Тщеславная мачеха

Элпью открыла дверь, и мисс Бонтем медленно спустилась по лестнице.

Провожая гостью взглядом, Элпью размышляла, какая часть ее ночной истории правда, а какая – ложь и зачем вообще она все это ей рассказала.

Элпью отломила от буханки кусок, положила на него ломоть мяса и села на кровать подумать.

Прюд и Уэкленд. Герцог и Леонора Смит.

А сама герцогиня? Вполне вероятно, что со смертью Изабеллы ее положение изменится к лучшему.

Элпью размышляла о судьбе невзрачной герцогини, терзаемой ревностью к Изабелле Мердо-Мактавиш, и о том, как легко это могло привести ее к убийству. В конце концов, она же была там, стояла на пороге, а за спиной у нее лежало еще теплое тело погибшей. Если герцог и Изабелла были любовниками, а бедная некрасивая герцогиня – ревнивой женой, разве это не классический сценарий для убийства? Называется crime passionnel. [108] Но все равно преступление.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Спираль – особый способ очищения апельсинов и лимонов. Этот термин искусства означает срезание кожуры очень тонкой и узкой полоской с помощью маленького ножа, специально для этой цели предназначенного; нож идет по кругу, начиная с верхушки лимона или апельсина, так чтобы кожура тянулась одной непрерывной лентой.

Элпью пришла к графине вскоре после рассвета. Проведя ночь на полу в пустующей комнате, та уже проснулась и вернулась к себе.

– Кошмар, Элпью! – воскликнула графиня, после того как они обменялись рассказами о своих ночных приключениях. – Вместо того чтобы раскрыться, дело с каждой минутой все более запутывается. Теперь у нас три пары и одиночка. – Печально зазвонил колокол. – Сейчас начнется служба. Нам лучше не задерживаться. Уверена, похороны Изабеллы что-то прояснят насчет местной конгрегации, хотя одному Богу известно, что именно. – Она накинула на плечи мантилью. – Идем.

– О, мадам, – Элпью постучала себя по голове, – в спешке я забыла накидку. Без нее меня не пустят в часовню.

– Быстро! Сейчас найдем что-нибудь подходящее. – Графиня порылась в комоде. – Так, а это что? – проговорила она, копаясь в ящике для чулок. – Леди Анастасия достала маленькую тетрадку. – По-моему, это почерк Изабеллы.

Элпью вытаскивала чулки и китовый ус, надеясь найти замену своему головному убору.

– Положите в карман, посмотрим после похорон.

Графиня схватила пару черных шелковых чулок и закрутила их вокруг головы Элпью.

– Сделаем тебе чалму, как у мусульман в пьесах. Стой смирно, дитя. Будет похоже на шляпу, а концами чулок прикроем уши. – Она переломила о колено кусок китового уса и укрепила сооружение. Отступив на шаг, леди Анастасия полюбовалась своим творением. – Господи, Элпью, в другой жизни я могла бы стать модисткой. Идем же.

Чувствуя себя очень неловко из-за бьющих по щекам чулок, Элпью спускалась следом за графиней по лестнице. После ночных откровений мадемуазель Бонтем она решила не спускать глаз с Леоноры Смит. Графиня, еще раз оглядев головной убор своей напарницы, теперь уже сомневалась в нем, но ничего не сказала.

Часовня еще хранила тепло всех тех людей, что набились сюда во время ранней мессы, которую почтили присутствием король и его придворные. В лучах солнца, проникавших сквозь высокие окна, клубились густые облака ладана; плыли звуки органа – играли траурную службу, сочиненную Перселлом.

Графиня и Элпью сели в последнем ряду.

В центральном проходе, у подножия ступеней, ведущих к алтарю, стоял гроб Изабеллы, убранный пурпурной и черной тафтой и усыпанный белыми лилиями.

Гораздо ближе к сиденьям, на высоком черном столе, стояли три урны.

– Что это? – шепотом спросила Элпью.

– Погребальные урны, – ответила графиня. – Французский обычай. Их закапывают отдельно.

– Отдельно от чего?

– От самого тела.

Элпью задумалась.

