Проклятая реликвия

— Опять приор кармелитов Линкольн? — спросил Бартоломью. — Мне казалось, его лихорадка прошла.

— Это Урбан, послушник. Только поспешите. Я не доктор, но даже я могу сказать, что он не задержится на этом свете.

— Где? — вскричал Майкл, направившись к двери.

— Церковь святого Андрея, — ответил староста, шагнув в сторону, чтобы пропустить вперед проктора и стащить лепешку, прежде чем последовать за ним.

Бартоломью и Майкл спешили вдоль улиц под лучами раннего утреннего солнышка. По улицам ходили люди, ездили повозки — мало кто спал долго в такую жару. Солнце еще толком не взошло, но в городе уже было душно, и Бартоломью задыхался, словно ему не хватало воздуха. Майкл пыхтел рядом, громко жалуясь на эту треклятую топку вместо солнца.

Урбан лежал на церковном дворе, в высокой траве у крыльца. Оба ученых замерли, увидев, что прибыли не первыми: Томас уже стоял на коленях перед послушником проводя последний обряд. Бартоломью почувствовал, что Майкл в бешенстве, но он не мог сказать ни слова против молитвы монаха над умирающей душой, поэтому вынужден был держать язык за зубами, пока не завершился ритуал. Прошло довольно много времени, прежде чем Томас убрал елей и снял епитрахиль: доминиканцы серьезно относились к своему долгу.

— Что случилось? — шепотом спросил Майкл у Бартоломью. — Тебе видно?

— Похоже, Урбан упал на что-то, — ответил Бартоломью. — Я вижу, что у него из живота торчит что-то острое, и лежит он неуклюже.

— Упал сам, или его толкнули? — спросил Майкл.

Бартоломью пожал плечами.

— Это сказать невозможно — с такого расстояния и не осмотрев рану. Придется спрашивать Томаса. Он уже закончил.

Бартоломью опустился на колени, изучая рану юноши, но не делая попытки прикоснуться к ней. Как он и предположил, Урбан упал на металлический штырь, пронзивший его насквозь. Рана выглядела ужасно, но Урбан, похоже, не испытывал боли, хотя руки его были залиты кровью. Бартоломью предположил, что штырь повредил позвоночник и лишил юношу чувствительности. Он ничего не мог сделать, чтобы спасти Урбана, и не было смысла переносить его куда-то: это лишь могло вызвать дополнительные страдания в последние минуты жизни.

Майкл заговорил очень ласково, назвавшись и начав расспрашивать Урбана о происшедшем, а Бартоломью тем временем рассматривал предмет, погубивший юношу. Сначала он углядел только необычную форму и то, что предмет, видимо, торчал из земли. Но в конце концов доктор понял, что это скоба для обуви — такие имелись во многих церквях, чтобы прихожане счищали грязь с башмаков, и только потом входили в церковь.

Урбан упал — сам или же его кто-то толкнул — прямо на витиеватую верхушку скобы, и та пронзила его, как острога рыбу.

— Здесь доктор Бартоломью, — мягко произнес Майкл, когда юноша сумел сосредоточить на нем взгляд. — Хочешь чего-нибудь, чтобы облегчить боль?

— Боли нет, — прошептал Урбан. — Только холодно.

Бартоломью снял плащ и укрыл им послушника, хотя сомневался, что это поможет. Ни на миг не задумавшись, Томас снял рясу и укутал ею ноги юноши, оставшись в одной нижней рубашке.

— Эндрю принимал какие-нибудь лекарства? — спросил Бартоломью. — Может быть, что-нибудь от боли в спине — от старой раны?

— Маковый отвар — но только тогда, когда становилось совсем плохо, — ответил Урбан. Он внезапно издал разрывающее душу рыдание. — Не могу поверить, что он вдруг решил не продолжать свое путешествие. Я бы помог ему, и неважно, какой ценой. Я ведь лгал ради него. Сетона не было в общежитии святого Бернарда, когда умер Уитни. Мы сказали, что увидели его возле тела, потому что знали, что он обязательно обвинит в преступлении нас, и это был единственный способ убедить вас, что мы невиновны.

— Это неважно, — мягко сказал Майкл. — Кто-нибудь толкнул тебя на этот штырь? Назови его имя.

Урбан покачал головой.

— Никто не толкал. Я умираю из-за проклятия Барзака. Понимаете, я ведь трогал реликвию.

— Мне казалось, что ты не решился, — вставил Бартоломью, не зная, хочется ли ему снова услышать про смерть, в которой виновата реликвия. — И что Эндрю передумал…

Майкл взглядом заставил его замолчать.

