Досье Дракулы

— Спасибо, мистер Кейн, — сказала Сперанца. — Вообще-то обычно я принимаю все приглашения в замки, но, мне кажется, в настоящее время мы нигде не можем чувствовать себя в полной безопасности. Более того, если мы укроемся там, то укроем только себя.

— Ну да, конечно, — сказал Кейн. — А кого еще мы можем укрывать?

Но до меня мысль Сперанцы дошла.

— Кейн, если мы спрячемся подальше, что тогда будет с теми, кто ничего не подозревает? С «никчемными»?

— Боже всемогущий! — воскликнул потрясенный Кейн, тяжело падая обратно в кресло. — Что за кошмар впустил я в Лондон! Ты прав, Брэм: я трус.

— Нонсенс, мистер Кейн, будь вы трусом, вас бы сейчас здесь не было. Можно даже сказать, что из нас троих вы самый храбрый, поскольку рискуете чем-то большим, чем… жизнь. Полагаю, те, кто считает, будто репутации мертвеца уже ничто не повредит, сильно ошибаются.

— Я… я… — начал было Кейн, но так и не пошел дальше горестного стона.

— Самообвинения непродуктивны, мистер Кейн, — продолжила Сперанца, — это как кресло-качалка. Вы что-то делаете, двигаетесь, но остаетесь где были. Это нас никуда не приведет. Сейчас нам нужен план.

— Вот именно, — поддержал я, и мы занялись его выработкой.

К рассвету этого дня, пятницы, его можно было считать сформулированным. Беда, однако, в том, что после всех наших споров, предложений и разглагольствований пресловутый план свелся фактически к двум пунктам.

Выжидать и наблюдать.

Именно этим мы сейчас и занимаемся, в ночь с пятницы на субботу. Кейн несет стражу у окна, и мы все трое ждем: мы с Кейном — здесь, Сперанца — за засовами своих дверей. Хотя я переживаю насчет Сперанцы, на самом деле в заботе в первую очередь нуждается Кейн. Когда мы несколько часов назад сели перекусить и у дверей зазвонил колокольчик, он чуть из кожи не выскочил.

Но то был всего лишь мальчишка, нанятый миссис Квиббел доставить весточку об успешном завершении порученного ей дела. Что он и сделал, отдав ключ Кейну и выпалив на одном дыхании, что было велено.

— Миссис К., — протарахтел он, пятясь от моей двери, даже когда говорил, — клянется, что, если вы забудете ее, она забудет вас.

Я кивнул в знак понимания и потянулся за монетой, но мальчишка уже был таков, припустив к реке.

Итак, мы наблюдаем и выжидаем. И я пишу, точнее, писал, ибо пришла моя очередь заступать на наблюдательный пост в темной гостиной.

Дневник Брэма Стокера

Суббота, 21 июля

Никто из нас его не видел, хотя мы по очереди следили за двором всю ночь. ( Вопрос.Хочет ли он, Тамблти, если это не Сет, чтобы мы преследовали его?) Эта недреманная вахта убивает Кейна. Он не знает, как долго еще сможет остаться в городе. Если я сейчас назову его трусом, это добьет его окончательно. То же будет со мной, если он назовет меня сумасшедшим. Но таковы мы оба и есть, перетрусившие безумцы, обезумевшие трусы. Но кто бы не стал таким на нашем месте среди всех этих странностей?

Тем временем мы наблюдаем. Тем временем мы выжидаем. Молюсь о том, чтобы нам никогда не пришлось сказать, что мы ждали слишком долго.

Дневник Брэма Стокера

Среда, 25 июля

Кейн пока здесь, хотя его багаж упакован и стоит у кровати.

Телеграмма

Брэм Стокер — Леди Джейн Уайльд

Четверг, 26 июля 1888 года

Примите нас сегодня, в 3.00. Необходим новый план — План Действий.

Дневник Брэма Стокера

Пятница, 27 июля

Встал на рассвете. Эффект опиумной настойки ослабевает, но, в отличие от Кейна, я не рискую увеличить дозу. Обыскал помещение в поисках трупов, ничего не нашел и сейчас сел за стол, чтобы записать, что мы имеем и что следует предпринять. Мне, как никогда, необходимы точность, четкость, определенность.

Таким образом:

Ада и Мэри отосланы и не грустят, благо Кейн платит им жалованье.

