Деревянная грамота

Авдотьица быстро взглянула на Стеньку. Казалось, хотела задать какой-то вопрос — но передумала.

— Верно! — сам себя одобрил Стенька. — И что конюхи тебе платят — мы знаем. Да только им и заплатить-то нечем, им дьяк Башмаков много денег не даст! А коли мы с моим подьячим тебя на хлебное место устроим — тут тебе и кормовые, и подарки, и наряд подвенечный, и в крестные к твоим детям почтенные люди пойдут! Вот и подумай хорошенько! Сделаешь так, чтобы мы ее, треклятую, получили, а не конюхи, — сразу после Пасхи будешь в Верху! И в этом уж не ты мне, а я тебе крест целовать готов!

Авдотьица и это выслушала бессловесно.

— Да что ж ты, онемела? Язык на радостях проглотила? — удивился Стенька.

— Подумать надобно, — очень тихо произнесла она.

— Да что тут думать? Соглашайся, свет! А что сказать твоим конюхам — я тебя научу. Первым делом — об этом нашем сговоре молчи! Коли конюхи обо мне расспрашивать примутся — говори, обещал в стрелецкую слободу к хорошему сапожнику сводить, что недорого берет! И коли они что про нее, окаянную, говорить начнут, — примечай, чтобы мне после пересказать! И коли проведаешь, где ее на белянинском дворе прячут, — ко мне беги! Вот и вся премудрость!

— Умен ты, Степан Иванович, — с неожиданным почтением молвила девка. Знаешь, как дело повести. Я сейчас тебе ничего сказать не могу, потому что сама многого еще не понимаю, хитрят конюхи, а мне про свои козни не докладывают. Но коли что разведаю — дам тебе знать! Вот, погляди…

Она вынула из-за пазухи костяные четки, в которых через каждые десять коричневых щербатых зерен была большая бусина тусклого синего стекла.

— Поглядел, — отвечал Стенька.

— Коли кто к тебе прибежит и эти четки покажет — знай, что от меня. Сам меня не ищи — на Неглинке все равно не сыщешь. А я дам о себе знать. Только гляди, не обмани!

— И в мыслях не держал. Мы с Деревниным отродясь никого не обманывали!

На том Стенька с Авдотьицей и расстался.

Он еще подождал сидельца с санями, помог ему погрузить последний остававшийся в шалаше товар и поспешил в приказ.

По его довольной роже Деревнин понял — затея удалась.

— Я ж говорил — все они замуж хотят! А эта — других поболее, потому что ей-то выйти замуж труднее, чем обычной девке.

— Разве что государыня сама кому-нибудь жениться прикажет, да жениха к венцу под стрелецким караулом поведут…

— А это уже не наша печаль!

— Эй, Данила! — позвал Ваня Анофриев, входя с мороза в конюшенный теплый полумрак. — Тебя там домогаются!

— Девка? — обрадовался Данила.

— Женить тебя пора, — укоризненно заметил семейный человек Ваня. Парень, наш с тобой одногодок.

— Ну так веди сюда!

— Чужого-то?

Данила оглянулся по сторонам — старших поблизости не было.

— Ничего, ненадолго!

Это оказался Филатка Завьялов.

— Бог в помощь! — сказал юный скоморох. — А я по твою душу.

— Передать что велели? — едва удерживая трепет, зародившийся в груди чуть пониже шеи, спросил Данила.

— Да она со мной пришла, тут поблизости, в Ризположенском храме. Можешь выйти-то?

Данила был полуодет — когда купаешь норовистого аргамака, и сам вместе с ним вымокнешь. Он накинул на голое влажное тело рубаху, сверху — чей-то опрометчиво оставленный в шорной тулуп, и задами перебежал от конюшен к Ризположенской церкви, которая всегда удивляла его своей величиной. Эту бы церковь — да положить набок, думал Данила, цены бы ей не было! Вся она ушла в высоту, народу там меж толстыми каменными столбами помещалось хорошо коли с полсотни.

За столбом и поджидала его Настасья.

Церковь была не тем местом, где куму с кумой обниматься. Они тихонько друг друга поприветствовали и отошли к самой стенке, чтобы не мешать добрым людям, желающим приложиться к особо почитаемому образу — списку с чудотворной Богородицы Печерской.

— Неужто все разузнала? — и с недоверием, и с восхищением разом спросил Данила. Он пытался быть весел и даже несколько насмешлив, хотя неловкость испытывал невообразимую — его волновали полумрак, запах дорогого ладана, еще какой-то запах, идущий от нарумяненной и подбеленной Настасьи.

