Тайна Шампольона

Дорогой Фарос,

В это утро (12 февраля 1832 года) моя кровь не так горит.

Боль, сжигавшая мое нутро, немного отступила. Мне лучше, но я не выздоравливаю. Я даже чувствую, что конец близок.

Надо торопиться. Вечно куда-то бежать! Но такая жизнь мне нравилась. К сожалению, слишком рано… Столько еще надо бы сделать. В том числе рассказать вам о том, что беспокоит мое сердце.

Я написал «сердце». Мы еще коснемся этого вопроса. Поговорим откровенно о моих чувствах и о том, что не оставляет в покое мой разум? Я полагаю, это не будет отступлением от темы.

Я очень сожалею, что не показывал вам, как вами восхищаюсь. Ваша энергия всегда поражала меня. Я часто ставил ее себе в пример. Я не помню ни одного дня, когда бы она вам изменила. И если мужество покидало меня, я знал, где его искать.

Сколько раз я слышал от вас эту фразу: «Проблема — это всего лишь плохо поставленный вопрос». Ох уж эти ваши вопросы!.. Они раздражали, и вы это знаете. Но именно благодаря им ни одна тайна не могла продержаться долго. Итак, по вашему мнению, сущность письменности фараонов — одна из них.

Давайте сэкономим время. Признайте, что эта тема неотступно преследует вас. Я утверждаю, что она — тема всей вашей жизни. Я полагаю даже, что именно она выковала ту нерушимую дружбу, которая связывала вас с Морганом и Орфеем.

Вот почему вы по-прежнему ищете…

Я вспоминаю тот августовский день 1830 года, когда мы покинули Лувр и укрылись в пассаже Веро-Додар. Какая стояла жара! Даже осел не мог бы ее выдержать, но ваша энергия оказалась упрямее даже этого самого упрямого в мире животного!

Едва мы оказались на улице, вы начали душить меня своими «как» и «почему». Не возражайте! Я ясно видел вашу игру. Вы были убеждены, что, расшифровывая египтян, я в то же время поднимаю гораздо более глубинную пелену. Обладала ли эта письменность божественной судьбой? На миг истина появилась, но я не смог ее распознать. Одного лишь этого предположения достаточно, чтобы отправить меня в бессознательное состояние.

Я представляю ваши выводы. Головокружительное ослепление от моего открытия стало причиной моего недомогания.

Значит, там что-то было. Но что? Другие события, о которых я не захотел вам говорить. Это чудо, что наука до сих пор не изобрела такие дьявольские машины, которые способны читать мысли людей. Я ведь всегда считал, что вы способны зондировать мой мозг, обнаруживать то, что в нем скрыто. Энергия Фароса-Ж. Ле Жансема! Я над этим подшучивал. Теперь я этим восхищаюсь. Вы никогда не отступите. Конечно, я вам объяснил, что моя длительная поездка в Египет убедила меня: речь шла о химере, в которую поверили и остальные. Могу добавить, что сила этой коллективной уверенности повлияла и на ваше мнение. Надежда превратилась в веру. Вот так мечта стала почти реальностью… Но зачем вынуждать вас от нее отказаться?

Вся ваша жизнь нацелилась на эту загадку: за той самой пеленой, которая на миг приоткрылась, — что было за ней? Энергичный человек, каким вы всегда были, хотел перепробовать все гипотезы. Хорошо! Радуйтесь. Я предлагаю вам то, на что вы так надеялись. Новый след, новая тропинка… Дорога, которую еще надо расшифровать. Она находится в Тоскане, у Изабеллы.

Ну вот, боль возвращается снова. Ясность, которая позволяла мне писать, длилась меньше, нежели я надеялся. А так много еще надо сказать… Вот слова, которые я произнес 12 января 1832 года, когда вы пришли в надежде расспросить меня…

Но в тот день страдания мои были слишком сильны. Они нарастали, как и сегодня, и становились до того невыносимыми, что вы сочли меня уже конченым. Однако болезнь, что меня убивала, возможно, и приведет вас к ответу на ваши вопросы.

