Алый цвет зари...

Проснулась Катерина бодрой и посвежевшей. Она опять вспомнила о кольце, достала его из косметички, долго разглядывала и удивлялась, почему камень стал таким темным… Потом спрятала кольцо в сейф, надела купальник и спустилась на пляж, решив как следует поплавать. Первые метров пятьдесят она проплыла «дельфином», следующие — кролем, потом — на спине и, наконец, перешла на спокойный размеренный брасс.

Она плыла легко и спокойно и уже была довольно далеко от берега, за буйками. Катя едва сдерживалась, чтобы не закричать во весь голос от внезапно нахлынувшего на нее восторга перед ярким южным солнцем, ловкостью своих движений, ощущением здоровья и беспричинной радости бытия. Все ее страхи и кошмары, казалось, были забыты.

И вдруг с ней что-то произошло. Девушка словно натолкнулась на невидимую преграду. У нее неожиданно свело ноги, чего прежде с ней никогда в воде не случалось. Они тянули ее на дно, Катя изо всех сил заколотила руками по воде, стараясь удержаться на поверхности. Она отчаянно боролась за свою жизнь, то уходя под воду, то выныривая на поверхность. Она пыталась кричать, но из горла у нее вырывались лишь всхлипы и стоны.

Когда силы стали покидать ее и она начала захлебываться, девушка вдруг почувствовала, что ее подхватили чьи-то сильные руки. Она едва помнила, как добралась до берега.

Екатерина долго лежала на песке, жадно глотая воздух, отчаянно кашляя и сплевывая противную морскую воду, и не сразу заметила, что рядом с ней стоит тяжело дышащий Дмитрий. Вокруг них столпились постояльцы отеля, взволнованно переговариваясь и всячески выражая ей сочувствие. Вскоре прибежал гостиничный врач…

Ужин ей подали в номер, Дима с Таней принесли бутылку вина — «выпить за счастливое спасение». Они посидели на балконе, заедая легкое испанское вино виноградом, персиками и яблоками, мило поболтали ни о чем, но Катерина была очень слаба, ее слегка подташнивало, и гости, почувствовав это, деликатно откланялись. Телефоны Александра по-прежнему молчали.

Ночью она проснулась от резкого удушающего запаха лилий. Запах этот долго преследовал ее после похорон отца — кто-то из родственников принес целую охапку, и похоронный автобус буквально пропитался этим противным ароматом. С той поры лилии Екатерина терпеть не могла.

Девушка с удивлением обнаружила букет в вазе на столе. Откуда он? Кто принес? Она четко помнила, что Дима с Таней цветов ей не дарили. Запах раздражал ее, не давая уснуть. Она вскочила с кровати, схватила цветы, выскочила на балкон и швырнула букет за перила… В ночной тишине ей вдруг послышался громкий женский стон. Катерина перегнулась через ограждение, но под окнами никого не оказалось.

Под утро ей приснился странный цветной сон. Под «Реквием» Моцарта вокруг нее кружились дамы в пышных кринолинах и мужчины в напудренных париках и длинных сюртуках. Внезапно одна из танцующих приблизилась к ней. Катя узнала в ней обнаженную незнакомку, упорхнувшую с ее балкона. Дама протянула ей руку, на одном из пальцев которой сверкало знакомое кольцо с огромным потемневшим рубином… «Видишь, это кольцо мое! Верни его мне! Верни!»…

И тут же, как это бывает только во сне, Екатерина увидела эту же женщину, бледную, как смерть, лежащую в гробу. Внезапно дама открыла бесцветные огромные глаза и прошептала бескровными губами: «Верни мне мое кольцо! Сейчас же верни! Отдай!»

Катя проснулась в холодном поту и поняла, что она сама только что вопила во все горло. «Наверное, соседей разбудила», — мелькнуло у нее.

Рано утром она позвонила в аэропорт и заказала билет на ближайший рейс в Москву. «Пусть отпуск к черту, лишь бы избавиться от этого наваждения!»

Лететь надо было через Мадрид, но это ее не волновало. «Лишь бы избавиться от этого кошмара», — твердила она мысленно, словно заклинание.

