Пепел и роса (СИ)

Он снял с себя сюртук и осторожно накинул на меня. Грудь уже отвыкла от прохлады и горошинки сосков четко обозначились под тончайшим батистом (а ведь могла бы и шерстяную надеть, да что там, могла бы и снаружи посидеть, а потом позвать на помощь, коли мозгами бы не была обделена при рождении), поэтому покуда он заходил со спины, дабы не смущать, получилось куда более возмутительно. Я обняла его руки, и мы оба замерли в бесконечно долгую минуту. Пока поворачивалась к нему, чтобы уткнуться в уютное широкое плечо, поймала грустный и немного безысходный взгляд. Да он же сам не верит, что мы выберемся! Сложно смотреть снизу вверх на того, кто равного с тобой роста, но я справилась.

— Вы их победите, я знаю. — прошептала ему на ухо и почувствовала тихое, почти невесомое прикосновение тяжелого дыхания к моим волосам. Возможно это наш последний шанс попробовать. Не время, не место, вот только даже через час станет необратимо поздно, и если уж мне светит секс перед смертью, то хочется для начала самой выбирать партнера.

Его губы чуть-чуть отдавали кровью, но оказались нежнее, чем можно было предположить. Значительно это оказалось лучше моих ожиданий. И борода вовсе не мешала. Широкие сильные ладони вначале робко, но с каждой секундой все увереннее скользили по моей почти голой спине, направляя жар по телу все ниже и ниже. Я выдохнула и запустила пальцы в его волосы, погружаясь в близость. А Вы, господин статский советник, из тех, в чьем тихом омуте водятся весьма себе сексуальные черти. Я уже настолько плотно прижата к Вашему телу, что становлюсь его частью невзирая на остатки одежды. И хочу стать этой частью, возбужденная опасностью, страхом смерти, им самим. Зайти дальше нам не удалось — за дверью послышались шаги и негромкие разговоры.

С неохотой он расцепил объятья, я тоже не хотела расставаться с теплом живого и почти родного человека. Рванула шемизу на плече чуть сильнее, чем надо, отчего стало еще свежее. Устроилась на полу в нескольких шагах от двери, подложив жакет и лиф под голову — юбка задрана выше колен, сияют кружавчики панталон, венчает все это полуобнаженная грудь. Теперь прикрыть глаза и чуть откинуть голову — чтобы и соблазнительно, и беззащитно. Тюхтяев покачал головой и затаился рядом с дверным проемом.

— Ух, кака курва! Праздник у нас, ребя!

Вошедших было трое и все они оправдали мои надежды. Глядя на готовую ко всему доселе недоступную женщину, демонстрирующую свои прелести так, как не все шлюхи делают, у здоровых сравнительно молодых мужчин мышление сработало абсолютно однотипно. Тюхтяев был забыт, да что он — любой из соратников стал конкурентом, поэтому первые двое с восторгом рванулись ко мне пропустив хрип из перерезанного горла товарища. У него же Тюхтяев разжился револьвером, но стрелять не стал, а деловито приложил обоих горе-насильников по оказавшимися не такими крепкими головам. Я с помощью сокамерника выползла из под самого прыткого, наспех оделась, пока Тюхтяев обыскивал гостей и связывал выживших, а затем мы рванули на свободу прямо по кровавой луже.

Выяснилось, что дорога с мешком на голове куда дольше, так что из подвала мы выбрались почти сразу, а вот наверху все оказалось намного интереснее.

Тюхтяев разрывался между стремлением спасти меня, заперев где-нибудь, и тягой к возмездию. Я бубнила, что не останусь одна, потому что только с ним ощущаю себя в безопасности. Трудно было спорить с тем, что наедине с противником из меня боец не очень, да и в довесок к статскому советнику — тоже обуза. И логичнее всего было бежать отсюда сломя голову, что и стоило бы сделать. Но пока мы спорили, судьба решила выдать очередной пендель. В одной из соседних комнат раздались голоса, одним из которых оказался мой итальянский поклонник.

— Мое руководство согласно выплатить вознаграждение за документы.

— Вот и замечательно. — Канкрин совсем кукушкой отъехал если думает, что ему все это с рук сойдет. — Утром жду. Лично для Вас еще могу сувенир приготовить.

