Оскар Уайльд и смерть при свечах

— Я не могу себе позволить хорошо питаться, — ответил я, радуясь возможности сменить тему. — Сегодня утром я получил очередное наглое письмо от Фокстона.

— От Фокстона? — Оскар приподнял одну бровь.

— Это адвокат моей бывшей жены. Если я хочу получить развод, мне придется отдать за него всё до последнего пенни.

— Забудьте о разводе, Роберт.

— Хотелось бы, но не получается, — жалобно проговорил я. — Марта упрямо на нем настаивает. Пути назад нет. Кроме того, пока я не разведусь, я не смогу жениться на Кейтлин.

— А зачем вам на ней жениться? — спросил Оскар, подцепив пропитанную маслом креветку. — В конце концов, она разделит судьбу Шарлотты, Лауры и Анны, и той симпатичной крошки польки, с которой вы меня познакомили, — она танцовщица. Как ее зовут, я забыл?

— Анелия, — грустно ответил я. — Я ее любил.

— Разумеется, любили, Роберт… тогда. — Оскар засунул креветку в рот. — Мужчина всегда должен кого-то любить. И поэтому ему не следует жениться.

— Вы надо мной смеетесь, Оскар, — сказал я.

— Нет, Роберт, — ответил он неожиданно серьезным тоном. — Я вам завидую. Ваша жизнь наполнена романтикой, которая не умирает только благодаря повторению. Каждый раз, когда человек влюбляется — это единственный раз, когда он любит. В жизни нам выпадает в лучшем случае одно потрясающее, великолепное, незабываемое любовное переживание, и секрет состоит в том, чтобы воспроизводить его как можно чаще. Вы владеете этим секретом, Роберт, и я вам завидую, — повторил он.

— А у вас, Оскар, есть Констанция, и я завидую вам.

— Да, — не стал спорить он, взглянув на сомелье, который стоял неподалеку с бутылкой вина в руке. — У меня есть Констанция, и она мое благословение. Жизнь представляет собой штормовое море. Моя жена для меня тихая гавань и спасение. А восемьдесят шестой год — это единственный год, когда сделали настоящий рислинг.

Вино действительно оказалось выдающимся. И, должен сказать, что для Оскара Уайльда его жена Констанция Ллойд на самом деле была настоящим благословением, его самым преданным другом и верным союзником. Мир должен узнать, что даже в самые черные дни его жизни, во время суда и последовавшего за ним заключения, и после него, до самой своей смерти — за двадцать месяцев до последнего часа Оскара, — жена оставалась с ним рядом. Констанция Ллойд любила Оскара Уайльда в беде и в радости, в болезни и здравии. И всю жизнь хранила верность клятвам, принесенным у алтаря.

Оскар тоже любил Констанцию: я знаю, что это так. Когда они объявили о своей помолвке в ноябре 1883 года, еще до того, как я с ней познакомился и, по большей части, жил в Париже, он написал мне письмо (я сохранил его), в котором назвал ее «красавицей, каких больше нет». Он говорил о ней как о своей «маленькой Артемиде с фиалковыми глазами», восхищался «стройной, грациозной фигурой» и «великолепными, тяжелыми каштановыми локонами, заставлявшими клониться похожую на цветок голову». Оскара приводили в восторг «чудесные руки, словно выточенные из слоновой кости, умевшие извлекать из пианино такую сладостную музыку, что птицы замолкают, чтобы ее послушать».

Оскар любил Констанцию, и это не грех повторить. Они поженились двадцать девятого мая 1884 года в Лондоне в соборе Святого Иакова в Пэддингтоне. В тот же день они отправились на корабле и затем на поезде в Париж. На следующее утро после их бракосочетания я навестил их в отеле «Ваграм» на улице Риволи, чтобы поздравить с радостным событием. Они поселились на одном из верхних этажей в крошечных апартаментах, выходивших окнами на сад Тюильри. Констанция уже не была ребенком — ей исполнилось двадцать шесть, — но ее окутывал ореол молодости, а в то утро еще и сияние пробудившейся любви.

— Разве она не прелестна? — спросил Оскар.

— Она само совершенство, — ответил я.

