Горбун лорда Кромвеля

Службу вел брат Габриель. Он был целиком поглощен музыкой. Я не мог не восхититься искусством с которым он справлялся со своей задачей. Брат Габриель заставлял монахов, прикованных взорами к богослужебным книгам, краем глаза следить за движением его рук и, следуя их условному языку, создавать удивительную гармонию то вздымающихся вверх, то нисходящих вниз звуков. Среди прочих монахов присутствовал и сам аббат, лицо которого при свете свеч выглядело довольно мрачным. И почему-то я вспомнил о том, с каким отчаянием он прошептал: «Конец! Конец всему!»

Потом мой взгляд выхватил из толпы брата Гая и находившегося по соседству с ним Джерома, чье белое картезианское облачение являло собой вопиющий контраст с черным одеянием бенедиктинцев. Уж лучше бы ему запретили присутствовать на службах. Пока я молча разглядывал монахов, брат Гай наклонился и, слегка улыбнувшись, перевернул калеке-картезианцу страницу, на что тот ответил благодарным кивком. В этот миг меня вдруг осенила догадка: возможно, именно лекарь, с присущими ему смирением и кротостью, был одним из немногих в Скарнси, кто вызывал у Джерома приятие. Могли бы эти двое в конце концов подружиться? В тот день, когда я застал Гая перевязывающим раны Джерома, мне даже в голову такое прийти не могло. Я перевел взгляд на приора Мортимуса и, к своему изумлению, обнаружил, что он не поет, а глядит невидящим взором в пустоту. Я вспомнил, в какое гневное и испуганное состояние привел его вид трупа девушки. Не в пример ему брат Эдвиг, который стоял между братом Ателстаном и своим вторым помощником, человеком весьма преклонных лет целиком отдавался пению псалмов.

– Кто из них? – тихо прошептал я сам себе. – Кто из них? О Господь, направь на путь истинный мой немощный мозг!

Однако никакого боговдохновенного ответа не последовало. Подчас мне казалось, что в подобные дни когда меня охватывало невыразимое отчаяние, Всевышний оставался на удивление глух к моим молитвам.

– Прошу тебя, избавь нас от дальнейших смертей, – произнес я, после чего встал и вышел из церкви.

Когда я вставлял ключ с ярлыком «казна» в замок казначейского домика, на монастырском дворе не было ни души. Изнутри потянуло сыростью, и я был вынужден плотнее завернуться в подбитый мехом плащ. Все выглядело как и прежде: уставленные расчетными книгами стены, письменные столы, а в конце комнаты – сундук. На столе была оставлена зажженная свеча. Я взял ее, подошел к сундуку и, достав другой ключ, открыл его.

Внутри сундук был поделен на секции, в каждой из которых лежали небольшие мешочки. На них, помимо надписи с названием достоинств хранившихся внутри монет, висела бирка, обозначавшая их общее количество. Из тех отделений, в которых находились золотые монеты – ангелы и нобли, – я достал несколько первых попавшихся под руку мешочков. Пересчитал содержимое и, удостоверившись в соответствии его тому, что значилось на ярлыке, закрыл сундук. Сумма находившихся в нем денег по всем меркам Англии была достаточно велика, а место для ее хранения казалось вполне надежным. Во всяком случае, вору проникнуть в монастырь было бы значительно труднее, чем ограбить, к примеру, лавочника.

Прихватив свечу, я вышел на лестницу, поднялся наверх и на миг остановился. Казначейский дом был выше всех прочих строений в монастыре, поэтому из окна открывался обширный обзор окрестностей вплоть до рыбного пруда и берущего от него начало болота. Интересно, не на дне ли этого самого пруда лежит рука Раскаявшегося Вора? Так или иначе, но об этом мне предстоит узнать завтра.

Я открыл дверь личного кабинета казначея. Поставив свечу на стол, я принялся осматривать комнату. Хорошо, что я не страдал боязнью замкнутого пространства, потому что в ней не было ни одного окна. Вдоль стен стояли стопки обыкновенных бухгалтерских книг, которые велись с незапамятных времен. Стол содержался в идеальной чистоте и образцовом порядке, бумага и гусиные перья были сложены так ровно, что можно было подумать, будто хозяин выкладывал их по линейке. Эдвиг воистину производил впечатление человека, одержимого аккуратностью и порядком.