— Совенир? — Карло так и не успел выучить язык.

— Совенир-совенир. Тебе понравится. — хлопнул по плечу гостя. — На один круг и тебя возьмем.

Мы с Тюхтяевым переглянулись и он опустил взгляд. Ясно, что не из статского советника презент для иноземца делать планируют.

А дальше все понеслось быстрее, чем я успевала заметить. Открылась дверь прямо в стене, откуда появился Канкрин, изумившийся внезапной встрече. Началась стрельба, я только успела рухнуть к ногам своего спутника, причем не сама, а от резкого рывка многострадального платья. Когда дым рассеялся, оказалось, что Канкрин легко ранен в руку, а вот несчастный итальянец попал под перекрестный огонь и теперь сжимал багровое пятно на животе.

Я подбежала к нему, рванула одну из нижних юбок, чтобы заткнуть рану.

— Прекрасная смерть — рядом с красивой женщиной. — пробормотал он и потерял сознание.

Тюхтяев освободил графа и Репина.

— Подумать только, Алексей Борисович хранил столько тайн, а погорел на увлечении генеалогией. — изумлялся мой родственник, потирая затекшие руки. Минут через двадцать дом заполнился людьми в темных мундирах, с которыми объяснялся сам граф Татищев, причем делал это в резких выражениях.

Подтягивались все более и более именитые гости, каждый из которых изумлялся произошедшему, наконец граф свалил всех новоприбывших на Репина и Тюхтяева и обратился ко мне.

— Домой, сейчас же.

Родственник набросил на меня чей-то плащ и уверенно повел к экипажу, а я смотрела в глаза Тюхтяеву — моему потрепанному герою, облепленному людьми в мундирах и без.

Состояние итальянца было настолько ужасным, что перевозить в Рим его не решились, и он тихо угас через несколько недель под седым небом российской столицы. Прав он оказался, слишком суровые здесь условия для уроженцев Апеннинского полуострова.

Канкрин же был госпитализирован в закрытую психиатрическую больницу той же ночью, где и провел остаток жизни в полной безвестности. А мы, невольные заложники чужой фантазии — «вспомнили» о разухабистой многодневной вечеринке в загородном доме графа Репина, о чем дали соответствующие расписки для людей безликих и малосимпатичных.

17

Поскольку я пила полночи после счастливого освобождения — понимала, насколько тонкой гранью прошла, и как глубоко залезла в кредит удачи, а поэтому надралась еще покуда оттиралась в ванне, то следующий день прошел в грусти и созерцании. Сначала несколько часов каталась на Лазорке, одуревшей от такого променада по паркам — заодно лошадка раскрутила меня на пару корзин яблок и казалось, готова была ратовать за еженедельные похищения хозяйки. Но потом пришлось возвращаться и чем-то занять руки и голову, а то во снах финал вчерашнего оказывался не таким благостным. Сидя на подоконнике гостиной, я перебирала струны и напевала всякое разное из очень отдаленного будущего, отдавая предпочтение черному юмору.

Визитера я углядела еще до того, как он расплатился с извозчиком, поэтому успела отдать распоряжения прислуге насчет чая и молниеносно переодеться в нарядное, по самые уши закрытое платье из тяжелого серого шелка со сравнительно узкой юбкой и изощренно задрапированным черной сеткой с серебристой вышивкой лифом. Не было вчерашнего стриптиза. И остального тоже не было.

Тюхтяев ждал меня в салоне с большой коробкой из Гвардейского экономического общества и солидным веником красных роз.

Я лучезарно улыбнулась, протянула руку для поцелуя и уставилась на подарок. Не было вчера ничего, главное самой про это помнить.

Гость проследил за моим взглядом, смутился и осторожно отодвинул короб подальше.

— Это Вам взамен… Вчера я нанес ущерб Вашему гардеробу.

Бог мой, он мне белье дарит! Как кокотке!!! Надо бы возмутиться, оскорбиться, можно даже от дома отказать — и светские правила именно этого и требуют, но мне вдруг стало так смешно.

И я смеялась, смеялась, смеялась, потом уже плакать начала, не замечая того, как он пересел поближе ко мне и обнял. Букет покатился по полу, а в истерике уходило все напряжение последних дней, вчерашние переживания и страхи.