Заговор дилетантов

— К несчастью, нам о нем ничего не известно, кроме его агентурной клички — Пфау. Для нейтрализации совершенно недостаточно, — безмятежно ответил Николай Петрович.

Я почувствовала некоторую неловкость — со стороны, конечно, легко осуждать и рассуждать, а попробуй-ка отловить резидента Пфау на деле!

— Какая странная кличка! — заметила я, чтобы увести разговор от скользкой темы.

— Ничего странного. Pfau по-немецки — павлин. Ничем не хуже других агентурных кличек. В германских разведшколах ученики сразу по поступлении получают кличку и дальше так и фигурируют под этим именем.

— Вы сказали — в разведшколах? Здесь что, есть специальные учебные заведения для агентов разведки, что-то вроде наших реальных училищ?

— Именно так, мадам, вроде реальных училищ, куда отбирают детей и подростков. Только круг учебных дисциплин весьма своеобразный — топография, подрывное дело, строение русской армии, методы передачи донесений, стрельба и все прочее в том же роде. Кстати, подобные учебные заведения для подготовки немецких шпионов действуют уже не только в Германии, но и на территории Российской Империи. Недавно была пресечена деятельность целой сети разведшкол — в Варшаве, в Ковно, на Волыни, в Люблинской губернии…

Я почувствовала, что у меня внутри что-то сжимается, как тугая пружина.

— Николай Петрович, так что же, германская разведка вербует наших детей?

— Именно. Под видом организации сиротских приютов и интернатов полным ходом идет подготовка агентуры для германской разведки. Только в Варшавской разведшколе обучалось 72 русских мальчика и около 300 девочек. Остальные школы были поменьше…

— Боже милостивый! После того, что я от вас узнала, я не смогу спокойно жить! Это уже не игры, если играют судьбами детей… Пусть мой личный вклад в дело контрразведки ничтожен, но я рада, что бумаги Крюднера не достанутся этим людям без чести и совести.

— Кстати, о бумагах, — встрепенулся Николай Петрович, — они у вас? Это отнюдь не такой уж ничтожный вклад, это архиважное дело!

— Не волнуйтесь, патентная документация в руках надежного человека.

— Елена Сергеевна, вы меня пугаете! Как можно быть абсолютно уверенным в чьей-то надежности, если и от самого себя не всегда знаешь, чего ожидать?

— Этому человеку я доверяю много больше, чем самой себе. Давайте договоримся, как мы сможем передать документы для отправки на родину. Только, пожалуйста, пойдемте в сад или даже на улицу, прогуляемся и поговорим на ходу. Мне не нравится, что этот лакей с подносом проявляет к нам слишком уж нескрываемое внимание, так и вьется вокруг…

— Браво, Елена Сергеевна! Скоро вы превратитесь в настоящего аса контрразведки.

— Покорнейше благодарю. Что ж, в случае нужды смогу предложить родине свои услуги в обмен на кусок хлеба, да заодно и выход своему деятельному патриотизму дам.

— Однако выходить на улицу и даже в сад я бы не хотел — под крышей этого дома мы в безопасности, а на вольном воздухе за вами могут продолжить слежку. Полагаю, мы и здесь, в доме княгини, найдем местечко для конфиденциального разговора. Вашу руку, мадам! Завершим нашу беседу в обстановке полной секретности. «Я тот, кому внимаешь», — запел Николай Петрович приятным тенорком, взяв меня под руку, и под звуки рубинштейновской арии Демона мы отправились искать укромное место.

Поскольку связаться с господином Легонтовым я самостоятельно не могла (мне ведь не разрешено посещать отель «Крейд», а я намерена прислушиваться к указаниям Александра Матвеевича, тем более что появление за моей спиной «хвостов» уже имело место), мне самой пришлось договариваться с Николаем Петровичем о дальнейших действиях.

Порешили мы так — в случае, если Легонтов объявится, я передам ему приглашение посетить Eispalast (Ледовый дворец, каток из искусственного льда — чрезвычайно модная европейская новинка), где собирается многочисленное общество и где Александра Матвеевича будет ежедневно, кроме понедельника, поджидать русский агент.

