Дело Николя Ле Флока

Бурдо принес маленький столик и стул и, поставив их в центре зала, положил на стол пять палочек зеленого воска и одну — красного, лист бумаги, а рядом водрузил чернильницу и подсвечник с горящей свечой. Затем на свет вновь появилась искомая пара сапог. В зал ввели Бальбастра: он по-прежнему имел жалкий вид.

— Сударь, — обратился к нему Николя, — соблаговолите примерить эту пару сапог.

Дрожа всем телом, музыкант исполнил просьбу. Сапоги оказались ему настолько велики, что он, пошатываясь, смог сделать в них всего пару шагов.

— Отлично, — произнес Николя. — Теперь займите место за этим столиком. Перед вами лежит лист нотной бумаги. Соблаговолите заполнить первую строку нотами из любой арии, на ваше усмотрение, а затем напишите следующие слова: «Последняя воля Жана-Филиппа Рамо». Сверните листок и запечатайте его красным воском.

Подчинившись, Бальбастр заполнил нотами первую строку и написал продиктованные ему слова. Николя велел принести ему лист и знаком приказал вывести подсудимого.

— Похоже, здесь не напрасно упомянули о ярмарке Сен-Виктор и о ярмарочных фокусах. Что все это значит? — обратился к Николя Тестар дю Ли.

— Мне хотелось бы сударь, разъяснить вам, что к чему. Я прошу снова привести господина фон Мальво.

Прежде чем тот появился в зале, Бурдо убрал со стола палочку красного воска. За время отсутствия молодой человек обрел прежний надменный вид. Николя попросил его проделать те же действия, что и Бальбастра, уточнив, что запечатать лист следует красным воском. Быстро разбросав ноты по нотному стану, Моваль столь же быстро написал фразу и, взяв палочку зеленого воска, разогрел ее на свече и стал лить растопленный воск на свернутый листок.

— Но разве вы не видите…, — начал судья, но Николя стремительно оборвал его.

— Сударь, прошу вас, смотрите!

Поблагодарив Мальво, он приказал увести его. Затем вызвали Роделе. Он сел на стул позади Николя.

— Господа, — продолжал комиссар, — мне пришлось разбираться в целом ряде происшествий, среди которых три убийства, несколько покушений на мою собственную жизнь и попытка проникнуть в государственные тайны. Так мне видится это дело. Госпожа де Ластерье, являвшаяся агентом политической полиции, находилась под наблюдением заговорщиков, каждый из которых, понимая, что король стремительно стареет и недалек тот день, когда его сменит новый государь, преследовал свои цели. Комиссар Камюзо, подручный предводителя одной из партий заговорщиков, приказал Бальбастру устроить мою встречу с Жюли. Таким путем они предполагали узнавать о секретных поручениях Его Величества. Бальбастр, несомненно, стал жертвой шантажиста, припомнившего ему прошлые грехи; он настолько запугал его, что тот стал в его руках послушной куклой. Он не только представил мне госпожу де Ластерье, но и ввел в круг ее знакомых господина фон Мальво. К несчастью для нее! Не будем забывать, что Камюзо ненавидит меня с тех пор, когда из-за моих разоблачений его обвинили в совершении должностных преступлений, и карьера его рухнула. Он жаждал подстроить мне ловушку, куда мне следовало непременно угодить. Жюли де Ластерье для него ничто. Он и его сообщник намеревались воспользоваться ею, а затем хладнокровно устранить ее. Они осторожны и, обладая поистине макиавеллиевым коварством, им удалось сделать своим орудием чернокожего раба Казимира. После убийства Жюли они продолжили осторожничать, но излишняя осторожность пошла им во вред и привела к противоположному результату.

Закрыв глаза и сцепив пальцы, Николя заходил по комнате.

