Сатана в церкви

Он подал находку Корбетту, который долго разглядывал нитки, прежде чем положить их в свою сумку, а врач тем временем смотрел на чиновника, скривив маленький рот.

— Вот и все. Остальное соответствует добровольному уходу из жизни. Кишки и желудок пустые, лицо синюшного цвета, язык распух и покусан, глаза вылезли из орбит.

— Всё? И ничего такого, что говорило бы об убийстве? — нетерпеливо перебил его Корбетт.

— Полагаю, — растягивая слова, проговорил Паджетт, — все было, как я сказал. Скорее всего, Дюкет убил Крепина, спрятался в церкви и от страха или из-за угрызений совести покончил с собой.

— А больше ничего примечательного вы не обнаружили? — не отступался Корбетт. Он поднял руку, как бы прося врача умерить раздражение. — Ваш отчет очень подробен. Лорд-канцлер сам подчеркнул это, но, возможно, было что-то такое, что вы отметили, но не описали как не имеющее отношения к делу?

— Лишь одно. У Дюкета на предплечьях были синяки, но, скорее всего, они не имеют отношения к его смерти.

Корбетт улыбнулся:

— Спасибо, господин Паджетт. Если вспомните что-нибудь еще, сообщите в канцелярию.

Прежде чем ошарашенный врач успел ответить, Корбетт закрыл за собой дверь и зашагал в направлении Чипсайд-стрит.

Бледное солнце пробивалось сквозь легкие облака на синем небе, освещая обычную людскую толпу, двигавшуюся к Чипсайду. Писцы с переносными ящиками для письменных принадлежностей уже изготовились к работе. Повсюду расставляли прилавки, открывали ставни — начинался очередной день. Здесь были купцы во фламандских бобровых шапках и кожаных сапогах, законоведы со свитками под мышкой, ученики и подмастерья в плащах и тесных штанах, женщины любого вида и любого ремесла. Там же были надменные дамы в тяжелых платьях в складку и с низко повязанными поясами, украшенные драгоценными камнями, в полотняных чепцах и плащах, подбитых мехом, защищавших их нежные тела от холода.

Корбетта, привыкшего к тишине канцелярии, раздражал шум и уличные крики. Торговцы всех мастей старались привлечь его внимание. Драпировщики трясли бархатом, шелком, батистом. В обжорном ряду предлагали жареные ребрышки, угрей, мясные пироги, приправленные луком и чесноком. Два торговца подрались из-за партии оловянной посуды. Корбетт бдительно следил за своим кошелем, придерживая его под плащом — в городе орудовало несметное множество воров. Цепочка их незадачливых собратьев, уже осужденных, пробивалась сквозь толпу в окружении констеблей, которые переводили своих подопечных из тюрьмы Тан в тюрьму Ньюгейт, и остававшиеся на свободе счастливчики вовсю издевались над бедолагами. Две шлюхи в нижних юбках, тоже шествовавшие в процессии, изображали раскаяние, однако, судя по их смелым взглядам и дерзкому виду, а также по похотливым смешкам в толпе, было очевидно, что не за горами тот день, когда они снова примутся за свое ремесло.

Толпа все прибывала, и Корбетт испугался, вспомнив, как много лет назад в Уэльсе людей задавили насмерть перед королевским шатром. Однако вскоре ему удалось выбраться из толчеи, и он оказался перед воротами церкви Сент-Мэри-Ле-Боу. Вновь ему стало не по себе от веющего здесь мерзостного духа запустения, и он опять попытался вспомнить, откуда ему известно об этой церкви, но память отказывала. Тут не было никого, кроме нескольких зевак, да и те мгновенно исчезли, завидев черную рясу отца настоятеля, который вышел навстречу Корбетту.

— Это вы, господин чиновник, — проговорил Беллет, протягивая костлявую руку, которую Корбетт пожал, чувствуя, что бледное, изможденное лицо священника и его черное одеяние страшат его еще сильнее, чем во время их первой встречи.

— Я пришел осмотреть церковь, — резче, чем ему хотелось, произнес Корбетт. — Пока светло.

— Пойдемте, я все покажу, — спокойно ответил священник, и Корбетт решил, что Беллет не столь насторожен, как накануне, однако лишь кивнул, позволяя настоятелю сопровождать его к главному входу.