В противном случае Николай Петрович самостоятельно, с учетом соблюдения строжайших правил конспирации, найдет Легонтова в отеле на Ноллендорфплатц и, предъявив мою собственноручную записку, только что наскоро нацарапанную химическим карандашом, заберет у него патенты.

Я уж было вздохнула с облегчением, чувствуя, что со своей частью важной миссии справилась, но природная любознательность заставила меня задать еще один вопрос:

— Николай Петрович, а почему ждать Легонтова будут ежедневно, кроме понедельника?

— Видите ли, Елена Сергеевна, по понедельникам на катке бывает кронпринц (это его любимое развлечение) и представители высшего света, и вход только по именным карточкам. А в другие дни общество там самое пестрое и многочисленное, в нем легко затеряться… Кстати, впредь, заметив за собой слежку, не слишком пугайтесь — во избежание ненужных инцидентов вас будут сопровождать мои люди.

Ну вот еще! Если так пойдет и дальше, вскоре за мной по Берлину будет следовать целая вереница!

— Не знаю, есть ли в этом необходимость, — осторожно заикнулась я. — Мне ничего особенно не угрожает, и отвлекать людей от дела ради моей скромной особы…

Николай Петрович усмехнулся.

— Не беспокойтесь, Елена Сергеевна. В людях у нас недостатка нет, и делами они тут не слишком-то загружены, пусть окружат вас заботой — им приятное развлечение, а мне больше покоя будет.

Похоже, заграничная агентурная сеть у России развита несравнимо лучше, чем служба контрразведки внутри страны, и берлинские агенты просто-таки изнывали без дела, пока не появилась я и не задала им работенки…

Ну что ж, теперь от меня уже ничего не зависело. Можно было глубоко вздохнуть и предаться ожиданию. Хотя пассивное ожидание, как я уже не раз замечала, — самая неприятная тактика для деятельного человека.

Пару дней я посвятила отдыху и неспешным прогулкам по городу, любуясь картинами берлинской осени. Все-таки было бы жаль побывать в столице европейской державы и не увидеть в ней почти ничего, кроме фонтана с Нептуном да наглой физиономии агента германской разведки в собственном гостиничном номере.

В прогулках меня, почти не таясь, сопровождал рыжеволосый молодой человек с красной и блестящей, как медная кастрюлька, физиономией и торчащими, как ручки у кастрюльки, ушами.

«Кастрюлька» постоянно мельтешила у меня за спиной, но после предупреждения Николая Петровича о возможной дружественной слежке, я почти не обращала на рыжего парня внимания. Лицо у него было простое, что называется крестьянское, и он сильно смахивал на моего соотечественника (хотя абсолютной уверенности в том, что он, прежде чем стать агентом наблюдения, крестьянствовал где-нибудь в Рязанской или Калужской губернии, а не в Вестфалии или Баварии, у меня не было). Рыжий вполне мог оказаться и агентом Штайнера-Люденсдорфа, но какое это теперь имело значение?

В Берлине стояла осень. Все чаще желтые листья падали на газоны, еще покрытые безупречно зеленой травой, и старички-служители, не смевшие заступить на газон, чтобы не нарушить порядок, нанизывали этот дополнительный мусор на длинную палку с острым концом, а потом снимали листик с острия, прятали в специальный мешок и уносили куда-то подальше.

Не знаю, где в Берлине принято уничтожать палую листву, во всяком случае, никаких куч прелых листьев, дымящихся на газонах, видно не было, а аккуратные парковые сторожа в душе, вероятно, сильно гневались, что деревья имеют такую неопрятную привычку — сбрасывать листья по осени.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

«GDU». — Чувство ностальгии. — Гимназист с Патриарших прудов. — Мы выиграли этот тур! — Поцелуй в Ледовом дворце. — Так хочется в Москву… — Прощальная прогулка в Веддинг. — Черное авто. — Господин Штайнер-Люденсдорф собственной персоной. — Такой поворот сюжета — просто дурной вкус. — Перечница из ресторана.