Без семи праведников... (СИ)

Смерть несчастной статс-дамы обсуждал весь замок. Дворяне и челядь немало судачили и каких только предположений не выдвигали. Епископ Джакомо Нардуччи считал свершившееся мерзостью, каноник Дженнаро Альбани был уверен, что Господь не попустит, чтобы негодяй ушёл от расплаты, да посетовал, что настали последние, антихристовы времена, наставник наследника Бартоломео Риччи только молча качал головой.

Главный королевский повар Инноченцо Бонелло придерживался мнения, что убийца прокрался в замок из города. Пылкое воображение нарисовало ему историю любви и мести, главный же дворецкий Густаво Бальди, выслушав эту версию, просто улыбнулся, ну, может, несколько высокомерно. Кравчий Беноццо Торизани лишь недоуменно покачал головой, а Пьерлуиджи Салингера-Торелли был недоволен тем, что по городу поползли мерзкие слухи, уверяют, что злодеем-безумцем уже отравлен десяток фрейлин, это затрудняет приобретение провизии, все торгаши норовят узнать подробности.

Два сукиных сына, главный ловчий Пьетро Альбани и главный лесничий Ладзаро Альмереджи гневно заявили, что лично удавят мерзавца, если удастся узнать, кто он. И что удивительно, были искренни. Адриано Леричи, главный сокольничий, убийством не интересовался, зато банщик, Джулиано Пальтрони, толстяк с тёмными глазами-маслинами и румянцем во всю щёку, сцепился с постельничим герцога Джезуальдо Белончини. Последний был неколебимо уверен, что убийца — шут Песте, и его надлежит посадить в каземат. Но банщик не верил в это, мотивируя недоверие исключительно благородным обликом мессира Грациано ди Грандони. Такой человек не мог отравить женщину! Нашлись и другие защитники: оказалось, не только Джованна ди Монтальдо видела уезжавшего Чуму. Фигляру посчастливилось попасться на глаза Пьерлуиджи Салингера-Торелли, когда тот выезжал из замка. К тому же гаер столкнулся у ворот с возвращавшимся в замок ловчим, а конюший Руджеро Назоли заверил обвинителя, что лично оседлал для мессира ди Грандони жеребца Роано. Не было его в замке весь день — он только под вечер появился.

Белончини, скрипя зубами, умолк.

Молодые камергеры Алессандро ди Сантуччи, Джулио Валерани и Маттео ди Монтальдо скромно молчали. Не подобало щенкам высказываться, да и сказать им было нечего. Они иногда проводили ночи в постели упомянутой особы — но это, воля ваша, не повод для убийства. Их родители — главный церемониймейстер Ипполито ди Монтальдо, референдарий Донато ди Сантуччи и хранитель печати Наталио Валерани полагали, что известная шлюха получила по заслугам, а сенешаль Антонио ди Фаттинанти подумал, что раз апартаменты донны Черубины освободились, недурно бы пристроить туда его внучатую племянницу.

Министр финансов двора Дамиано Тронти, в день убийства выезжавший по делам герцога в Венецию, был изумлён свершившимся, но при обсуждении стал на точку зрения уважаемого мессира Портофино. По его мнению, это, конечно, одна из женщин. Но хранительница гардероба и драгоценностей герцогини донна Ровере непреклонно придерживалась мнения, что Черубину убил один из её любовников. Такого же мнения была и Дианора ди Бертацци, жена лейб-медика, и её подруга Глория Валерани, мать хранителя печати.

Бьянка Белончини и Бенедетта Лукка о виновнике не высказывались — просто не зная, что сказать. Виттория Торизани тоже не имела своего мнения, хоть только об этом и говорила, Франческа же Бартолини, как и Джезуальдо Белончини, считала убийцей шута Песте и разубедить её не могли никакие доводы.

Кастелян Эмилиано Фурни и ключник Джузеппе Бранки обсудили, что делать с освободившимися покоями и предложили переселиться туда фрейлине Джулиане Тибо, чтобы освободить комнату самой синьорины Тибо для каких-то личных нужд. Но, увы, несмотря на то, что девица Тибо жила в другом крыле и теперь могла бы переехать поближе к остальным, она наотрез отказалась въезжать в комнаты убитой.

Антонелло Фаверо, Пьетро Дальбено и Энцо Витино, несмотря на присущее этой братии красноречие, не проронили о случившемся ни слова. Архивариус Амедео Росси и лейб-медик Бениамино ди Бертацци только тяжело вздыхали.

