Свиток фараона

Д’Ормессон, как и следовало ожидать, высказался против этой идеи. Профессор из Гренобля объяснял это тем, что гробница была уже, мягко говоря, несколько раз «обнаружена», взломана и обыскана. Очевидно, и тексты были исследованы, чтобы вычислить предполагаемые, не найденные еще усыпальницы.

Миллекан категорически не хотел с этим соглашаться.

— Вряд ли, — заявил он, — расхитители гробниц и искатели приключений прошлого века имели достаточно знаний, чтобы расшифровать иероглифы.

Эти слова вдохновляли, и Закс-Вилат приказал очистить от мусора гробницу и две ее смежные камеры, а потом произвести детальное исследование.

Пока работники занимались уборкой мусора, Пьер Д’Ормессон приступил к расшифровке настенных текстов, которые как нарочно в некоторых местах очень плохо сохранились. Это были уже известные из других гробниц причитания по умершему, обращения к Хору и его отцу Осирису, предназначенные для того, чтобы помочь покойнику продолжить жизнь в царстве мертвых, как ему только пожелается. Спустя неделю гробница была очищена от песка, камней и пыли и можно было начать изучение глиняных кувшинов и мумий животных, которые лежали восточнее простого каменного саркофага в разграбленной погребальной камере. Два кувшина в человеческий рост разбились, семь остальных, вдвое меньше в высоту, были украшены иероглифами. Все они оказались пустыми, если, конечно, не принимать во внимание камни и песок. Работать в погребальной камере было весьма опасно, потому что для обрушения древних сводов, построенных на заре архитектуры, зачастую хватало какого-либо груза, поставленного сверху.

Профессору Д’Ормессону потребовалось две недели, чтобы расшифровать тексты, причем он предпочитал работать по ночам. Он нахваливал поэтичность отдельных высказываний и цитировал их за общими трапезами в домике археологов, как какой-нибудь чтец Корана в мечети.

В скромном жилище археологов с каждым днем становилось все меньше и меньше места, потому что Миллекан и Туссен решили перенести в дом из гробницы Нефера пару сотен мумий обезьян и ибисов, а также малые кувшины, вернее, то, что от них осталось. Мумии были самые разные — и очень маленькие, размером с ладонь, и большие, величиной с ребенка. И хотя профессор из Парижа заверял, что они не пахнут, от мумий поднималась мельчайшая пыль, от которой очень скоро у ученых появилась одышка и начали слезиться глаза. Требовалось срочно найти новое место для склада.

В команде ученых, кроме Миллекана, который был в восторге от гробницы и чувствовал себя Мариеттом, больше никто не испытывал радости от раскопок. Иероглифические тексты не имели большой научной ценности, потому что они в том или ином объеме встречались в многочисленных гробницах. Настенные рельефы были уничтожены сдвигами почвы или грабителями, а погребальные дары при ближайшем рассмотрении оказались неинтересными, так что Миллекан согласился с предложением Курсье поместить мумии и кувшины обратно в гробницу. Никаких сведений об Имхотепе в усыпальнице не обнаружилось.

В этой ситуации не было смысла доверять перенос мумий и глиняных осколков рабочим: если даже усыпальница Нефера будет замурована или закрыта каким-либо иным способом, все равно это привлечет внимание множества расхитителей гробниц.

Поэтому французы заботились не столько о содержимом гробницы, сколько о том, чтобы не привлекать своими действиями преступный сброд. Они и без того вызывали у окружающих пристальное внимание, что мешало их основному заданию.

Поэтому четверо ученых решили перенести посмертные дары ночью, замуровать гробницу и следующим же утром начать раскопки на новом месте. Нужно было поручить старшему рабочему доставку этого имущества в Каирский музей. Около полуночи они завершили работу, которую, по их мнению, никто не заметил. Французы приступили к завершающему этапу — запечатыванию гробницы. Они поручили дело Эдуарду Курсье. Но перед этим ученые решили передохнуть.

Несмотря на ночную прохладу, воздух в доме был горячий и спертый, да к тому же такой пыльный, что ученые предпочли остаться снаружи.

Они передавали по кругу бутылку красного вина. Над местом раскопок царила гробовая тишина. Казалось, даже шакалы и прочие жители пустыни отправились на ночлег.