Внутри было темно, стоял затхлый запах плесени. Корбетт остановился, огляделся, и его внимание привлекла узкая, обитая железом дверь слева. Забыв обо всем остальном, он направился прямиком к ней.

— Дверь заперта, — поспешно заявил Беллет. — Заперта уже много месяцев. Она ведет на колокольню и крышу башни, если желаете…

Его голос понемногу стих, словно священнику стало скучно и расхотелось договаривать фразу до конца.

— Да, — брюзгливо отозвался Корбетт. — Желаю. Отоприте!

Раздвинув губы в полуулыбке, священник зазвенел тяжелой связкой ключей и отпер железную дверь. Она громко заскрипела ржавыми петлями, словно не желая открываться. Корбетт прошел мимо священника и стал подниматься по отсыревшей, покрытой плесенью винтовой лестнице. Не обращая внимания на молчащие бронзовые колокола, Корбетт отодвинул железные засовы и принялся толкать тяжелую деревянную крышку люка над головой, пока она не поддалась и не стала со скрипом подниматься.

Лицо Корбетта обдуло ветром, когда он встал на крыше башни. Подойдя к низкому зубчатому барьеру, он с головокружительной высоты посмотрел туда, где, до смешного маленький, лежал Чипсайд. Город тянулся во все стороны, на юг уходили крыши бесчисленных домов, а на севере, за Ньюгейтом и старой городской стеной, виднелись коричневая полоса земли и покрытые снегом поля. Оглядевшись, Корбетт понял, что здесь нетрудно спрятаться, а потом спуститься вниз, хотя люк и дверь в башню выглядели так, словно к ним не прикасались много лет, и незваного гостя наверняка услышали бы и Дюкет, и караульные с половиной Чипсайд-стрит в придачу. Покачав головой, Корбетт отправился в обратный путь. Священник ждал его с саркастической усмешкой на землисто-бледном лице.

— Что-нибудь нашли, господин чиновник?

Корбетт сделал вид, будто не заметил иронии, и осмотрел крыльцо. В углу из дыры в потолке свисали колокольные веревки. Под ними лежали еще веревки, свернутые кольцами. Одни были новые, другие — старые и обтрепанные.

— Здесь он взял веревку?

Священник кивнул:

— Да. Верно, пришел сюда, а потом вернулся к алтарю.

— В темноте?

— О чем вы? — недовольно переспросил священник.

— О том, — медленно произнес Корбетт, — что Дюкет сидел-сидел себе в темноте, а потом пришел сюда, но ведь здесь еще темнее, взял веревку и вернулся обратно.

— У него была свеча, — торопливо отозвался Беллет.

— Если и была, то он ею не воспользовался. На полу ни капли свежего воска! — Он поглядел на Беллета и удовлетворенно отметил, что тот больше не усмехается. — Напуганный до смерти человек не может идти ровно, его качает, и рука у него дрожит. — Корбетт потер пол носком сапога. — Здесь было бы больше воска, чем грязи!

Повернувшись, Корбетт направился в неф, просторное пространство до крестной перегородки с большой дверью посередине, которая вела в сакристию и к алтарному возвышению. По обеим сторонам стояли приземистые колонны. Все трансепты казались черными и пустыми, выделялись разве что деревянные скамьи и темноватые фрески на побеленных грязных стенах. Наверху, над каждым трансептом, был ряд небольших овальных оконцев. Корбетт обратил внимание на то, что все они заперты, кроме одного, разбитого, но все же слишком маленького, чтобы в него мог влезть взрослый мужчина, да еще незаметно для Дюкета и караульных.

Плотнее завернувшись в плащ, Корбетт пошел дальше, и эхо разносило по церкви стук его кожаных сапог. Он слышал, как сзади тихонько топочет священник, будто крыса по водостоку. Святой алтарь, тяжелый, деревянный, стоял, словно трон, на белом каменном возвышении. Смотреть было не на что, но Корбетт впервые осознал, что ему еще никогда не доводилось так приближаться к святая святых. Главный престол безразлично возвышался над ним, и белый мрамор не был украшен цветами или задрапирован тканями. Позади — запрестольная перегородка, дальше — пустота и стена с выцветшей фреской, а наверху мигала в темноте единственная лампа. И скамьи — по обе стороны. Корбетт развернулся и посмотрел наверх, на окно в виде трилистника над главным престолом. Оно одно и пропускало свет, так как окна рядом были закрыты ставнями, впрочем, как все остальные окна в церкви.