— К несчастью, они не знали привычек Жюли. Ошибкой было оставлять тарелку с едой в ее спальне, ибо ей никогда не нравилось принимать пищу в постели. Ошибкой было открывать окно. Ну, и многое другое. Теперь перейдем к догадкам, основанным на фактах, и в частности, к многочисленным примеркам сапог, столь заинтриговавшим судью по уголовным делам. Как следует из этих примерок, помимо меня сапогами мог воспользоваться только комиссар Камюзо, а следовательно, и оставить отпечатки в квартире на улице Верней вечером 6 января. Таким образом, мы доказали, что господин фон Мальво в тот вечер находился в доме Жюли не один. И его оговорка — полагаю, не ускользнувшая от вашего внимания, — что Жюли была в ночной рубашке, выдает его с головой. Я продолжаю верить, что никаких иных отношений, кроме женского кокетства, между ней и ее убийцей не существовало. Да, ее убийцей, ибо, если он видел ее в ночной рубашке, следовательно, он видел ее труп. Иначе как бы он смог описать ее рубашку? Вряд ли Жюли принимала его в дезабилье. Это первая большая ошибка.

— А вторая? — осведомился Сартин.

— Мальво попался на крючок и оказался в ловушке, им же расставленной: речь идет о духах Жюли. А третья ошибка заключалась в том, что он велел Мен-Жиро украсть из Королевского ботанического сада семена гаитянского перца, предназначенные для сокрытия сильнодействующего яда, природу которого нам разгадать не удалось. Четвертая ошибка заключалась в том, что человек, напавший на меня в Пикардии, украл у меня ключи, чтобы окончательно сбить всех с толку. В сундучке, брошенном в Сену и извлеченном со дна после недолгих поисков, без сомнения, находились ключи от улицы Верней. Ключи от моего дома на улице Монмартр впоследствии используют для проникновения в дом Ноблекура, где произведут обыск в моих вещах в надежде найти шкатулку, доверенную мне покойным королем.

— Говорят, — заметил Ленуар, — во время вашего путешествия в Лондон на вас было совершено не одно покушение?

— Если верить нашим друзьям из Уайтхолла, мою голову выставили на продажу. Меня преследовали две группы заговорщиков. Долгое время я верил в нескромности графини дю Барри, направившей по моим следам всю эту свору. Но теперь мы знаем, что в тот день, когда король в присутствии господина де Сартина давал мне поручения, связанные с моей поездкой в Англию, некий субъект из штата его личных слуг подслушивал, спрятавшись в шкафу, где прежде хранились парики. Он же видел, как король вручил мне шкатулку, предназначенную для фаворитки. Предатель прятался в кабинете за альковом королевской спальни. Но его разоблачили. Этот слуга, носивший голубую ливрею, ел из двух кормушек, снабжая сведениями две противоборствующие группировки заговорщиков, которые — хотя и из совершенно противоположных побуждений — были равно заинтересованы проникнуть в тайну результатов моей миссии в Лондоне, а также получить документ, который покойный король хотел передать на сохранение графине дю Барри. Таким образом, мы установили связь между секретными государственными делами и убийством, вынудившим полицию начать расследование. Одна из групп заговорщиков, надеясь получить инструмент, с помощью которого можно предотвратить возвращение в политику господина де Шуазеля, попыталась убить меня по дороге в Мо. Те же самые заговорщики, получающие сведения от Камюзо и Мальво, отважились на невероятный риск, только чтобы заполучить бумагу, которую якобы готов продать Кадильяк, к тому времени уже покоившийся на кладбище.

— Господин комиссар, — произнес Ленуар, — мы внимательно следим за вашим рассказом. Но как вы объясните количество выдвинутых против вас обвинений, превышающее любые разумные пределы?

— Сейчас я к этому подойду, — ответил Николя. — Ненависть, которую я внушаю этим двум преступникам, столь сильна, что для них все средства хороши, лишь бы обвинить меня и оклеветать. Отсюда сумасбродные поступки, надуманные обвинения, подделанные письма, составленное в мою пользу завещание и многое другое, вплоть до брошенного в Сену сундучка. Все эти улики порождены сильнейшей ненавистью, корнями уходящей в далекое прошлое, столь далекое, что уже стало забываться.

— Все это прекрасно, однако я вижу всего лишь предположения, хотя, разумеется, основанные на фактах и логике. Но предположения — не доказательства, они могут разве что скомпрометировать молодого человека и бывшего комиссара полиции, но улик, позволяющих признать их виновными, я не вижу. Пока мы имеем лишь слова, ваши слова против слов подозреваемых.