Лекарство от измены

— Ну что ж, — произнес епископ Жироны. — Это хорошие новости. Давайте немного пройдемся вместе.

Когда они спускались по лестнице, похожее на колокольчик сопрано взлетело, разлетаясь эхом в коридорах. К нему присоединились еще два или три голоса, чьи богатые, более низкие тона подхватили печальное пение. Исаак остановился.

— Это сестры, — сказал Беренгуер. — Они уже оставили свои постели и поют хвалу Господу. Епитимья, налагаемая на некоторых из них за то, что их голоса лучше, чем у прочих, — добавил он со смешком.

— Небольшая цена за такую красоту. Донья Исабель — ваша племянница, ваше преосвященство? По-моему, я не слышал, чтобы вы говорили о ней.

— Для этого есть причины, мой друг. Чтобы все было ясно, она действительно моя племянница, дитя моей сестры, а не ошибка моей юности, — сказал епископ, когда они ожидали сестру Марту, чтобы та открыла им ворота монастыря. — Рожденное в самый благоприятный час семнадцать лет назад. Скромная девочка, но смелая, с ясным умом и острым язычком. Я привык к ней. — Он помедлил, чтобы они могли идти рядом. — Я стал ее опекуном после смерти матери. Чтобы проследить за ее образованием, я поместил ее здесь.

Мимо них, рядом с Исааком, скользнула фигура, оставив после себя густой аромат мускуса и жасмина, смешанных с животным страхом. Поспешные, нервные женские шаги потерялись в шуме внутреннего двора, где епископа ожидала его свита и кони в нетерпении грызли удила. Аромат женских духов поглотил ночные запахи: запах коней, горящих факелов и потеющих мужчин. Исаак хотел было сделать шутливое замечание, но промолчал. Если монахиня решила отправиться посреди ночи на тайное свидание, то это совсем не его дело.

— Ночь темная? — спросил он епископа.

— Как в подмышке у черта, — ответил Беренгуер, хлопая своего друга по плечу в порыве хорошего настроения. — Луна спряталась, и звезды, похоже, исчезли вслед за ней. Вам придется вести меня по улицам. — Епископ помахал своей свите, чтобы они несколько отстали, и двое мужчин пошли пешком по дороге, шедшей вдоль притока Галлиганта и упиравшейся в северные городские ворота.

Монахиня со страхом пробежала мимо толпы, собравшейся возле главных монастырских ворот. Она накинула вуаль, чтобы скрыть бледное лицо и белое льняное монашеское покрывало, и сразу же потерялась на фоне стены. Она нащупывала путь, ведя дрожащими пальцами по стене и глядя в ночную тьму, пока не достигла открытого пространства между лугом и рекой. Путь от монастыря до моста, ведущего к баням, показался ей бесконечным; она чувствовала себя столь же заметной, как черный кот на снежной равнине. Наконец она наткнулась на дорожку, ведущую к двери, и попала прямо в руки Ромео. Он зажал ей рот рукой, чтобы задушить крик, и втянул ее в здание.

— Где она? — яростно прошептал он.

— У меня не получилось проникнуть туда. Она смертельно больна. Говорят, что нет никакой надежды. Возможно, я не смогу… — Она разразилась бурными рыданиями.

— Вы с вашим другом могли бы принести ее.

— Она лежит в лазарете, там лекарь и целая куча монахинь, не спускающих с нее глаз. Вы получили ребенка?

— Няня несет его. К восточным воротам.

— Как вы убедили ее сделать это? — с удивлением спросила она.

— Ей сказали, что это приказ его величества. Она нам нужна. Нам ведь не нужен плачущий ребенок на руках, не так ли?

— Пожалуйста. Давайте оставим этот план, — сказала она с настойчивостью в голосе. — Это слишком опасно. У нас не получится.

— Слишком поздно. На восходе няня будет у ворот. А кроме того, в этом деле участвуют и посторонние. Если сейчас попытаться отступить, это будет слишком опасно. Для всех. — Его рука изобразила в воздухе неопределенную волну. — Вы что, раньше не знали, что донья Исабель умирает? — жестко добавил он.

Ответом ему была тишина. Молчание затягивалось. Он встряхнул ее, и она заговорила снова.

