Лейтенант и его судья

Сегодня было девятнадцатое мая. В шесть часов тридцать минут Кунце в полной парадной форме, с палашом направился в военный суд. Несмотря на ранний час, улицы были, на удивление, оживленны. На редкость теплый летний воздух манил людей из их душных квартир на свободу. Они сидели в парках на скамейках, подставляя лица солнцу, как верующие в соборе Святого Петра в ожидании папского благословения.

Для процесса был выбран небольшой зал на втором этаже. Посторонним доступ в зал был закрыт. Многочисленные репортеры толпились перед входом в здание, толпа любопытных скопилась на виадуке напротив.

Ровно в восемь часов два поставленных в зале горниста протрубили сигнал, после чего, назначенные бароном Хадауэром, командующим венским гарнизоном, вошли в зал один за другим члены трибунала, ведомые полковником Генерального штаба, который должен был председательствовать на суде. За ним следовали Кунце, два капитана, два обер-лейтенанта, два лейтенанта, все в полной парадной форме.

Они промаршировали к столу, вдоль длинной стороны которого стояли восемь стульев. Один из стульев, с более высокой спинкой, стоял на небольшом возвышении. Полковник сел на этот стул, Кунце расположился слева от него, затем два капитана — один слева от Кунце, другой справа от полковника, также по разные стороны сели обер-лейтенанты, лейтенанты заняли места в конце стола. Все проходило очень официально, под звон шпор и шум двигавшихся стульев. Скамейки в зале были пусты — присутствие общественности исключалось.

Второй сигнал горнистов был сигналом для надзирателя Коллера ввести обвиняемого. Трио — заключенный, надзиратель и конвоир — промаршировало до дверей зала. Там конвоир остался на посту, надзиратель повернулся кругом и удалился, а Петер Дорфрихтер один вошел в зал.

На нем был мундир его полка, фуражка, но палаша не было. Он казался спокойным, только на щеках играл румянец, как если бы у него была температура. Барьер с маленькой дверцей отделял трибунал от пустых скамеек зала. Дорфрихтер прошел через эту дверцу. Перед полковником он остановился, встал «смирно» и отдал честь.

Члены трибунала поднялись и ответили на приветствие коротким кивком. Затем они сели, и полковник скомандовал вполголоса Дорфрихтеру: «Вольно!»

— Обер-лейтенант Петер Дорфрихтер! — обратился к нему полковник. — Вас известили о заседании этого трибунала? Вам известны фамилии и принадлежность к войсковым частям отдельных членов военного суда?

— Я был поставлен в известность о заседании этого военного суда, господин полковник, — ответил обвиняемый с предписанной военной лаконичностью.

— Есть ли у вас возражения против отдельных членов трибунала или его нескольких членов?

Глаза Дорфрихтера прошли одного за другим членов трибунала, смотревших на него неподвижно через стол. Когда его взгляд встретился со взглядом Кунце, они секунду смотрели друг на друга.

— Осмелюсь доложить, у меня нет никаких возражений против одного или нескольких членов военного суда. — Дорфрихтер отвечал с типично военной бесстрастностью и четкостью.

Полковник сделал короткий вдох. До сих пор все шло по плану. Он подал офицерам знак, и все поднялись. Лейтенант Хайнрих, назначенный вести протокол, вышел вперед. Собравшиеся были приведены к присяге.

Офицеры вновь заняли свои места. Капитан Кунце, перед которым лежала аккуратная стопка материалов следствия, держа в руке верхнюю тетрадь, остался стоять. Он приступил к чтению обвинительного заключения. После информации о составе преступления он перечислил имеющиеся доказательства и процитировал отдельные места из признательных показаний заключенного.

Дорфрихтер слушал с вежливым нетерпением человека, которому рассказывают анекдот, а он знает гораздо лучший его вариант. Кунце прочитал уже довольно много, когда полковник попросил его сесть, чтобы обвиняемый мог также занять свое место. Дорфрихтер поблагодарил за внимание, но попросил разрешения остаться стоять, что ему, с гримасой удивления, было разрешено.

