Синдикат

Комната Джимми была угловой, не очень большая, с двумя кроватями – спальной и еще одной, маленькой. На стенах висело несколько полок, но они были пусты. В комнате не осталось никаких следов пребывания Джимми. Должно быть, что-то отразилось на моем лице, потому что Джон Бим сказал:

– Я не из тех, Нейт, кто хранит святыни. – Он печально улыбнулся. – Уверен, Мэри Энн будет недовольна, узнав, что я убрал модели самолетов и пиратских кораблей, древние кресты и другое имущество Джимми.

– После всего, что случилось, кто может вас упрекнуть, что вы выбросили этот ненужный хлам.

Я использовал слово «хлам», чтобы проверить старика и точно – он вздрогнул.

– Я не выбрасывал его вещи, Нейт, – ответил он. – Они сложены в подвале. За исключением его проклятых альбомов с вырезками. Их я сжег.

Он на секунду дотронулся до лица рукой в серой перчатке; он был не такой уж сильный, каким хотел казаться. Потом извинился, сказав, что должен дать мне возможность устроиться, и ушел. Я разделся до трусов и забрался в постель. Сквозь окно пробивался лунный свет, хотя саму луну я увидеть не смог.

Я думал о Мэри Энн, спавшей где-то рядом, может, даже за соседней дверью. То я хотел пойти к ней, то желал, чтобы она пришла ко мне.

А то я вообще не хотел иметь с ней никаких дел (во всяком случае, не в комнате брата, не в его постели). Мне от этого было бы не по себе, хотя ни за что на свете я не смог бы объяснить – почему.

Глава 23

Меня разбудил гром.

Я сел на постели. В окна хлестал дождь, барабаня по стеклам так, что они дребезжали. Взглянув на свои часы на маленьком столике рядом с кроватью, – было чуть больше трех, – я попытался снова заснуть, но громкая дробь дождя и раскаты грома, от которых сотрясалась земля, свели мои усилия на нет. Я поднялся и выглянул в окно. Противное небо, под которым мы сюда ехали, сдержало, наконец, свои обещания, и я был рад, что нахожусь под крышей, а не веду машину через штат Иллинойс. Я все еще стоял у окна, когда хляби небесные разверзлись и пошел град. Было похоже, как будто дюжина Дизи Динсов колотила по крыше бейсбольными мячами.

Грохот стоял ужасающий.

– Натан?

Я оглянулся: Мэри Энн, все еще в голубом халате, обхватив себя руками как бы в поисках спасения, пробежала через комнату прямо ко мне. И крепко ко мне прижалась, вся дрожа.

– Это всего-навсего град, детка, – сказал я.

– Пожалуйста. Отойди от окна.

Внизу на лужайке собирались градины. Господи, да они в самом деле были размером с бейсбольный мячик. Одна градина отскочила от подоконника, и я последовал совету Мэри Энн.

Мы стояли рядом с кроватью, и я обнимал ее.

– Можно я лягу с тобой под одеяло, – попросила она. Попросила, как ребенок. Тут не было надуманного предлога – она на самом деле испугалась.

– Конечно, – ответил я и закрыл дверь. Она устроилась в постели рядом со мной, тесно прижавшись, и постепенно перестала дрожать. Град продолжался еще добрых двадцать минут.

– Ты меня прости за сегодняшнее, – сказала она. Из-за грохота за окном я едва разбирал, что она говорит.

– Мы оба вели себя по-детски, – ответил я.

– Думаю, что я, наверное, просто сноб.

– Все не без греха.

– Я очень люблю тебя, Натан.

– Любишь?

– Да, очень.

– Почему?

– Не знаю. А ты знаешь, почему меня любишь?

– Если отбросить сексуальное влечение? Тоже не знаю.

– Мне с тобой безопасно, Натан.

– Это же прекрасно, – сказал я, думая о том же.

– Ты сильнее меня. И видишь мир таким, какой он есть.

– В силу моей профессии, а ты видишь его как-то по-другому, и ты не одна такая.

– Думаю, я всегда смотрю сквозь розовые очки.

– Что ж, по крайней мере, на сей счет ты не заблуждаешься. А это значит, что ты большая реалистка, чем думаешь.

– Да ведь всякий, кто глядит на мир сквозь розовые очки, – реалист. Ведь именно поэтому он их и надевает.