– А что в них? Ее любимая пища, книги или что-то еще?

– Господи, нет! – У графини свело желудок, когда она вспомнила об их содержимом. – В одной урне мозг Изабеллы Мердо-Мактавиш, в другой – ее сердце, а в последней – внутренности.

– Какая гадость! И зачем я только спросила? – Элпью обмахнулась листком с текстом службы и снова недобрым словом помянула свой головной убор. Из-за него она уже обливалась потом. – Где их закопают?

– Не знаю, но, наверное, она оставила завещание. Мозг – в Шотландии, например…

Элпью украдкой взглянула на Уэкленда, севшего рядом с ней. Интересно, заметил он ее, когда она убегала прошлой ночью? Непроницаемое выражение его лица никак не объясняло странной связи шеф-повара с леди Прюд.

Держась за спинку передней скамьи, графиня подалась вперед и, скосив глаза, разглядывала ноги проходивших. Мужчин с красными каблуками не было, равно как и женщин в атласных туфельках.

В проход ступила Леонора Смит, бледная как полотно, с застывшим взглядом. Девушка озиралась по сторонам, словно высматривала кого-то, спрятавшегося среди собравшихся. Она медленно продвигалась вперед, хватаясь за спинки скамей, чтобы удержаться на ногах. Элпью заметила, что у нее неудержимо дрожат руки.

Перед самым началом службы, когда мальчики-служки закончили зажигать свечи, двери часовни снова открылись и вошла леди Прюд. На руках у нее были кандалы, сопровождали ее два сурового вида стражника. Троица уселась в первом ряду, и все, как один, преклонили колена.

По ступенькам алтаря поднялся священник и начал службу.

– Очень жарко! – Элпью оттягивала на себе платье, слушая невыразительный голос священника. Она чувствовала, как по спине у нее стекают струйки пота. – Нельзя ли открыть окно?

Графиня пыталась отвлечься от тягостной атмосферы происходящего, разглядывая великолепное полотно Пуссена «Тайная вечеря», висевшее на стене рядом с ними.

– Это комнатная собачка? – спросила она, прищурившись. – Что за мысль изобразить собаку рядом с Иисусом! А кто это положил голову на стол? Или это голова Иоанна Крестителя? Картина отсвечивает.

Элпью видела, что все страдают от духоты. Уиппингем, например, побагровел до свекольного цвета. Доктор вынул часы; в этот момент дверь опять отворилась, тихо вошла Вирджиния и примостилась в последнем ряду. Слабо улыбнувшись ей, Роджер подвинулся, освобождая место. Он был очень бледен, а его лоб покрыт испариной.

Слушая монотонные, произносимые на латыни слова богослужения, графиня нервничала. Она опять устремила свой взор на картину. Поразительно – все эти мужчины в длинных одеяниях ели, лежа за столом. И кто из них, интересно, Иуда Искариот? Возможно, та таинственная фигура в красном, исчезающая в дверях.

Леди Анастасия обрадовалась, когда герцог де Шарм нетвердой походкой прошел к ступенькам, чтобы произнести надгробную речь.

Разодетый в черное с золотом, герцог встал рядом со столом, на котором возвышались три урны.

– Изабелла Мердо-Мактавиш была красивой, элегантной, остроумной femme galante. [109] – Он говорил твердо, время от времени заглядывая в свои записки. – И это чудовищная трагедия, что женщина, столь полная жизни, лежит теперь передо мной мертвая.

– Сколько горечи! – Графиня смотрела на жену герцога. Та стояла на коленях, закрыв свое чудное лицо руками, плечи ее содрогались.

– Изабелла, – продолжал герцог, – всегда была олицетворенным дружелюбием, une femme vraiment belle. [110] Мы часто проводили время вместе. Рядом с ней дни пролетали, как минуты…

Элпью и графиня переглянулись.

– La mort nous fait penser de la vie. [111] Изабелла-писательница обладала гениальной способностью выискивать таинственное и необычное. Ее ум и образ жизни значительно опередили наше время. Что до ее сердца, то оно было самым нежным, самым добрым, самым любящим…