В столе имелось два больших выдвижных ящика. Я перепробовал не один ключ, прежде чем нашел тот, который смог их открыть. В первом из них лежали две книги на латинском. Достав их, я прочел: Фома Аквинский, «Summa Contra Centiles» и «Summa Theologiae». [10] Я посмотрел на них с отвращением. Интерес брата Эдвига к давно развенчанной схоластике итальянского святого слегка меня покоробил. Конечно, существование Бога можно доказать логически, но все-таки это вопрос веры. Меж тем было совсем не трудно понять, почему безжизненные силлогизмы Фомы Аквинского нашли пристанище в сухом уме брата Эдвига.

Положив книги на место, я открыл второй ящик. В нем оказалась стопка бухгалтерских книг. Я невольно улыбнулся: все они имели синий переплет. «Спасибо, Элис!» – подумал я. Три-четыре из них в точности походили на ту, которую мне дал казначей; их грубые страницы пестрели расчетами, которые велись на протяжении нескольких прошлых лет. Одна из них тоже была заляпана винным пятном. К моему разочарованию, в ней содержались только краткие записи. Когда я достал из ящика последнюю книгу то увидел, что она также испачкана. Не иначе, хозяин когда-то пил вино и случайно опрокинул бутылку. Учитывая его склонность к чистоте и аккуратности, эта оплошность должна была повергнуть его в крайнее раздражение.

В последней книге содержались отчеты о торговле землей, которая велась на протяжении последних пяти лет. Я почувствовал, что мое сердце сильно заколотилось, внезапно меня охватило сильное волнение. Слегка подрагивающей рукой я поставил свечу на стол, стараясь придвинуть ее как можно ближе к моей находке, так что слабый дымок ударил мне в нос и я закашлялся. Что же было в этой книге? Скрепленные печатями документы, содержащие подробные описания участков проданной земли, имена покупателей, цены и даты. Я просмотрел наиболее поздние бумаги по четырем самым крупным сделкам, совершенным за последний год, и обнаружил, что ни одна из них не нашла отражения в регистрационной книге монастыря. В общей сложности выручка составила добрую тысячу фунтов стерлингов. Сумма, прямо скажем, внушительная. Кроме того, я узнал, что в самой крупной купле-продаже принимал участие один из родственников Джерома. От этой новости у меня перехватило дыхание. Так вот какую книгу, должно быть, удалось раздобыть Синглтону!

Недолго думая, я взял со стола бумагу с пером и принялся наскоро списывать некоторые сведения. Возможно, Копингер сумеет найти подтверждение тому, земельные сделки на самом деле имели место. Наконец-таки у меня в руках были не какие-нибудь небылицы, не чьи-то домыслы и соображения, а документальные свидетельства. Хватит ходить вокруг да около. Пора было хорошенько нажать на брата Эдвига. Под гнетом столь неопровержимых улик вряд ли он сможет отвертеться.

Я вернул книги на место. Пытаясь отыскать ответы на различные вопросы, которые возникли в связи с вновь открывшимися обстоятельствами, я предался размышлениям, расхаживая туда-сюда по комнате. Прежде всего меня интересовало, были ли вовлечены в мошенничество казначей и сам аббат. Ведь не кто иной, как Фабиан, являлся хранителем монастырской печати. Безусловно, и тому и другому было доподлинно известно, что их темные дела тотчас выплывут наружу, если в монастырь вторгнутся чиновники Палаты перераспределения монастырского имущества. А что, если неким обманным путем Эдвиг заполучил доступ к печати и использовал ее за спиной аббата? Ведь сделать это было совсем нетрудно. И наконец, куда делись деньги? Выручка от торговли землей должна была принести целый мешок золота. Я продолжал стоять посреди комнаты, задумчиво глядя на корешки бухгалтерских книг, ровными рядами выстроенных вдоль стен.

Вдруг что-то отвлекло меня. Это было колыхание свечи, и я сразу догадался, что позади меня открылась дверь, через которую потянуло сквозняком. Я медленно обернулся и встретился глазами с братом Эдвигом, стоявшим на пороге комнаты. Он бросил быстрый взгляд на стол, который, на мое счастье, я уже успел закрыть.