— Кое-что разведала, потому и прихожу. Точно ли вы, конюхи, Авдотьице за помощь деньги платили?

— Платили, и немалые. Там всей работы-то было — добежать, поглядеть да к нам прибежать… — Данила призадумался. — А потом ей совета спросить не у кого было, она сама розыск повела — да и удачно получилось.

— И за тот розыск ей хорошо заплатили?

— Вроде не жаловалась. Вот я и боюсь, что опять она сама что-то затеяла.

— Да ты уж про то толковал… Вот что, куманек, — сказала Настасья. Не нравится мне это дельце. Авдотья-то не умна, а ум показать тщится. И тем гордится, что через умишко свой поболее иной девки зарабатывает. А умишка с гулькин нос! Подрядилась одно дельце выполнить — да, видать, в том дельце и увязла, но только там конюхи ни при чем. И еще — сказывала подружкам, будто в Хамовники собралась…

— Когда?! — так и взвился Данила.

— А вот когда — не знаю, но сдается, что тому дня два… Мне Феклица еще сказала, что сперва из бань за ней девчонку присылали, потом и сама объявилась. Девки ей при баню, а она им — коли вдругорядь пришлют, так чтобы передать — она к самой Масленице придет, так пусть бы за нее подружки потрудились, она уж отдаст деньгами. И тогда же обмолвилась, что ей недосуг, надо засветло в Хамовниках побывать. Уж не по вашему ли дельцу туда ходила?

— По нашему-то по нашему…

Данила был готов сам себя кулаком по лбу треснуть.

Авдотьица и тогда, самовольно наняв извозчика и выследив похитителей мертвого тела до Хамовников, немало удивила конюхов недевичьей хваткой. Конечно, они понимали, что не избалованная боярышня, даже не купеческая дочка, даже не посадская девица из обычной семьи, а — зазорная девка с Неглинки, привыкшая самостоятельно своей судьбой распоряжаться. Возможно, она, видя, что розыск — дело хлебное, и проведав что-то новое, решилась продолжить начатое, а потом уж и доложить Даниле, заодно стребовав с него гривенник или даже больше.

Но что такое она могла проведать?

Встретила ли одного из тех молодцов, что выкрали мертвое тело? Может, в другой скоморошьей ватаге, не Настасьиной, побывала и о замерзшем парнишечке важное услышала?

Данила мог только гадать, на что отважится сильная, рослая и охочая до хоть малой наживы девка.

— По другому твоему дельцу я розыск учинила, — продолжала Настасья. Твоя милость знать хотела, не было ли драки между ватагами да не хоронила ли которая-нибудь ватага десятилетнего парнишку? Правильно я говорю, куманек?

— Правильно, кума.

— Так вот — ничего такого не было. Скоморохи совсем недавно на Москву приходить стали, делить нам пока было нечего. Есть которые весь год живут на Москве, промыслами занимаются, кто сапожным, кто еще каким. и только на Масленицу личины надевают. У меня Нестерка такой. Я до этих еще не добралась толком, они ведь тихо сидят. На Масленице только и станет ясно, кто к какой ватаге прилепился. Но из них никто бы в Земский приказ за мертвым телом идти не побоялся. Они на Москве — свои, чего им бояться? А наши веселые раньше времени сюда не приходят, чтобы неприятностей не нажить. Кроме тех, кто кулачным боем промышляет, — да они с собой детишек не берут. Парнишке десятилетнему при матери место. Вот кабы четырнадцать или пятнадцать — тогда уже можно понемногу и к бою приучать.

— А бывает, в иных местах и десятилетние на лед выходят, — вставил Филатка.

— Бывает! Покричать, кулачишками помахать, да и деру — чтобы взрослые вслед за ними сошлись. Так это — там, где сами боем тешатся, а на Москве ведомые бойцы весь город тешат, да и государя тоже! Тут не до баловства. Ну, что, куманек, доволен?

— Да уж доволен, — хмуро произнес Данила. Что-то во всем этом дельце одно с другим не вязалось, но он бы пока не мог сказать — что именно.

— Так мы пойдем, что ли? — это был непростой вопрос, Настасья ждала на него двусмысленного ответа. С одной стороны, вызвала она кума с конюшен ненадолго, все необходимое сказала, пора и честь знать. Но с другой — мог же этот несуразный кум догадаться завести речь о следующей встрече!