— Господин обер-лейтенант Дорфрихтер, подтверждаете ли вы подлинность признания, которое вы сделали господину капитан-аудитору Кунце пятого марта 1910 года? — спросил полковник.

Дорфрихтер медленно, подчеркивая каждый звук, ответил:

— С вашего разрешения, господин полковник, я отказываюсь подтвердить сделанное мною пятого марта 1910 года господину капитан-аудитору Кунце признание.

Кунце был первым, до кого дошло все значение этих слов.

Полковник заморгал, и его монокль упал с левого глаза. Шестеро офицеров, в их роскошных парадных мундирах, сидели без слов, застывшие, как куклы из музея восковых фигур. Наконец полковник обрел дар речи.

— Черт побери, господин обер-лейтенант, вы что, хотите сказать, что решили изменить свое признание?

— С вашего разрешения, господин полковник, — я признаю себя невиновным, — объявил Дорфрихтер громко и отчетливо.

— Вы отзываете свое признание — почему?

Дорфрихтер посмотрел полковнику прямо в глаза.

— Я отзываю свое признание, потому что оно было сделано под принуждением и в состоянии душевного расстройства, — объявил он.

Кунце откинул голову назад и закрыл глаза. Формулировка была ему знакома, только чего-то не хватало. Он вспомнил: обер-лейтенант опустил «под гипнозом».

Полковник водрузил монокль на место:

— Вы хотели бы сообщить что-либо дополнительно?

— С вашего разрешения, господин полковник, я настаиваю, что преступление, которое вменяется мне в вину, я не совершал. Я не знал о нем вплоть до того дня, когда я прочитал о нем в газетах. Я не нахожусь ни в какой связи с преступником или преступниками.

— Боже милостивый, Дорфрихтер, вы же признались! Добровольно!

Дорфрихтер медленно покачал головой, не отводя взгляда от лица председательствующего.

— Я хотел бы повторить, что мое признание я сделал под принуждением и в состоянии полного душевного и эмоционального изнеможения.

Полковник вопрошающе обратился к Кунце, который только пренебрежительно пожал плечами.

Принятый еще при Марии Терезии Военный уголовный кодекс предусматривал, что теперь обвиняемый должен подписать протокол, затем выведен из зала и в заключение процесса вновь введен, чтобы выслушать приговор. Все восемь членов трибунала понимали абсурдность этого закона, но были бессильны что-либо изменить или ему воспротивиться. Согласно тому же закону, защита и обвинение сосредоточивались в руках одного человека, а именно аудитора. Обвиняемый при этом должен был отсутствовать, когда вопрос: виновен он или нет — будет поставлен перед членами трибунала, решающими его судьбу. При этом роль аудитора была намного больше, чем просто члена военного суда.

В мертвой тишине лейтенант Хайнрих зачитал протокол заседания, после чего он передал его капитану Кунце. Тот подошел к обвиняемому:

— Господин обер-лейтенант, пожалуйста, прочитайте этот документ.

— Как пожелаете, господин капитан, — натянуто ответил Дорфрихтер.

Он взял протокол, не взглянув на Кунце. Бегло просмотрев страницы, он вернул документ капитану.

— Вы удостоверились, что протокол соответствует действительности? — спросил его Кунце.

— Он соответствует действительности.

— Вы не будете возражать против его подписания?

Они подошли к пульту писаря, где Кунце взял ручку, обмакнул перо в чернила и подал обвиняемому. При этом их руки на миг соприкоснулись, и Кунце отметил, что ладонь обер-лейтенанта была холодной и влажной.

— Благодарю вас, господин капитан, — пробормотал Дорфрихтер и подписал протокол.

Полковник отпустил обвиняемого. Как из-под земли, возник надзиратель, и конвоир с примкнутым штыком шагнул на несколько шагов со своего поста ближе к дверям. Поскольку дверь в коридор оставалась открытой, этот символический акт позволял, видимо, считать, что процесс, согласно закону, носит открытый характер.

Дорфрихтер отдал честь, повернулся кругом и направился к ожидавшему его эскорту. В полной тишине трибунал слышал его удалявшиеся шаги.