— Все напрасно, все абсолютно бесполезно! — произнес Д’Ормессон и, словно норовистый конь, начал бить ногой землю. Хотя он и сидел, отвернувшись от Миллекана, тот хорошо понимал, что камень брошен в его огород, и ответил Туссену:

— Завтра профессор Д’Ормессон начнет новые раскопки, которые обязательно наведут нас на след Имхотепа!

Туссен рассмеялся и, глотнув из бутылки, произнес:

— Если бы только знать, как далеко в этом деле зашли другие. Иногда я спрашиваю себя: может быть, вообще стоит прекратить здесь работы и начать все с нуля?

— Что вы этим хотите сказать? — поинтересовался Д’Ормессон.

— Сейчас меня занимает один вопрос: не принесет ли нам больше успеха работа в архивах, чем здесь, в пустыне? Если быть честным перед самим собой, то нужно признать, что самые необходимые сведения находятся в различных музеях, в старых документах, которым, возможно, больше сотни лет.

— Я бы с удовольствием прекратил работы уже сегодня, — перебил его Д’Ормессон, но в тот же момент испуганно запнулся. Глухой рокот сотряс песок, словно началось землетрясение.

— Где Курсье? — воскликнул Миллекан. — Курсье! — закричал он, вглядываясь в темноту ночной пустыни. Ответом ему была тишина.

Миллекан, Д’Ормессон и Туссен бросились к гробнице Нефера. Туссен размахивал карбидной лампой.

— Курсье?! — В мерцающем свете лампы стало заметно, что земля над гробницей Нефера просела.

— Курсье! Курсье! — выкрикивали по очереди мужчины. Там, где когда-то был вход в гробницу, сейчас разверзлась глубокая дыра. Клубилась пыль.

— Бог мой, Курсье, — пробормотал Миллекан.

Туссен первым пришел в себя. Он повязал носовой платок так, чтобы тот закрывал рот и нос, и прыгнул в яму.

— Вы с ума сошли! — Миллекан, совершенно обезумев, метался вокруг зияющей перед ними ямы и беспрестанно повторял: — Вы с ума сошли!

Туссен относился так же строго к самому себе, как и ко всем остальным. Закрепив карбидную лампу на поясе, он уверенно спускался вниз. Это было очень тяжело, потому что каменные плиты свода разломились и врезались одна в другую. Туссен опасался, что под его весом они еще больше обрушатся.

Добравшись до дна кратера, Туссен заметил, что вход в гробницу тоже обвалился, но тесаные камни раскололись так, что под ними оставался проход, по которому можно было пробраться на четвереньках. Не мешкая, зажав в зубах ручку карбидной лампы, Туссен осторожно, чтобы не зацепить какой-нибудь камень, пополз внутрь гробницы. В тот момент он совершенно не осознавал всей опасности своего поступка.

Главная камера гробницы обрушилась, но в переднем левом углу, где заканчивался коридор, было еще достаточно места, чтобы встать в полный рост.

Туссен поднял над собой лампу. Шипение карбидного газа доносилось из вентиляционных отверстий под ручкой. Из-за густой мелкой пыли почти ничего не было видно, поэтому Туссен видел в радиусе двух метров от себя только очертания. Но света от лампы хватило, чтобы понять: каменная плита вопреки здравому смыслу удерживала весь потолок от обрушения, хотя опиралась лишь на боковую стену. Она давно должна была упасть.

Туссен невольно втянул голову в плечи от охватившего его ощущения надвигающейся опасности и все же сделал несколько шагов в сторону боковой камеры, в которой они нашли большие глиняные кувшины. Проход, несмотря на сильное давление сверху, выстоял, не разрушилась и левая стена. Насколько он мог различить в рассеянном свете лампы, обвалившаяся потолочная плита вдребезги разбила кувшины — повсюду валялось множество осколков, как после взрыва. Все это произошло из-за внезапно упавших каменных блоков. Но какие это были блоки! Камни величиной в человеческий рост, но шириной не больше ладони. Они лежали друг на друге или расслоились на части, словно от удара великана. Из-за этого под переломившимися пополам плитами образовались пустоты и лазейки. Туссен осветил каждую щель, но следов Курсье не нашел.