Орудья мрака

Харриет подняла глаза. Во мраке Краудер, сложивший пальцы домиком, казался лишь серой тенью.

— Да, я бы сказал, что это письмо действительно относится к делу. Нет ли там еще чего-нибудь? Записки от сэра Стивена?

— Здесь нет. Где ваши наблюдатели обычно записывают свои мысли и поступки?

Краудер обратился к последним страницам дневника, лежавшего у него на коленях.

— Порядок сохранен. Вот, на последних страницах этой книги. Теперь, мадам, настала моя очередь читать: «Я приложил это письмо к своему дневнику за тот год, когда была убита Сара Рэндл. Я полагаю, по-прежнему полагаю, что оно было написано леди Торнли, за трагическим браком коей я наблюдал, но не способен был помочь. По ее просьбе я носил брелок с того момента, как получил записку, но более мы с ней не сообщались. К тому моменту, когда леди Торнли совершила свое трагическое фатальное падение, я носил его уже два дня. Я сделал свои выводы, а будущим читателям этих строк предоставляю сделать свои. Да помилует Бог их души!»

Краудер перелистал страницы и снова спрятал от света слова сэра Стивена, а затем перевел взгляд на Харриет — она пристально глядела в сторону окон; сквозь щели по краям ставен в комнату попадал слабый отсвет солнца и зелени. Вечерний полумрак размыл контуры ее лица, однако анатом все же различил слезинку, сползавшую по ее бледной щеке.

V.4

Вопреки его собственным предположениям, Дэниелу Клоуду понадобилось куда больше времени, чтобы пересечь Лондон. В конце концов он оставил лошадь в одном из заслуживающих уважения мест на окраине города, надеясь, что пешком ему удастся перемещаться быстрее. День уже клонился к вечеру, а его надежда оказалась напрасной. Еще до того как он сумел осознать масштаб беспорядков, синими волнами пробегавших по городу, он понял, что дорогу будет найти нелегко. Его знания городской географии в лучшем случае можно было назвать туманными, и вскоре он очутился в паутине беспорядочно пересекающихся улиц, среди многочисленных зданий и шума, что вконец ошарашило и встревожило его. Дважды все заканчивалось тем, что он возвращался на ту же самую площадь, хотя был уверен, будто держит путь на запад. Здесь, перед ним и позади него, находилось то, о чем ранее он мог только читать. Лондон оказался еще непригляднее, чем он помнил.

Молодой человек начал задумываться: а что если Краудер и госпожа Уэстерман все же не были достаточно благоразумны, остановив свой выбор на нем? До нынешнего момента он лишь раз бывал в Лондоне; когда Клоуд был еще мальчиком, его дядя устроил это путешествие по милости одного из своих лучших клиентов. Тогда они ездили по улицам в экипаже. Дэниел перевешивался через край грохотавшей повозки и широко раскрытыми глазами с любопытством наблюдал за людьми, во множестве проходившими мимо. Он видел великолепно одетого человека, который будто бы сошел с картинки, а затем получил несколько толчков от группки облаченных в лохмотья мальчишек — сорванцы на прощание махали Дэниелу его же собственным носовым платком, а их крики и гиканье разносились по улице. Он видел, как по мостовым водили животных, поднимавших хвосты и пачкавших дорогу, тем временем джентльмены на лошадях, которые высоко поднимали копыта и казались юному Дэниелу замаскированными единорогами, то и дело сгоняли их со своего пути хлыстами. Он видел торговцев макрелью и молоком, громко расхваливавших свои товары, а на фоне белых стен — небольшие сборища мужчин, сбивавшихся в кучки над бутылками и игрой в кости. Проезжая мимо них, он свесился еще сильнее, и какая-то женщина, чьи оспины виднелись из-под лохмотьев и мертвенно-белой пудры, встала на цыпочки и погладила его по щеке своей костлявой рукой. А затем рассмеялась над ужасом и смущением мальчика, демонстрируя корешки последних черных зубов.

Вспомнив о ней теперь, Дэниел огляделся по сторонам и теснее прижал котомку к своей груди. В его сознании эта женщина превратилась в дух Лондона, и, полуобернувшись, он почти ожидал увидеть перед собой ее насмешливое лицо. Молодой человек остановился, а вокруг по-прежнему кипело движение. Наконец он вытянул руку и остановил человека, казавшегося по крайней мере чистым, если не дружелюбным. Дружелюбным здесь не казался никто.