— Мы считаем, что твоего наставника убили, — сказал он настолько мягко, насколько возможно было преподнести такую мрачную новость. — Возможно, что человек, которому он отдал реликвию, и есть убийца. Насколько я понимаю, это освобождает тебя от обещания, данного Эндрю. Ты умираешь, но я отомщу за тебя и за него, если ты назовешь имя.

— Томас, — прошептал Урбан. Бартоломью понял по его остекленевшему взгляду, что он уже не видит Майкла.

— Томас? — переспросил Майкл, глядя на монаха. Похоже, того поразило это заявление.

— Эндрю отнес ее в монастырь доминиканцев и отдал Кипу Рауфу, приказав, чтобы тот передал ее Томасу, — выдохнул Урбан. — Он положил ее в шкатулку, чтобы Рауф не прикоснулся к ней и не стал жертвой проклятия Барзака. Он был осторожен. А вот я к ней прикоснулся, когда Рауф отдал ее не тому Томасу.

— Что ты имеешь в виду? — не понял Майкл бессвязного объяснения.

Урбан сглотнул.

— Эндрю сказал, что устроил так, чтобы реликвия попала к его старому студенту, но вчера стало понятно, что этого не случилось: у Томаса ее нет. Сначала я заревновал, но потом пришел в себя: если этого хотел Эндрю, мой долг выполнить его желание. Я спросил про шкатулку Рауфа и понял, почему ее нет у Томаса.

— Потому что Рауф украл ее? — догадался Майкл.

— Потому что он отдал ее Большому Томасу, а не Томасу из Пэкса, — пояснил Бартоломью, соображавший быстрее. — Эндрю был здесь чужаком; он не знал, что у доминиканцев два Томаса.

Урбан кивнул.

— Я должен был все исправить. Я заставил Большого Томаса вернуть реликвию: объяснил ему, что она проклята, и он уступил… — Юноша замолчал и негромко закашлялся. Губы его окрасились кровью.

Майкл ждал, пока Бартоломью вытирал лицо послушника.

— А что потом? Большой Томас передумал и потребовал ее назад, так что теперь он не умрет от проклятья?

Урбан, похоже, не слышал.

— Я хотел передать ее Томасу тайно, чтобы никто не видел. Поэтому я спрятался в тех кустах и стал ждать, когда он придет на заутреню. Рауф говорил, что Томас выполняет все религиозные обряды, Эндрю хорошо его обучил. Надежно спрятавшись от любопытных глаз, я открыл шкатулку — хотел убедиться, что щепка лежит во флаконе. Ночь была темная, я ничего не видел, поэтому пришлось проверять на ощупь. — Глаза его сделались мечтательными. — Она такая маленькая. Она должна быть больше — чтобы унести столько жизней!

— Что случилось потом? — подстегнул его Майкл, потому что глаза Урбана закрылись. — Ты упал?

— Я ее уронил, — страдальчески прошептал Урбан. — Мне в глаза дунуло горячим ветром, очень больно, и реликвия выскользнула из руки, когда я потер глаза.

— Боже! — ахнул Майкл, вскакивая и поднимая по очереди обе ноги, чтобы убедиться, что не стоит на ней. — Ты хочешь сказать, что она лежит где-то здесь?

Урбан мотнул головой.

— Я положил ее обратно в шкатулку и спрятал. Но…

— Да? — настойчиво сказал Майкл. — Но что?

— Кто-то пришел… и подставил мне подножку, — слабым голосом сказал Урбан и вдруг заволновался. — Где она сейчас? Кому я отдал ее — нужному Томасу? Я не помню.

— Она у меня, — сказал Томас, опустившись рядом с послушником на колени. Бартоломью поддерживал голову юноши и успокаивал его, гладя по волосам. — Она в безопасности, не отчаивайся. Ты выполнил свой долг по отношению к Эндрю и к Святой Крови Христовой.

— Слава Богу, — выдохнул Урбан. И умер.

— Реликвия у вас? — спросил Майкл, глядя, как Томас надевает рясу. Бартоломью закрывал лицо Урбана своим плащом. — Где она?

— У меня ее нет, — ответил Томас, показывая, что ему некуда ее спрятать. У него на шее висел деревянный крест, и не было ни мешков, ни сумок на поясе. — Мальчик был в таком отчаянии, вот я и сказал ему то, что он хотел услышать, дабы умереть в мире. Просто так следовало поступить.