– Что ж, смелей, Мэри Энн. Пока, без сомнения, жизнь тебя гладит по головке. И отец у тебя, кажется, отличный парень.

– Да, он просто удивительный.

– И, очевидно, с братом у тебя было все хорошо, иначе ты бы и не подумала нанимать меня для его поисков.

– Верно. Мы с Джимми были очень друг к другу привязаны. Иногда я даже могла лежать с ним в постели, рот как сейчас с тобой. И ничего тут плохого не было. Помню – мы играли в мужа и жену и целовались... Ну и всякие такие глупости, которые делают в детстве. Но я не была влюблена в брата, Натан. Ничем плохим мы с ним не занимались.

– Знаю.

– Конечно, ты знаешь – ведь я только с тобой одним и была вместе. Уж тебе-то известно, что я говорю правду.

– Знаю.

– Но мы с Джимми... единое целое. Папа замечательный, но он может быть холодным. Каким-то официальным. Наверное, это присуще доктору, как я думаю. Но в точности не уверена. У меня ведь не было матери. Я росла, не представляя, какая она, – она умерла, когда родила меня и Джимми. Иногда, обычно по ночам, я из-за этого плакала. Не часто – пойми меня правильно – я ведь не истеричка какая-нибудь. И к психиатру я хожу просто для того, чтобы лучше понимать себя, – для актрисы ведь это полезно, ты согласен?

– Конечно.

– Папа рассказал тебе об аварии? Как он сжег руки?

– Да.

– Это ведь моя вина. Он тебе это рассказал?

– Нет...

– Я видела ту машину. Я увидела, как она на нас мчится, и со мной сделалась страшная истерика. Я вцепилась в папину руку, и, думаю (хотя, кроме Джимми, никому этого не говорила), думаю, потому папа и не смог избежать столкновения.

– Мэри Энн, а ты с отцом никогда об этом не творила?

– Нет. По-настоящему – нет.

– Послушай. Ту машину вел пьяный водитель. Без всяких огней, как сказал твой отец. Это правда?

– Да, – согласилась она.

– Так вот – никто, кроме этого парня, в случившемся не виноват. И даже если твоя вина и состояла в чем-то, ты была еще ребенком. Ты перепугалась, ну так что? Пора об этом забыть.

– Психиатр говорит то же самое.

Град перестал, но дождь все продолжался.

– Он прав, – заметил я.

– Я хотела тебе об этом просто рассказать. Не знаю почему, но хотела. Это нечто, чем я хотела с тобой поделиться. Именно «поделиться» – вот точное слово.

– Я рад, что ты рассказала. Не люблю секретов.

– Я тоже не люблю, Натан.

– Да?

– Я знаю, почему люблю тебя.

– В самом деле?

– Ты честный.

Я громко рассмеялся:

– Меня еще никто не упрекал за честность.

– Я о тебе читала в газетах. И когда сказала, что пришла к тебе в офис, так как ты был первым в телефонной книге, это была только половина всей правды. Я сразу узнала твою фамилию и вспомнила, что ты ушел из полиции после перестрелки. Расспросила об этом кое-кого из друзей в Тауер Тауне, и они сказали, что слышали, будто ты ушел, не захотев играть в нечестные игры.

Прозвучало так, будто в Тауер Тауне могут обсуждать подобную чепуху.

– Но это ведь так? И на суде на прошлой неделе ты сказал правду. А все потому, что ты честный.

Я слегка сжал ее за плечо, самую малость, но так, чтобы она обратила внимание.

– Слушай, Мэри Энн. Не делай из меня того, кем я, на самом деле, не являюсь. Когда смотришь на меня, не надевай розовые очки. Наверное, я отличаюсь от многих известных людей, но и я – не воплощение честности, совсем нет. Ты меня слушаешь?

Она улыбалась, как ребенок, которым, в сущности, и была.

– И почему же ты меня любишь? – спросил я. – Потому что я детектив? «Тайное око»? Не делай из меня романтический образ, Мэри Энн. Я просто человек.

Повернувшись ко мне лицом, она освободилась от моей руки и, крепко обняв меня, кокетливо улыбнулась и сказала:

– Мне известно, что ты еще и мужчина. Я могу за это и поручиться.

– В самом деле, Мэри Энн?

– Может, это и наивно, Натан, но я знаю, что ты настоящий мужчина и притом честный, – во всяком случае, для Чикаго.