Пять капель смерти

— Я, пожалуй, пойду…

— Отчего же, Петр Моисеевич, голубчик? Мы не договорили…

— Извини, батюшка, при этой… особе разговора не будет. Помни, что сказал: или ты пойдешь впереди и поведешь за собой, или мы пойдем без тебя. Так что решайся. Увидимся завтра.

Не простившись, Рутенберг вышел в прихожую. Отец Георгий извинился и побежал запирать. Когда вернулся, дама разлила чай.

— Как нехорошо, как глупо получилось! — с досадой сказал он. — Ведь Петенька хороший, дельный товарищ, только вспыльчивый. А с тобой, Леночка, не ладит. Что не поделили?

— Не сошлись характерами. — Она взяла чашку. — Пейте, батюшка, пока не остыл.

Отец Георгий отодвинул блюдце, уставился в невидимую точку и пробормотал:

— Как это некстати…

— Не виделись давненько, и не спросите, как у меня дела?

— Да-да, как дела? — механически пробормотал он.

— Дела у меня, батюшка, идут лучше некуда. Получила большое наследство. Думаю отдать половину на ваши кружки и Общественные чайные. Стыдно ведь, отец Георгий, брать деньги на борьбу с самодержавием у Департамента полиции.

До Гапона не сразу дошел смысл слов:

— Что ты сказала?

— Я теперь богатая наследница и могу предоставить вам тысяч двадцать на ближайшие нужды рабочего движения. А если дело пойдет успешно, можете рассчитывать еще на столько же.

Она выложила на стол банковскую упаковку сторублевок.

— Здесь тысяча, на первые дни. Остальное — на следующей неделе.

Отец Георгий по-бабьи всплеснул руками:

— Леночка! Провидение Господне привело меня к тебе! Ты не представляешь, что значит твой дар в такой момент! Это просто чудо! Спасибо, Господи!

Гапон упал на колени и истово перекрестился. Медоварова смотрела на проявление радости равнодушно.

Встав с колен, отец Георгий засунул пачку ассигнаций в секретный ящичек под крышкой стола. И поднес ко рту чашку:

— Ты мой ангел-спаситель, Леночка! А то ведь господин Лопухин, директор Департамента, каждую копейку со скрежетом зубовным отдает. А господин градоначальник Фуллон и полушки не даст. А господин министр Святополк-Мирский вовсе со мной говорить отказался. То ли дело был Зубатов Сергей Васильевич! [25]Все понимал и денег не жалел. Такую махину с ним подняли!

— Полно вам, батюшка, такие пустяки.

— Нет, Леночка, не пустяки! Твоя помощь сейчас нужна рабочим.

— Что-то случилось?

— Да разве ты не знаешь? Такая каша заварилась! — Гапон тяжко вздохнул. — А все эти господа социал-революционеры воду мутят. Из такой ерунды ересь сотворили.

— Слышала, уволили четырех рабочих?

— Да какое! Уволили одного пьяницу, Сергунина, а он оказался из нашего «Собрания». За него заступились, выдвинули хозяину требования. Ну и пошло-поехало. К Путиловскому заводу другие присоединились. В общем, большая заваруха. И так это не вовремя. Что теперь государь подумает о моих стараниях?

— Революция не бывает по расписанию, — сказала Медоварова. — Она приходит, когда у народа кончается терпение.

Отец Георгий поставил чашку:

— Елена, ты ли это? Ты же никогда не призывала к насилию. Или примкнула к радикалам?

Медоварова улыбнулась:

— Что вы, батюшка, время такое, все нервничают, вот и сама не заметила, как ляпнула глупость, простите. Да вы пейте, пейте…

Гапон вздохнул горестно и отпил большой глоток. Затем другой. Чашка его быстро опустела. Зрачки расширились, лоб покрылся испариной, тонкие пальцы мелко задрожали. Медоварова смотрела ему в глаза:

— Ты видишь?

— Да, я вижу прекрасный мир, новый мир! — Гапон говорил медленно. — Как хорошо, как красиво! О да, тут все счастливы! Нет ни слез, ни горя, ни унижений!

— Тебя ведет великий бог радости и счастья. Ты видишь его?