Я обещал, что будет говорить мое сердце, то есть я буду искренен. Нижеследующее послужит тому доказательством. Фарос, возможно, вы были правы. 12 января у неслыханной боли, что сковала меня, была и вторая сторона. Био побежал искать Бруссе. Вы остались. С этого момента я вспоминаю. Но сколько прошло времени, прежде чем я лишился чувств? Вы приподняли мою голову, посмотрели в глаза и все время задавали один и тот же вопрос, я его прочитал в ваших глазах: Пелена? Что за ней? Красивое? Страшное? — вот о чем спрашивали вы. Вы видели, что я на это отвечал? Какое странное ощущение. Чем дальше я уходил, тем больше разрывалась темнота. Знайте же:

14 сентября 1822 года, в ночь расшифровки, я ощутил примерно то же самое. В обоих случаях я едва избежал смерти. Что со мной случилось 14 сентября? Я не могу и не хочу об этом говорить. Но теперь я точно знаю: чем дальше я скользил к смерти, тем отчетливее мне виделось решение. 12 января я получил один из ответов, которые вы ждали. Быть может, благодаря вам и вашим немым вопросам… Как бы то ни было, пожалуй, теперь можно утверждать, что за пеленой находилось нечто бесконечное и огромное.

После 12 января я размышлял над этим очень серьезно.

Недуг, от которого я так страдаю, предоставил мне отсрочку. Я пишу вам только сегодня, поскольку хотел подумать, взвесить каждое слово, дабы не вовлекать вас в это безумие, порожденное моими болями. «Я думаю, что сумею вас убедить», — написал я… Вы сильно продвинулись! Но с чего начать? Могу вообразить ваше нетерпение. Quis, quid, ubi, quibus auxiliis, cur, quomodo, quando? [201] Для меня все произошло слишком быстро…

Познаете ли вы когда-нибудь подобное? Подумайте о вызове, который вы собираетесь принять. Если бы я мог сам! Так много всего осталось. И так мало времени… К какому новому счастью следует готовиться? Но какое это будет испытание, если в конечном счете окажется, что за пеленой ничего нет? Так что надежда, которую я вам дарю, отравлена. Мне она причинила тягчайшее зло. И я говорю не только о теле, подточенном болью. Я говорю о чувствах, что испепеляют мне сердце. А раз так, одно-единственное имя может все осветить: Изабелла.

Вы не представляете, как я любил эту женщину. Почему это я пишу в прошедшем времени? Я и сейчас ее люблю и невыносимо страдаю из-за нашей разлуки, из-за невозможности видеть ее у изголовья. Я не могу навязать ее присутствие моей супруге Розине и дочери Зораиде. Но если я умираю, рассуждая подобным образом, ничто не погасит мою печаль. Она усиливает боль и разрушает то, что еще осталось у меня в жизни. Да, я умираю и от того, что больше не смогу увидеть мою поэтессу из Тосканы. И я пишу об этом вам, ибо нуждаюсь в вас, Фарос. Я дал вам надежду. Взамен я прошу вас выполнить мою просьбу.

Другое письмо, которое вы получили, адресовано Изабелле. Я хочу, чтобы вы отвезли ей это послание. Это не каприз. Не думайте, будто я сочинил эту тень в ночи, дабы выторговать ваши услуги. Есть связь между Изабеллой и мечтой, к которой вы стремитесь. Вспомните. 16 августа 1830 года, когда мы расставались, я сказал: «Вы с ней похожи. Она тоже все время расспрашивала меня о ночи расшифровки. Тоже полагала, что за пеленой скрывалось нечто иное, нежели химера». Таким образом, я полагаю, Изабелла может быть вам полезна… Я надеюсь на вас, Фарос!.. Не говорите, что вы старый и устали от приключений. Поезжайте к Изабелле. Отдайте ей мое письмо. А она расскажет вам обо всем, что знает.