В последующие дни челядь постепенно успокоилась. Тристано д'Альвелла был занят и гостями, и преступлением, но если гости особых хлопот не причиняли, то убийство завело его в тупик. Странные слова Даноли, сказанные в первую ночь дознания, не выходили у него из головы. «Где-то здесь, в этих коридорах ходит живой мертвец, существо с человеческим лицом, внутри которого ползают смрадные черви, набухает гной и тихо смеётся сатана…»

Хуже того: проклятые слова ещё и материализовались. Внимательно вглядываясь в лица своих слуг и соратников, Тристано в ужасе видел волчьи пасти, морды хорьков и лисиц, а то и просто чудовищные рыла. Проблема была не в том, чтобы найти подлеца, а скорее, в необходимости отсеять лишних.

Его люди в его присутствии обыскали комнату донны Верджилези, причём, свой любопытный нос сунул в покои убитой и шут Песте, — но ничего подозрительного не нашли. Абсолютно ничего. Тристано не поленился посетить чулан, о котором упоминал Ладзаро Альмереджи, осмотрел ларь и царапины на нём, оставленные котами, заглянул внутрь. Но сундук оказался пустым.

Девица Тассони, раздражённая и озлобленная, нехотя ответила на вопросы начальника тайной службы. Да, неделю назад покойная Черубина ругалась с ней. Якобы, её коты, Побирушка и Цицерон, поцарапали ларь донны Верджилези в чулане. Это поклёп. Ничего они не царапали. Ларь просто рассохся, вот трещины по лаку и пошли. «И то странно! Целый год до того коты там ночевали — и ничего, а тут, гляди-ка ты! Она там вино, говорят, хранила. Так что, от царапин кошачьих на ларе оно скиснет, что ли?» На вопрос мессира Тристано, кто, по её мнению, мог убить донну Верджилези, девица уверенно назвала мессира Пьетро Альбани. Он незадолго до того поругался с мессиром Альмереджи: она сама слышала, как они друг на друга в коридоре рычали. Мессир Альмереджи любовницу мессиру Пьетро не уступил, вот мессир Альбани назло мессиру Ладзарино и отравил донну.

Мессир д'Альвелла задумчиво почесал в затылке. Пьетро Альбани был подлецом, и не было, по мнению Тристано, мерзости, на которую тот не был бы способен. Но отомстить Ладзаро? Дружки не пылали друг к другу любовью, однако Альбани не стал бы убивать Черубину — ведь та удовлетворяла и его похоть. Было и ещё одно обеляющее мерзавца обстоятельство: Пьетро Альбани не стал бы травить Лезину: ведь на этом он сам едва не погорел. Между ними — счёты мелкой зависти да уколы больного самолюбия, но смертельной вражды нет. Un lobo a otro no se muerden — волк волка не укусит.

Портофино поделился с Тристано подозрениями Чумы в отношении девицы Фаттинанти, и подеста осторожно побеседовал с Гаэтаной. Не случилось ли ей видеть убитую после туалета герцогини? Синьорина этого не помнила. А, допустим, мессира Альмереджи? Нет, этот человек ей в тот день нигде не встречался. А где она была сама этот день? После утреннего туалета у герцогини она была в часовне, беседовала с отцом Дженнаро Альбани, своим духовником, потом, выходя, встретила синьорину Монтеорфано, с которой провела полдня, затем зашёл её брат Антонио и позвал их смотреть приём мантуанских гостей. Вечером они втроём пошли прогуляться на террасе, где встретили многих придворных. Речь о донне Черубине не заходила? Нет, все обсуждали приём, костюмы и шляпки мантуанок, происшествие с донной Франческой, злословили и потешались на разные лады. Отсутствия донны Верджилези никто не заметил.

К досаде начальника тайной службы, эти свидетельства подтвердились полностью. С полудня до шести не было и минуты, когда эта высокомерная красотка была одна.

Чума же столкнулся в коридорном пролёте с Глорией Валерани. Он знал, что убитая относилась к ней с уважением, и весьма доверяла её советам.

— Донна Глория, вы же хорошо знали донну Черубину. Кто мог это сделать?

Донна Валерани вздохнула.

— Ты не хуже моего знаешь, малыш, что мозгов девчонке сильно недоставало. — Глория всех женщин замка моложе сорока звала «девчонками», сам же Чума шестидесятилетней донне годился во внуки, и потому Грациано ничуть не удивился словам старухи. — Мыприкидывали с Дианорой, но мало что сообразили. Но вернее всего, что любовник, хоть и не Альмереджи. А вот некоторые господа, что реторты днями греют да камни философские изыскивают…