Генри остается на море. Послал ему телеграмму:

«Все в порядке, все спокойно. Работа у Харкера продвигается быстро…» и т. д.

Флоренс и Ноэль в безопасностив Дублине, где им придется пробыть еще некоторое время.

Послал Торнли настоятельную просьбу встретиться и поговорить, где и когда ему удобнее. В Лондоне? В Дублине?

…Теперь еще и позавтракал: немного яиц и рагу. Молю о том, чтобы все это удержалось в моем желудке и помогло отчитаться на бумаге о вчерашнем совещании со Сперанцей.

Итак.

К дому Уайльдов мы шли в тишине. Я прислушивался, но никакого зова не раздавалось, что Кейн воспринял с должным облегчением. ( Вопрос.Только вот добрый на самом деле знак эта тишина или дурной? Нам это не известно.)

Свернув на Парк-стрит, мы увидели на тротуаре перед домом № 116 или где-то поблизости от него Уайльда, который на моих глазах повернулся и двинулся в противоположном от нас направлении. Поскольку на таком расстоянии его еще можно было окликнуть, я прибавил шагу, поднял руку и открыл было рот, но меня остановил Кейн.

—  Тссс! — такой или похожий звук неожиданно издал мой спутник. — Уж не Уайльд ли это? Его ни с кем не спутаешь, он словно из вареной картошки слеплен.

Не слишком лестная характеристика, но что сказано, то сказано.

— А мне представлялось, — сказал я, — что его выдает зеленый бархатный костюм и кудрявые волосы.

— Кудряшки под стать кривым зубам, — фыркнул Кейн. — А костюм! Трудно вообразить что-либо более нелепое.

И это говорит человек, вырядившийся в нью-йоркский твид апельсинового цвета.

— Кейн, ну зачем так резко?

— Да затем, что мне неинтересно водить компанию со столичными содомитами вроде Уайльда, — задиристо выкрикнул он.

Вот как? Ну, это было уж слишком. На что я и указал ему самым строгим и назидательным тоном, наводившим на мысль о британском законодательстве:

— Осмелюсь ли я напомнить достопочтенному мистеру Томасу Генри Холлу Кейну, что ему самому некогда довелось быть столичным содомитом?

— Стокер, как ты смеешь? — вскинулся Кейн, в гневе сжав кулаки.

— Нет, Кейн, — возразил я. — Как тысмеешь порочить человека, которого совсем не знаешь, тем более сына той, кого я, нет, мысчитаем своим другом?

— Ну, — принялся, запинаясь, оправдываться Кейн, — слухи ходят такие, что уши вянут.

— Ага, слухи! А ты не находишь, друг мой, что некие письма могут очень быстро заставить выглядеть правдивыми подобные слухи насчет тебя?

— Ладно, Брэм, хватит. Довольно об этом.

И действительно: каждый свое уже высказал. Я дал Кейну понять, что его слова жестоки, а он показал, что боится Уайльда. Ибо, осознанно или нет, он Уайльда боялся.

Так или иначе, к тому моменту мы уже упустили шанс повстречаться с Уайльдом, ибо он удалялся по улице весьма торопливо, но при этом читая вслух что-то, написанное на зажатых в руке листках бумаги, не иначе как наброски новой пьесы. Сперанца уже говорила мне, что Ас-кар теперь пробует силы в драматургии, и просила ознакомиться с результатами. [177]

Если Кейн сожалел о своем выпаде против Уайльда, то это чувство лишь усугубилось, когда, войдя в салон Сперанцы, мы обнаружили, что она буквально сияет после визита сына.

— Вы не встретили Ас-кара? Если нет, то, должно быть, разминулись всего на несколько минут, ведь он…

Я прервал ее, выразив по поводу того, что мы разминулись, крайнее огорчение.

— О да, — со вздохом сказала она, опускаясь в свое кресло. — Может быть, в другой раз. Хотя, конечно, бедолага Ас-кар смертельнозанят — и тут, и там, и повсюду. Вам, мистер Кейн, Ас-кар просил передать свое уважение особо. Что я и делаю.

— Благодарю вас, Сперанца, — сказал Кейн. — Передайте ему привет от меня.

— Непременно. Непременно так и сделаю, — сказала Сперанца, с довольным видом похлопывая книгу, чуть ли не затерявшуюся на ее коленях среди оборок и глубоких складок ткани, в расцветке которой горошек соперничал с широкими, ослепительно яркими полосками.