Печаль на двоих

Вейл кивнула в знак согласия.

— Она измеряла меня, тыкала в меня булавками. Письмо пришло перед самой последней примеркой.

— Марджори хотела денег?

— Конечно. На большее у нее не было воображения. Стольких женщин я учила и воспитывала, за скольких боролась, чтобы им дали приличную работу, а эта глупая маленькая дрянь хотела все получить на блюдечке. Когда я пришла к Мотли в пятницу после полудня, то сказала ей, что позднее, вечером, она получит то, о чем просила. И я сдержала свое слово.

— И вы уговорили Марджори, чтобы туда же пришел ее отец?

— Нет, я про ее отца, пока он не явился к Мотли пьяным, вообще ничего не знала. Марджори о нем ни разу не упомянула, так же как и о том, откуда она получила эти сведения, а я о членах ее семьи, разумеется, понятия не имела. Отец ждал Марджори во дворе, и я, когда уходила, на него случайно наткнулась. Он что-то пробормотал насчет того, что видел меня на фотографии, и тогда же рассказал мне, откуда он знал Селию Бэннерман.

— А он видел, что вы сделали с его дочерью, до того как вы столкнули его с лестницы?

— Какое это имеет значение?

Пенроуз, пораженный, молча смотрел на нее с минуту-другую. Неужели эта женщина вообще не способна раскаиваться?

— И вы ни о чем не жалеете? — спросил он наконец. — Если бы вы могли вернуться к той платформе в метро, вы ведь, наверное, снова такого бы не сделали?

— Если бы это помогло мне достичь того, что я за прошедшие годы достигла, сделала бы. Нет людей хороших и плохих, хороши или дурны их поступки, и каждый человек способен на то и на другое. Возьмите, к примеру, Амелию Сэч: с какой стороны ни посмотри, прекрасная мать, а при этом способна была уничтожить самое ценное, что есть у женщины, и все только для того, чтобы самой преуспеть. А Селия Бэннерман — для общества, несомненно, просто находка — человек, готовый, не щадя сил, бескорыстно помогать другим, но стоило ей получить заманчивое предложение, она тут же бросила свою миссию как ненужную тряпку А все дело было в честолюбии. И такое случается сплошь и рядом. Те, кто занимается общественными делами, без конца твердят: «Важно дело, а не тот, кто его делает», — но в глубине души нам всем хочется, чтобы люди признали наши достижения.

— Даже когда эти достижения зиждутся на насилии? А как насчет людей, чьи жизни вы загубили?

— Вы имеете в виду бывшую заключенную, которая то и дело сидела в тюрьме? Или пьяницу, который ничего не дал обществу и не мог даже спасти жену от виселицы?

— А как насчет нашей сотрудницы?

— Которая хотела меня обмануть?

— Вы же не собираетесь приравнивать ее обман ко лжи, в которой вы прожили последние тридцать лет?

— Я никого не сужу. Я просто говорю: для того чтобы выжить, мы все дурачим себя и других. Некоторые даже этим зарабатывают деньги.

Пенроуз не пропустил мимо ушей это колкое замечание в адрес Джозефины, но решил не обращать на него внимания.

— Давайте поговорим о Люси Питерс, — сказал он, уверенный в том, что его собственный обман теперь уже не имеет никакого значения. — Она знала, что вы не удовлетворились убийством Марджори? Что вы сначала издевались над ней и унижали ее?

Вейл посмотрела на него с недоумением:

— Как вы можете этого не знать, если вы, сидя у постели Люси, обменивались с ней записками?

Пенроуз лишь улыбнулся в ответ.

— Элеонор Вейл, вы обвиняетесь в убийстве Селии Бэннерман, Марджори Бейкер, Джейкоба Сэча и Люси Питерс. Вы будете…

— Ах ты, сволочь! — вскочив, заорала Вейл.

Она со всей силы толкнула стол в живот Пенроузу и кинулась на него с кулаками, но Фоллоуфилд мгновенно схватил ее за запястье. Крепкие пальцы сержанта впились в саднящую рану на коже, и Вейл завопила от боли. Непонятно как, но ей удалось вырваться, и она, схватив стул и изрыгая проклятия, ринулась на них обоих. Но на сей раз Пенроуз уже был готов к атаке и отклонился в сторону, так что стул с размаху врезался в дверь; Арчи тут же схватил Вейл за руку и завернул ее за спину. Он прижал обвиняемую к стене и держал, пока Фоллоуфилд не надел ей наручники. Впоследствии Пенроуз жалел, что не сумел сдержать своих эмоций, но когда вывел ее в коридор и дал указания об аресте, то чувствовал, что злость в нем кипит с не меньшей силой, чем в Элеонор Вейл.