Мне понадобится время, чтобы описать ее грацию и жгучую красоту. Я храню у себя медальон, который брат мой Фижак вручит вам после моей смерти. Я нахожу, что портрет в медальоне очень далек от оригинала, но вы сможете судить об этом сами, если поедете в Тоскану. Не верьте ее привлекательности и уму. Я стал их пленником с первой же минуты. Это случилось в академии в Ливорно, в Италии, 2 апреля 1826 года…

Там встречали дешифровщика. Как я ненавидел эти официозные мероприятия. Я боялся, что засну, но вдруг услышал чей-то мелодичный голос. Изабелла. Она сочинила поэму «в мою честь». Мне кажется, я и сейчас ее слышу. Tu squarciasti il velo mistico… «Ты разорвал мистическую пелену, что скрыла на берегу Нила живой свет знания и была равна пелене, что скрывала его источник…» Она приблизилась ко мне. И я тотчас же пал. Да, Фарос, дочь Флоренции, о которой я вам так часто говорил, это была она, Изабелла N. В то лето, что последовало за нашей встречей, я познал огромное счастье. В июне мы ездили на большой праздник Люминария [202] в Пизу. Затем Флоренция,

Рим и Неаполь. Я готовил экспедицию в Египет. Изабелла была подле меня. Я делился с нею всем. Я рассказывал ей обо всем. Она поощряла мое начинание. Мы были единым телом и единой душой. Мы пили из одного источника; и источник этот — Египет. Я никогда не знал подобного слияния. Эти месяцы были так сильны, так чудесны, что мое назначение на пост хранителя Лувра стало для меня событием второстепенным. Я не представлял себе, что мы расстанемся, и думал предложить ей сопровождать меня в Египет, ибо нас объединял интерес к античности. Увлеченная Грецией и Римом, Изабелла была не просто моей любовницей. Сердцем и разумом мы пребывали в полной гармонии. Разгадали ли вы связи, возникшие меж нами?

Вы никогда об этом не спрашивали. Значит, вы все поняли. Почему мы расстались? Я отвечу, Фарос. Я бы сделал все, чтобы ей нравиться, она же просила от меня одного: целиком принять судьбу, которую предлагал мне Бог. Я расшифровал иероглифы. Она тысячи раз просила меня рассказать ей об этой знаменитой ночи. Ее вопросы стоили ваших. Однажды я заговорил об ослепительном свете, кой, возможно, скрывал место источника. Я цитировал ее поэму. Какая ошибка!.. Женская страсть сделала остальное. Она неизменно возвращалась к этой теме.

Она хотела увести меня еще дальше. За источник… Но я полагал, что тем самым она пыталась принизить мое открытие. Гордость или, может быть, страх довершили дело. Я сказал ей, что судьба моя уже написана. Она настаивала на своем, на коленях умоляла меня двигаться дальше, копать еще… Я же хотел покоя. Расшифровка истощила меня. А Изабелла твердила, что работа еще не закончена. «Его источник…» Она хотела его найти. Да, Фарос. Изабелла в это верила. Но я принимал ее надежду за критику и от этого страдал. Если я не нашел источник, значит, я не преуспел… Я не мог вынести того, что она во мне сомневается. Я видел в этом конец любви. Я стал вспыльчив.

Между нами начались раздоры. Этой мятежной женщине немногое требовалось, чтобы вернуть себе свободу. Эх! Ну и пускай, подумал я. Жестокая горячка распалила мой гнев, и этого оказалось достаточно, чтобы решиться бежать в Венецию, а позже возвратиться во Францию. В Гренобле я повстречался с женой и дочерью, к которой нежно привязан. Однако время так ничего и не стерло. Во мне пылала страсть к Изабелле. Я написал ей тридцать писем, но не получил ни единого ответа, и это ее молчание меня подточило. Я пришел к мысли, что она в ответе за невзгоды, которые обрушились на меня. И вот моя просьба: отвезите ей мое письмо, оно предназначено для нее, и я вам его доверяю. Скажите ей: я сожалею, что не послушал ее.

Поведайте ей о мечте, которая стала для нас общей и от меня ускользнула. Сделайте это ради меня. Скажите ей, что я по-прежнему ее люблю. А потом возвращайтесь и, если я буду еще жив, расскажите мне обо всем. Если же нет — до встречи в наших мечтах.