Я помню, что мы оставили Констанцию отдыхать, а сами отправились прогуляться по улице Риволи до рынка Сент-Оноре, где Оскар остановился, скупил на цветочном лотке все самые красивые цветы и послал со своей визиткой, где начертал слова любви, жене, с которой расстался всего несколько минут назад. Еще я помню, как ему не терпелось поведать мне о сладостных удовольствиях их любовных утех, но я его остановил, сказав:

— Нет, Оскар, ca, c’est sacre [20]— это святое, и вы не должны обсуждать это со мной.

В тот день мы втроем отправились на ленч, и я мгновенно и безоговорочно понял, почему Оскар так сильно полюбил свою маленькую Артемиду. Она была красива, но еще и прекрасно образованна, много читала и отличалась острым умом. А кроме того, Констанция познала страдание. Ее отец, которого она обожала, умер, когда ей исполнилось шестнадцать, а ее отношения с матерью были довольно напряженными. Наделенная прелестной внешностью девочки, Констанция обладала мудростью женщины. Она свободно говорила на французском и итальянском и учила немецкий, чтобы доставить удовольствие Оскару. Она польстила моему самолюбию, спросив о моей работе, но пробудила во мне зависть, когда сказала, что вся ее жизнь теперь посвящена тому, чтобы радовать мужа.

— Я накрепко свяжу его узами любви и преданности, и он никогда меня не покинет и не полюбит никого другого, — сказала она.

После обеда мы ехали в открытом фиакре, был чудесный летний день, и, когда мы поворачивали на площадь Согласия, я неожиданно проговорил:

— Оскар, вы не возражаете, если я выброшу свою трость?

— Не дурите, Роберт, — ответил он. — Это вызовет скандал. И, вообще, с чего вдруг вы решили ее выбросить?

— Внутри у нее шпага, — объяснил я. — Не знаю, откуда взялись такие мысли, но последние несколько минут мне отчаянно хочется достать ее и проткнуть вас насквозь. Возможно, дело в том, что у вас немыслимо счастливый вид.

Констанция рассмеялась и забрала у меня трость.

— Я возьму ее у вас, — сказала она. — И буду хранить всю жизнь.

В ресторане «Гранд диван тэверн», поедая креветки в горшочке и запивая их прекраснейшим рислингом мистера Симпсона, мы подняли бокалы за «миссис Оскар Уайльд»:

— За миссис Уайльд, да благословит ее Господь, — сказал Оскар.

— Аминь, — ответил я.

Когда нам принесли мясо, мы подняли бокалы с бургундским (великолепное «Жевре-Шамбертен» 1884 года) за миссис Артур Конан Дойл.

— Счастливого ей дня рождения и пусть их будет еще очень много, — сказал Оскар.

— Точно, — подтвердил я.

На мгновение мне показалось, что упоминание жены Артура естественным образом вернет наш разговор к драматическим событиям утра, однако этого не произошло. Но я знал, что не стоит даже пытаться вывести моего друга на тему, которую выбирает не он. Одно из правил дружбы с Оскаром Уайльдом заключалось в том, что правила устанавливал он.

В тот день в «Симпсоне» он ел и пил, потом снова пил и громко рассуждал о том, следует ли заказать десерт, острую закуску и сыр с плесенью (с подходящим вином). Он говорил на самые разные темы, о капусте (одном из немногих блюд, которые у Симпсона не удавались) и о королях (Оскар был в восторге от того, что в Сербии на престол взошел Александр, «мальчик-король»), хотя и не упоминал об убийстве, башмаках, кораблях и сургуче. [21]

В разговорах с Оскаром поражала его непредсказуемость и размах. Во время того ленча, быстро меняя темы, он пускался в философские размышления о любви и литературе, мечте Уильяма Морриса о социалистическом государстве, об опере Шабрие «Король поневоле», о том, что он обожает маргаритки и испытывает ужас от станции метро «Бейсуотер» (пурпурного цвета). Потом речь зашла о тринадцатиэтажном здании «Такома» в Чикаго, первом в мире небоскребе.

— Пожалейте американцев, Роберт, — добавил он. — По мере того как будут расти в высоту их дома, мораль начнет падать все ниже и ниже, уж можете мне поверить.

Я часто смеялся в обществе Оскара, но далеко не всякий раз чувствовал себя непринужденно. Я всегда любил бывать с ним, но нередко испытывал страх и тревогу. Его настроения, как и темы, которые он обсуждал, отличались непредсказуемостью. Впрочем, Оскар знал о своей импульсивности и переменчивости и понимал, что эти качества делают его не таким уж приятным собеседником.