— Чтоб ты сгорела в аду! — вырвалось у него.

Джозефина сидела в приемной Нового Скотленд-Ярда и задавалась вопросом: зачем Арчи ее вызвал? Получив его сообщение, она удивилась, но и обрадовалась, что вырвется хоть на час-другой из «Клуба Каудрей». Атмосфера в клубе сложилась невыносимая: журналисты светской хроники не замедлили оповестить о случившемся репортеров по уголовным делам, и те немедленно заполонили Кавендиш-сквер. А потом за телом Люси прибыл катафалк, и это зрелище наверняка запомнится всем надолго. Но для глубокой печали были и другие, не менее веские причины. Куда бы Джозефина ни бросила взгляд, у всех в глазах отражалось то же, что чувствовала и она сама, — горечь разочарования. После стольких лет сражений за свои права с законодательными органами и правительством эти женщины вдруг узнали, что порча, оказывается, зрела в самой их сердцевине. Они оказались преданы одной из своих, и теперь чувствовали себя одураченными. Женщины гневились на Бэннерман, но обвиняли самих себя. Джозефина не могла вспомнить случая, чтобы кто-нибудь так обманул ее доверие.

Когда Арчи зашел за ней, вид у него был бледный и изможденный.

— Я не буду и спрашивать, как у тебя дела, — сказала Джозефина. — Все равно правды от тебя не добьешься, а по твоему лицу и так все видно.

— Скажем так: вечерок был веселый.

— Как дела у твоей полицейской женщины?

— С ней все будет в порядке, — улыбнувшись этому необычному обороту речи, ответил Арчи. — У нее, конечно, шоковое состояние и глубокая рана на груди, но колледж медсестер не подкачал. Мириам Шарп была на высоте.

Джозефине так о многом хотелось расспросить его, но она знала, что своими вопросами может поставить его в весьма неловкое положение.

— Так для чего меня вызвали в Ярд?

— Выйди со мной на минуту. — Арчи вывел ее из здания на набережную Виктории и указал рукой на женщину, сидящую на скамье на противоположной стороне улицы. — Это Нора Эдвардс.

Джозефина уставилась на него в изумлении:

— Что она тут делает?

— Мы выпустили ее вчера вечером и отвезли домой, а через несколько часов она вернулась. Я заметил ее, когда начало светать, но только Богу известно, сколько часов она там уже сидит. Я могу лишь догадываться, но полагаю, что Нора здесь из-за того, что мы арестовали убийцу ее дочери.

— Ты же говорил, что Марджори ей безразлична.

— Или я ошибался, или она. Да и возвращаться к себе домой после того, что случилось, ей совсем не просто. Пересудов и сплетен в ее жизни было более чем достаточно, а теперь все это начнется сначала.

Джозефина вдруг догадалась, что он сейчас ей скажет, и изо всех сил старалась не выдать своего страха.

— В общем, я подумал, что ты, наверное, захочешь с ней поговорить. Я не могу тебе этого устроить — не имею права, — но тебе самой ничто не мешает подойти к ней и завязать беседу.

Джозефину раздирали противоречия: ей безумно хотелось воспользоваться этим одним-единственным шансом и поговорить с обитательницей Клеймор-Хауса, но ей страшно было решиться на это испытание.

— Я уверена, ей уже тошно и без моих расспросов, — нерешительно произнесла она. — К тому же я собираюсь бросить свою затею. Слишком все это болезненно. И так столько людей уже пострадало.

— А ты сказала об этом своему издателю? — язвительно спросил Арчи. — Да у тебя история века. Решать, конечно, тебе самой, но будешь ты писать книгу или нет, тебе, наверное, есть о чем ее порасспросить.

Джозефина застыла в нерешительности.

— Только не говори ей, что это я тебя послал. Вряд ли она станет с тобой откровенничать, если узнает, что ты приятельница человека, который последние два дня обвинял ее в убийстве дочери и мужа.