— Тичфилдская улица?

Обернувшись, мужчина с подозрением поглядел на него.

— К северу отсюда, — проворчал он, но затем, заметив замешательство на лице Клоуда, объяснил подробнее: — Просто дойди до конца этой улицы, затем сверни направо и подчинись своему носу. Это рядом с Золотой площадью; если же попадешь на поля, значит, ушел слишком далеко.

Отпустив прохожего, Дэниел кивнул. Человек двинулся было дальше, но затем снова обернулся и почесал голову.

— Берегись, сынок. Люди Гордона буянят там что есть мочи. — Клоуд с благодарностью кивнул. Человек, вздохнув, снова подошел к нему. — И ради всего святого, не носи так свою котомку. Вот так — повесь ее на бок и спрячь под плащ. Когда я увидел, как ты льнешь к ней, мне и самому захотелось тебя ограбить.

Он поправил котомку, отошел на шаг назад, чтобы полюбоваться своей работой, а затем, еще до того как Клоуд успел заговорить, развернулся и снова отправился в людское море.

— Нет.

— Мисс, это чрезвычайно важно.

— Нет. Если вы желаете оставить у меня сообщение, я прослежу за тем, чтобы оно попало к детям, но больше ничего сделать не смогу. Вряд ли у вас есть к ним дело, не терпящее отлагательства.

— Есть. Я всю ночь ехал верхом, чтобы увидеть их.

— Тогда расскажите мне.

— Дело не подлежит разглашению.

— Значит, ему придется подождать.

Джейн собралась закрыть дверь у него перед носом. Дэниел поднял руку.

— Но ведь я стряпчий!

— Что ж, я очень рада за вас, сэр. Прощайте.

Дверь лавки с грохотом закрылась. Повернувшись, Клоуд прислонился к ней спиной. Он не знал, откуда у него взялись силы на такое путешествие. День двигался к закату, и в воздухе уже чувствовались первые вечерние нотки. Он не спал прошлой ночью, а длительная верховая езда словно прошила его мышцы красными нитями боли — они чувствовались, как только Клоуд начинал двигаться. Он снова вспомнил широколицую сиделку Брэй с маленькими голубыми глазами и то, как она распределяла свое наследство в кабинете дядюшкиной конторы, вспомнил, как нервничал он сам, поднося перо к бумаге, стараясь не посадить кляксу, чтобы потом при виде ее дядюшка не вздернул брови. Он вспомнил перечисленные вслух скромные богатства этой женщины, ее чудные фразы, гордость, когда она пересчитывала оставляемое наследство, загибая розовые пальцы: брошь и удивительно крупная сумма, причитавшаяся ее другу. И вдруг усталость покинула Клоуда — он громко проговорил, обращаясь к безразличному воздуху:

— Госпожа Сервис, Тичфилдская улица.

Его проводили в скромную гостиную, и он сел в одно из кресел, стоявших возле пустого камина, тем временем госпожа Сервис возилась с сервизом и чайными листиками на своем потрепанном столике для закусок. Гладкая кожа на ее щеках была усеяна красными точечками. Клоуд с радостью попросил бы ее не извиняться за свою маленькую темную комнатку и за девушку с кухни, что, притащив наверх горячую воду, присвистнула и подмигнула, а вовсе не присела в реверансе. На поношенном платье госпожи Сервис виднелись заплатки. И тем не менее все, что касалось ее самой и ее жилища, выглядело опрятно и чисто. Клоуд задумался о том, скольких же гостей ей доводилось развлекать и как она проводила вечера возле этого пустого камина, когда вокруг не было никого и ничего, кроме уличного шума.

Когда пришло время заговорить, Дэниел постарался осторожно выбирать выражения. Он дождался момента, когда можно было взять и попробовать чай — слабенький, потому что заваривался на старых листьях, — высказал свое восхищение, а уж потом упомянул о причине визита.

— Прошу прощения, мэм, но, боюсь, у меня дурные вести.

Госпожа Сервис с крайней осторожностью отставила свою чашку и выпрямилась, готовая проявить мужество. Сердце Клоуда забилось сильнее — по морщинкам на лице госпожи Сервис он понял, что она неоднократно получала дурные вести, и мысленно пожелал ей сил.