Когда самолет пошел на посадку в мадридском аэропорту, Катерина незаметно достала из сумочки кольцо с рубином и губную помаду. Собравшись было накрасить губы, она неловко открыла тюбик и тут же уронила его. Вымученно улыбнувшись сидевшей через одно кресло от нее дородной матроне, девушка нагнулась, якобы в поисках помады, и положила кольцо под кресло, у самой ножки сиденья, где ковровое покрытие образовало небольшую складку…

Глава седьмая

Его вели на расстрел. Чтобы пустить в расход, как теперь было принято говорить. Станислав шагал медленно, на подкашивающихся, внезапно ставших какими-то ватными ногах и думал о том, что вот так глупо, по-идиотски обрывается его суматошная недолгая жизнь, так, в сущности, и не начавшись… Что он пережил, что видел? Да, если честно, еще почти ничего.

Безмятежное счастливое детство, яркие солнечные дни на даче в Стрельне. Огромная, занимающая целый этаж квартира в доме на Фонтанке. Катание зимой с ледяных гор на финских санках в лютый мороз. Учеба в гимназии. Была еще полудетская любовь с Наташей на даче, там же, в Стрельне. И все, а потом он имел дело только с какими-то сомнительными шлюхами… Все обычно бывало так пошло, и гадко, и бессмысленно. Были еще, правда, кадетский корпус, первый офицерский чин, и эта бесконечная гражданская война, на которую он попал совсем юнцом.

Нет, даже не война, а ужасная бессмысленная бойня! Да, настоящая бойня! Без всяких правил, без тактики и стратегии, без линии фронта. Вдоль железных дорог и у больших городов! Жестокая, звериная взаимная ненависть, взаимное истребление, экзекуции, казни, расстрелы… Словом, убийства, убийства, убийства, кровь, кровь, кровь… И во всем этом он был вынужден принимать участие. Вместе со всеми ходить в атаки, с остервенением стрелять, колоть, убивать таких же русских людей, русских мужиков, волею случая обращенных в другую веру… Зачем и для чего все это?!

«Неужели я, Станислав Слепнев, я — единственный и неповторимый, которого так любили мама, кормилица, няня, Наташа, сейчас умру? Неужели это все? Конец? Господи, ведь у меня было какое-то предназначение в жизни! Почему же я так скоро, так бессмысленно должен сгинуть?! Боже, я всегда был уверен, что призван совершить нечто замечательное, великое, удивительное! А что получилось? Куда делся тот милый кудрявый веселый мальчик?! Я одичал, оскотинился, озверел и научился безжалостно убивать… И теперь должен так бесславно сгинуть?

Да, видно, наступил час расплаты за содеянное, скоро, очень скоро меня расстреляют какие-то басурмане. Непонятные „красные мадьяры“, как тут их называют. Случайно заброшенные сюда, в Сибирь, люди, во время войны с германцами попавшие в плен где-нибудь в Галиции… Едва говорящие по-русски и, судя по всему, ничего в нынешней русской жизни не понимающие, не ведущие… Неясно, почему прибившиеся к большевикам.

Неужели все сейчас оборвется, и ничего, ничего больше не будет? Не будет меня, моего Я? Моей Вселенной?

Залп! И все!.. И больше ничего!.. И никогда!.. Нет!!!

Что же это я?! Надо же что-то делать! Что-то предпринять! Попытаться спастись, бежать! Надо отдать последнее, что у меня есть!» — лихорадочно проносились в его голове сумбурные мысли.

Станислав жестом показал венгру, ехавшему в телеге с винтовкой в руках, что собирается сообщить ему нечто важное. Тот нехотя слез и подошел поближе, держа винтовку наперевес, наготове.

— Что хотел, контра? — спросил худой чернявый мадьяр. — Чего надо?

— Камрад, послушай, — он старался говорить тихо, но медленно и убедительно, — у меня есть одна вещь, очень ценная! Богатым будешь! Я ее тебе отдам, на всю жизнь хватит, будешь обеспечен. Отпусти ты меня! Что с того, что ты меня расстреляешь?!

— Ходи, ходи давай! — угрюмо бросил в ответ венгр, угрожающе целя винтовкой в Станислава, но на телегу не вернулся, а пошел чуть сбоку, поодаль от пленного подпоручика. Лошадь одна продолжала лениво трусить вперед.

— Камрад, я правду говорю! Не пожалеешь! А так все пропадет! Что тебе моя жизнь?! Зачем? Отпусти! Прошу тебя! Христом богом прошу! Я правду тебе говорю — целое состояние! Я не обманываю, Богом клянусь! Христом! Ты ведь тоже крещеный! Пощади! Я ведь молодой, жалко умирать! Не хочу! И какой в этом толк?!