясно. Если Шпайзмана сразу же арестовали на месте происшествия, то Мария Школьник, хотя и была контужена взрывом, непостижимым образом с места преступления сумела скрыться. Слава Богу, эту гнусную тварь позже схватили. Я видел ее: жалкого вида, бледная девица с синяками под унылыми глазами.

— Это хорошо, это справедливо!

— Я подозреваю, что Школьник, подобно Азефу и многим своим собратьям-революционерам, была осведомительницей охранки. Во всяком случае, если Аарона Шпайзмана, который никого не убил, повесили, то Школьник, превратившую людей в кучу мяса, смертную казнь заменили ссылкой в Сибирь.

— Так надо телеграфировать, чтобы ее допросили местные власти! Пусть вытрясут из нее признание, кому она в свое время передала вид на жительство. Когда мы установим подлинное имя убитой Шалаевым, нам легче будет разоблачить ее сообщников.

Соколов вздохнул:

— Сибирь давно стала каким-то перевалочным пунктом для политических убийц. Пользуясь довольно большой свободой, убийцы то и дело бегут оттуда на заграничные курорты. Где нынче приятели Школьник, скажем, убийца министра народного просвещения Боголепова Карпович? Где организатор многих покушений, в том числе и на министра внутренних дел Сипягина, Григорий Гершуни? Где террористка Ревекка Фиалка и многие другие? Они бежали из ссылки, чтобы вновь лить кровь россиян и расшатывать устои Империи. Года полтора назад из иркутской тюремной больницы дала деру Мария Школьник. По сведениям, имеющимся в охранке, находится где-то за рубежом.

Соколову — от революционеров

Сыщики, разговаривая вполголоса, стали обсуждать план операции.

Вдруг с поклонами и извинениями к Соколову приблизился метрдотель:

— Дежурный по гостинице, ваша светлость, докладывает, что вам в номер доставили, согласно счету, гроб с венками-с!

— Чего?!

Соколов, крайне изумленный, встал из-за стола, проследовал к себе. За ним поспешил Жеребцов. Дверь номера была открыта.

Прислоненные к стене, стояли гроб и крышка. Гроб был с новомодной штукой — специальным, заделанным толстым стеклом окошком. Рядом — венок с окрашенными масляной краской бумажными листьями. На широкой черной ленте золотом изящно выведено:

Величайшему душителю свободы, сатрапу Аполлинарию Соколову — вечный покой!

Пока Соколов с интересом разглядывал эти подарочки, в углу на краю кушетки тихо сидел маленький мужичок с бесцветным лицом, с приподнятым носом и в немыслимом балахоне. В руках мужичок сжимал железнодорожную фуражку с кокардой времен Клейнмихеля: скрещенные топор и якорь. Заметив к себе внимание, мужичок протянул бумагу:

— Подпись поставьте, ваше благородие: “получил” и фамилию!

Соколов взял в руки фирменный бланк с завитушками.

Похоронное бюро А.Д. Никифорова

СЧЕТ

для умершего А.Н. Соколова. Сделана колода сосновая полированная с различной отделкой и принадлежностями. Прилагаются покрышка, саван, туфли, чулки, халат сатиновый, креп на свечи, два венка с надписями. Без замораживания. Итого 30 р. серебром получено.

Соколов перекрестился:

— Слава Богу, что хоть без замораживания! Страсть как холод не люблю. — Прищурил глаз: — А кто такую трогательную заботу проявил? Кто счет оплатил? Ведь не дешево.

Мужичок понял вопрос по-своему, затараторил:

— Э, барин! Не жаль лишнего заплатить, когда товар богатый. Ведь не на день — до второго пришествия пользоваться придется. Фасонистый — чистое загляденье! И обивка, и футляр — все самое замечательное. Сам бы в такой лег, да не по чину мне. Помыть, обрядить прикажете? Для хорошего покойника трудов не жалко, пра!

— Не трещи! Отвечай: кто заказ оформлял? — строго произнес Жеребцов.

— Молодой господин, курчавая прическа у него, высокий!

Соколов прекратил эту сцену:

— Вот тебе за труды.

— Ой, “синенькую” не пожалели! Царство Небесное усопшему, а вам доброго здоровьичка. Контора наша, которая бюро, в Гимназическом переулке, совсем возле Коммерческого собрания. Как что — Сразу к нам!

Жеребцов взял мужичка за плечи, повел к дверям:

— В твое бюро, дед, нам обращаться не придется!

Мужичок вздохнул:

— Эх, милок, от гробового исхода в любой час — не зарекайся. Лучше нас люди были, да и то все уже померли. Граф Толстой — не нам чета, а туда же...