— Я возьму ребенка и пойду к ее величеству. Я скажу ей, что услышала слух о заговоре, что я боялась за жизнь принца и поэтому взяла его из того места, где его должны были принести ей. Она простит меня. У нее вспыльчивый характер, но она отходчива.

— Вы не только плохо осведомлены, но еще и глупы, — сказал он. — А что вы скажете, когда вас спросят, кто же вам помог в этом деле?

— Я никогда не предам вас. Никогда.

— К счастью для меня, — холодно произнес он, — у вас и не будет такой возможности.

— Как вы смеете говорить со мной подобным образом? — сказала женщина, пытаясь собрать остатки достоинства.

— Смею, потому что должен, если мы оба хотим выжить. Будьте благоразумны, госпожа моя. Подождите меня здесь. Мне еще надо кое-что сделать. Если я не вернусь на рассвете, то мы встретимся за городскими стенами, около восточных ворот. Я принес вашу одежду. Пока меня не будет, переоденьтесь.

— А что вы можете сказать о причине болезни моей племянницы? — спросил епископ Беренгуер чересчур небрежным тоном, когда они уже медленно двигались в темноте. Факелы, горящие у них за спиной, создавали достаточно света для того, чтобы Беренгуер мог видеть дорогу. Для Исаака же улица была слишком знакомой, чтобы ему потребовался поводырь.

— Есть много возможных причин, ваше преосвященство, — очень осторожно ответил Исаак. — Это мог быть укус насекомого, впоследствии нагноившийся и воспалившийся: если бы донья Исабель была солдатом или драчливым парнем, я бы сказал, что это последствия небольшой, но запущенной раны.

— А могла ли эта рана быть следствием чьего-то злого умысла?

Исаак остановился.

— Я так не думаю. Это было бы трудно. — Он обдумал вероятность подобного события. — Когда донья Исабель придет в себя, Ракель узнает обстоятельства болезни. У вас есть причины опасаться преступного намерения?

— И нет, и да. Это единственное дитя моей сестры — сводной сестры, если быть точным. Доньи Констанцы д’Импури. Но, Исаак, друг мой, если бы вы могли видеть, вы бы знали то, что понимает каждый, кто смотрит на нее. У нее на лице написано, кто ее отёц. — Епископ остановился и посмотрел вокруг. Откуда-то внезапно налетел холодный ветер, и он поплотнее завернулся в плащ.

— Ее отец хорошо известен?

— Следует признать, что Педро Арагонский достаточно известен, — сказал он с легкой иронией. — О моей умершей сестре напоминает только выражение глаз, все остальное она унаследовала от отца. Если бы дети его жены были похожи на своего отца хотя бы вдесятеро меньше, чем донья Исабель, их мать уже была бы очень довольна, — сказал Беренгуер. Он остановился и положил руку на рукав Исаака, чтобы остановить его. — Вы что-нибудь слышите, друг мой? — прошептал он.

— Беспорядки, — сказал Исаак. — Где-то в городе.

— Мужланы празднуют канун Святого Йохана с бурдюком вина на каждого. В старые времена они бы уже обосновались с какой-нибудь женщиной на краю поля и не нарушали покой честного люда. — Беренгуер засмеялся и возвратился к собственным проблемам. — Подозреваю, что моя племянница — бельмо в глазу нашей молодой королевы. У нее и так уже достаточно неприятностей. Больше всего она боится, что инфант Йохан, новый герцог Жироны, умрет.

— Но у нее, конечно, будут еще сыновья.

— Говорят, она боится, что станет бесплодной, или, как ее предшественница, будет рожать только девочек. Достойный брак дочери доньи Констанцы может напомнить ей, какой непостоянной может быть фортуна.

— А это возможно, ваше преосвященство? — сказал Исаак. — Этот брак?

— Да. Дон Педро восхищен ее красотой и образованностью. Он планирует выдать ее замуж за очень влиятельного человека. — Он остановился и засмеялся. — Когда я произношу все это вслух, все опасения кажутся мне глупостью. К тому же ее величество — наименее кровожадная из дам, — добавил он. — Но кое-кто из ее сторонников сделал бы что угодно, чтобы избавить ее от неприятностей.

— Например, чтобы принести ей известие, что донья Исабель погибла от… укуса насекомого? — сказал Исаак.