— О да! Я вижу его! Он мчится на солнечной колеснице! Он так прекрасен!

— Ты исполнишь мою волю как свою.

— О да, я подчиняюсь гласу твоему!

— Ты поведешь народ к царю.

Гапон обмяк, голова стукнулась об стол. От резкого удара он очнулся и стал лихорадочно озираться.

— Что это было? — спросил он.

— Что, батюшка?

— Мне показалось, — отец Георгий подбирал слова, — что со мной разговаривал…

— Вы, батюшка, замолчали, уставились куда-то, а потом принялись бормотать. Я даже немного испугалась.

Гапон сжал кулаки:

— Значит, правда! Это был глас Божий! Я ждал его и молился, а он пришел нежданно!

— Глас?

— Повеление. Он сказал… — Гапон потер лоб, будто стараясь вспомнить. — Я не помню слов, но теперь точно знаю, что мне делать…

Дама наблюдала, отодвинув нетронутую чашку.

— Пришел день! — крикнул отец Георгий. — Пробил великий час! Мы обнищали! Нас угнетают! Обременяют непосильным трудом! Над нами надругаются! В нас не признают людей! К нам относятся как к рабам, которые должны терпеть горькую участь и молчать!

Гапон дрожал как в лихорадке, лицо пошло пунцовыми пятнами:

— Это моя судьба!

— Батюшка, о чем вы?

— Завтра… нет! В воскресенье… Я поведу моих рабочих к царю. Мы пойдем к Зимнему дворцу. Я напишу Николаю письмо, он меня поймет и примет. Я попрошу его быть милостивым к своему народу и дать ему счастье, ради которого он и поставлен на земле. Царь добрый и мудрый, он все поймет и простит. И все поймут, какой великодушный и заботливый помазанник Божий!

— А если вас не допустят?

— Если царь примет наши условия, я выйду к народу и махну белым платком. И будет мир и согласие. А если откажет, я выйду на площадь и махну красным. И будет бунт! И пусть будет то, что суждено!

— Значит, так будет, — сказала Елена. — Это судьба.

Прочитав записку от Лебедева: «Проспорили: наш американский друг полон сомой, как свинья черносливом. С вас ящик шампанского», Ванзаров телефонировал начальнику Охранного отделения.

Узнав новость, Герасимов радости не выразил, предупредив, что при задержании все сотрудники должны быть предельно осторожны. Ванзаров убедил, что будут задействованы самые опытные сотрудники, а потому участие агентов охранки нежелательно. Полковник не стал настаивать, напомнив, что арестованную следует держать под неусыпным контролем до приезда его людей.

Закончив столь важный разговор, Ванзаров открыл телефонный справочник «Весь Петербург» за 1904 год и нашел номер директора Сибирского торгового банка.

Когда господин Лунц услышал, по какому вопросу им интересуется сыскная полиция, сослался на невозможность обсуждать деликатную тему по телефону и просил быть лично после закрытия банка, часов в шесть.

В банке его уже ждали. Служащий Зандберг встретил чиновника полиции в операционном зале и проводил в кабинет директора. Максим Львович оказался милейшим и радушным человеком, сразу предложил чаю с коньячком.

Не замечая улыбки и реверансы, Ванзаров повторил вопрос: не пропадало ли со счета господина Эдуарда Севиера, брата известного финансиста Роберта Севиера, крупной суммы?

Директор Лунц, пряча глаза, объяснил, что преступным или небрежным образом со счета не ушло ни копейки. А вот по чеку на поручителя действительно несколько дней назад была выдана сумма в пятьдесят тысяч рублей.

Ванзаров спросил, кто получил деньги. Ответ был невнятный. Директор что-то лепетал о даме в черной вуали. Однако Лунц заверил, что брат покойного Эдуарда Севиера не счел нужным проводить расследование или сообщать в полицию. То есть попросту замял дело. А раз так, то и беды нет. И помощь сыскной полиции счастливо не требуется. Но вот на все прочие услуги банк готов со всем радушием.

Прихожая манила сочным ароматом. Сняв пальто, Ванзаров спросил, что такое необыкновенное приготовлено на обед.

— Сие нам неведомо, — буркнула нянька. — Софья изволила готовить. Беда, да и только.