Голос ночной птицы

— Эй, смотри фокус! — позвал Линч.

Он протянул руку, взял фонарь и начал медленными волнообразными движениями водить им над серой крысой. Грызун лежал тихо, явно ничем не интересуясь, вытянувшись рядом с погрызенным куском картошки. Линч двигал рукой медленно и ровно, и вскоре Мэтью заметил, что хвост крысы извивается, и голова поворачивается к таинственному свету, кружащему в театре ночи. Прошла минута. Линч все водил и водил фонарем вокруг, не ускоряя и не замедляя движение. Свеча бросала красные отсветы на глаза крысы и сверкала белым льдом в глазах крысолова.

— Вставай, детка, — шепнул Линч тоже почти в ритме песни. — Вставай, вставай, вставай.

Фонарь снова пошел по кругу. Линч наклонил голову к крысе, кустистые брови сосредоточенно сдвинулись.

— Вставай, вставай, — говорил он, и в голосе его стала слышаться повелительная интонация. — Вставай, вставай!

Вдруг крыса задрожала и встала на задние лапы. Балансируя на хвосте, она стала кружиться вслед за фонарем, как миниатюрная собака, выпрашивающая кость. Мэтью смотрел, не в силах оторвать глаз, понимая, что крыса в состоянии транса, загипнотизирована свечой. Глаза зверька глядели на пламя, передние лапки царапали воздух, будто хотели объединиться с этой странной и красивой иллюминацией. Кто знает, что видела эта крыса — благодаря подслащенному опиуму — там, в центре этого огня?

— Танцуй, детка, — шепнул Линч. — Рил, если можно.

Он закружил фонарем чуть быстрее, и казалось, что крыса тоже стала вертеться быстрее, хотя, может, Мэтью это себе вообразил. И действительно, нетрудно было вообразить, что крыса стала танцором по команде Линча. Задние лапы у нее дрожали, готовые подломиться, и все же крыса искала общения с пламенем.

— Детка, детка, — шептал Линч голосом ласковым, как касание туманом щеки.

А потом опустил острогу — неспешно, но скорее так, будто сдавался. Два лезвия пронзили подставленный живот крысы, зверек задергался и завизжал. Оскаленные зубы стали полосовать воздух, как было у собратьев этой крысы весь этот час. Линч отставил фонарь, быстрым движением кисти сломал крысе шею и бросил в мешок окровавленный труп.

— Как тебе? — спросил он Мэтью, ухмыляясь в предвкушении похвалы.

— Потрясающе, — ответил Мэтью. — Вы могли бы найти работу в цирке, если бы пощадили своего партнера.

Линч засмеялся. Из сумки он вытащил тряпку и стал вытирать лезвия остроги, что означало, очевидно, прекращение казней.

— Был я в цирке, — сказал он, стирая кровь. — Девять или десять лет назад, там, в Англии. С крысами выступал. Одевал их в костюмчики, заставлял танцевать, вот как ты видел. Они любят эль, или ром, или покрепче чего, а от свечки им кажется, что они Бога видят. В смысле, своего крысиного Бога, какой бы он ни был.

— А почему вы ушли из цирка?

— Не поладил с тем паразитом, что был владельцем. Я ему львиную долю денег зарабатывал, а он мне мышиное жалованье платил. А потом — там чума так поработала, что от публики остались ребра да зубы. — Он пожал плечами. — Я себе лучше работку нашел для пропитания.

— Крысоловство? — Мэтью сам услышал, что вложил в это слово некоторое неодобрение.

— Очистка зданий от грызунов, — ответил Линч. — Я тебе говорил, в каждом городе нужен крысолов. Если я на земле что-то знаю, так это крыс. И людей, — добавил он. — Так знаю людей, что рад проводить всю жизнь среди крыс. — Он встряхнул мешок. — Пусть даже дохлых.

— Достойное чувство, — сказал Мэтью.

Линч встал. Мешок с крысами болтался у него на боку. Окровавленную тряпку он убрал в сумку из воловьей кожи и перебросил сумку через плечо.

— Я тут уже почти два года, — сказал он. — Достаточно, чтобы знать: хороший город, да только не жить ему, пока ведьма жива. — Он кивнул в сторону Рэйчел в камере. — Надо ее вытащить утром в понедельник да покончить с этим делом. Прикончить, чтобы не мучилась, да и нас тоже не мучила.

— Она что-нибудь вам дурное сделала? — спросил Мэтью.

