Экспансия — II

— Кое-что нравится.

— Что значит «кое-что»? Объясните.

— Съемки хорошие, погони... Музыка бывает неплохая.

— А люди? Работники ФБР?

— Они ж картонные.

— Это как понять?

— Вырезаны из картона. Заранее известно, что самого доброго убьют, а плохой исправится.

— Но что-то вам в них все-таки нравилось? Что именно?

— Не знаю... Крепкие они... Но так с самого начала задано. Неинтересно, потому что знаешь, как дальше будет. На бейсболе никогда неизвестно, кто выиграет, поэтому людей и полно на стадионах... Всегда интересно, когда не знаешь, кто победит, а в фильмах сразу ясно, что вы победите, только обязательно одного из ваших ранят или убьют. Но меня бандиты не интересуют... Среди них есть хорошие люди, я в Бронксе встречал симпатичных бандитов...

— Они казались вам симпатичными, потому что не нападали на вас или на вашу девушку... У вас есть девушка?

— Есть, как же без нее можно...

— Намерены жениться? Или простое увлечение?

— Не знаю... Только я хочу, чтоб вы поняли: я пришел к вам потому, что в газетах читаю — наци затаились, не всех выловили... В армию меня не берут, я уж подавался в Джи Ай, но из-за ранения не прохожу... Если вам нужен человек, который ненавидит наци и готов на все, — я готов работать... Если это не ваша епархия, так мне здесь делать нечего.

— Во время войны именно мы занимались нацистами, которых к нам засылал Гитлер... Я не стану вас обманывать, мы работаем внутри страны, а здесь, как вы знаете, нацистов нет... Но какие-то связи вполне могли остаться... В основном мы работаем против гангстеров и левых заговорщиков, с гитлеровцами мы покончили...

— Да? Что-то в газетах другое пишут... В общем, если вам нужен человек, который хочет довести до конца свои счеты с наци, я — гожусь. Бандитов ловить не стану.

— Ну, а если надо будет работать против шпиона другой страны? Против русского? Или болгарского? Подойдет?

— Русские воевали вместе с нами. Они честно воевали. Это мне не подходит, это политика, а я в ней ничего не понимаю...

— Хм... Только наци, говорите... Хорошо, а кого из американских писателей вы знаете?

— Ну, этот... Как его... Лондон. У него про Север очень достоверно описано...

— Бывали на Севере?

— Нет.

— А почему же говорите, что описано достоверно? Может быть, он все выдумал?

— Если я поверил — значит, правда. Пусть себе хоть сто раз выдумывает... Правды для всех не бывает, есть правда для каждого, кто во что верит.

— В общем-то верно... По отношению к литературе и кино... Но ведь все люди верят в бога... Все честные люди, я бы даже сказал, цивилизованные.

— Те, которые перед едой моют руки? — усмехнулся Джек Эр.

— Ну, это не единственный эталон цивилизованного человека, есть и другие...

— Это верно... Черные наци в лагере были очень чистоплотные... После расстрелов кипятили воду на костре и мылись до пояса.

— Какой ужас, боже мой!

— Нет, это не ужас... Ужас был, когда они, помывшись после расстрелов, садились обедать и очень аккуратно, тоненькими ломтиками, резали сало... Именно это — как они сало резали и крошки хлеба собирали, чтобы все было опрятно, — показалось мне самым ужасным... Я иногда думал, что брежу, я ж еле живой тогда был. Но когда стал один и тот же сон видеть — этот именно, с мельчайшими подробностями, — тогда понял: правда, а никакой не бред.

— А какие еще вы тогда заметили подробности?

— Хлеб был очень мокрый, тяжелый, но все равно крошился; но и крошки были аккуратные, какие-то немецкие, маленькими квадратиками.

— Вы это не придумываете?

— Принесите батон, я постараюсь слепить немецкие крошки, — ответил Джек.

— Нет, нет, я верю... Ну, хорошо, а еще? Я же не был в Германии, мне интересна любая мелочь.

— Вот что поразительно, — задумчиво откликнулся Джек Эр, — самые жестокие из этих черных как-то одинаково пахли. Нет, правда, у них у всех был одинаковый запах — какой-то затхлый... Так мокрые простыни пахнут, если долго лежали в сырости.

— Любопытно... Может быть, всем эсэсовцам давали одинаковое мыло?

— А черт их знает. Только запах был одинаковый, это точно. Затхлый.

— Меня особенно интересуют визуальные подробности.

Джек Эр несколько удивился:

— А почему именно они?

Чиновник ответил не сразу, пытливо посмотрел на парня, поиграл остро отточенным карандашом (последняя новинка: трехцветный грифель, — нажмешь на левую сторону, пишет красным, на правую — синим, а посредине — ярко-черный) и, тщательно подбирая слова, сказал:

— Визуальные подробности интересуют нашу службу потому, что вам — поначалу, понятно, — придется зарекомендовать себя в качестве зоркого наблюдателя, который не упустит в магазинной толчее того человека, за которым надо смотреть в оба.

— Вы что, — усмехнулся Джек Эр, — в топтуны меня хотите пригласить?

— Я не знаю, что это такое, — Подбельски искренно удивился, — объясните, пожалуйста, значение этого слова.

— Да бросьте вы, — рассердился Джек Эр. — Будто кино не смотрите! Так называют того, кто топает следом за гангстером.

— Какое слово вам больше нравится: «солдат» или «вояка»?

— Конечно, «солдат».

Подбельски удовлетворенно кивнул:

— Вот видите... Ну и мне куда больше нравится слово «разведчик», чем «топтун». Петух топчет кур, на то он и петух... А человек, идущий по стопам врага, — все-таки разведчик. Ну-ка попробуйте, закрыв глаза, описать мой кабинет. Только сразу, без подготовки. Зажмурьтесь, Джек, зажмурьтесь! И не обманывайте самого себя, не подглядывайте!

— Я и в школе-то не подглядывал, зачем же здесь?

— Ну, и прекрасно. Раз, два, три! Я слушаю.

— Про все говорить?

— Про то, что запомнили.

— Флаг за вами, портрет президента Трумэна, на столе два телефонных аппарата (один работал как диктофон, фиксируя каждое слово беседующих), в книжных шкафах много книг, два стула, два окна, на окнах жалюзи, двери двустворчатые, а моетесь вы клубничным мылом...

Подбельски расхохотался:

— Последнее — совершенно точно! Замечательно, Джек, для первого раза отлично! А теперь я вам расскажу, что у меня в кабинете, ладно?

— Так вы его как свой дом знаете, неудивительно.