— Нет. То есть пока нет. Но я знаю, что она сделала и что еще хотела бы сделать до того, как дело кончится. — Острогу он держал в правой руке, а левой взял фонарь. — На твоем месте, пацан, я бы сегодня ночью к ней спиной не повернулся.

— Спасибо за заботу, сэр.

— Всегда пожалуйста. — Линч насмешливо поклонился. Выпрямившись, он прищурился и оглядел камеру. — Похоже, я тут как следует почистил. Может, еще где-то сколько-то прячется, но не так, чтоб из-за них тревожиться. Так что спокойной ночи тебе и ведьме.

Он вышел из камеры и направился к выходу, унося фонарь.

— Постойте! — сказал Мэтью, вцепившись в решетку. — Вы не оставите свет?

— Чего? Этот огарок? Да он и часа не прогорит. И как я в темноте замок запру? Нет, фонарь мне самому нужен.

Не говоря более ни слова, Линч вышел из тюрьмы, и темнота стала полной. Потом послышалось дребезжание цепи, когда Линч запирал вход, и наступила жуткая тишина.

Мэтью минуту или две неподвижно стоял на месте, все еще вцепившись в решетку. Он глядел в сторону двери, надеясь вопреки очевидности, что Линч, или кто-нибудь, вернется с фонарем, потому что эта тьма была совершенно невыносима. Слышался запах крыс. Нервы у Мэтью начали расплетаться, как разрубленные веревки.

— Я вам говорила, — сказала Рэйчел тихим, но совершенно спокойным голосом. — Темнота здесь полная. На ночь никогда не оставляют фонарь. Вы могли бы это сами знать.

— Да. — Голос его прозвучал хрипло. — Мог бы.

Он услышал, как она встала со скамейки. Услышал ее шаги по соломе. Потом раздался шорох мешковины и скрип ведра. Далее последовал шум струи воды.

Одна проблема, мрачно подумал Мэтью, уже решена.

Ему придется выдержать эту темноту, хотя она и невыносима. Все равно придется выдержать, потому что, если он не справится, он может закричать или зарыдать, а что толку? Как-нибудь он сможет выдержать три ночи, раз Рэйчел Ховарт смогла вынести три месяца. Наверняка сможет.

В бревенчатой стене позади него послышался писк и шорох. Он отлично знал, что наступила ночь, которая послужит испытанием его характера, и если характер не выдержит, то он, Мэтью, пропал.

Голос Рэйчел внезапно донесся из-за решетки, которая их разделяла.

— Попробуйте заснуть, если удастся. Нет смысла стоять всю ночь напролет.

В конце концов Мэтью нехотя разжал пальцы и заставил себя пройти мимо стола к тому месту в соломе, где решил спать. Естественно, он выбрал место еще до того, как унесли фонарь. Он опустился на колени, пошарил вокруг, проверяя, нет ли здесь крыс, желающих напасть. Их и не было, хотя звуки раздавались тревожно близко. Он лег на бок и свернулся в тугой ком, обхватив руками колени. До рассвета была еще целая вечность.

Он услышал, как женщина легла на солому. И воцарилась тишина, если не считать крыс. Мэтью сжал зубы и крепко зажмурил глаза. Может быть, он издал какой-то звук отчаяния — всхлип или стон, но он не был в этом уверен.

— Можно мне называть вас Мэтью? — спросила Рэйчел.

Это было недопустимо. Совершенно недопустимо. Он — клерк магистрата, а она — обвиняемая. Такая фамильярность непозволительна.

— Да, — сказал он голосом сдавленным и почти надтреснутым.

— Спокойной ночи, Мэтью.

— Спокойной ночи, — ответил он и чуть не сказал «Рэйчел», но успел захлопнуть рот раньше, чем вылетело это имя. Но самым внутренним голосом он его произнес.

Мэтью, прислушиваясь, ждал. Чего ждал — он не знал и сам. Может быть, жужжания сверкающей мухи, посланной ведьмой. Может быть, холодного смеха демона, который пришел к ней в гости с неприличной целью, может быть, хлопанья вороновых крыл в темноте. Но ничего такого он не услышал. Раздавались только тихие шорохи уцелевших крыс, а потом, через некоторое время, к ним присоединилось дыхание спящей Рэйчел Ховарт.

«Что ей нужно — так это боец за правду», — вспомнил он.

А кто в этом городе может выступить борцом, как не он сам? Но улики… видимые улики… такие тяжкие…

Тяжкие или нет, но вопросов очень и очень много. Столько этих «почему», что он едва мог перечислить в уме их все.