Синий конверт

Медянников отдышался и теперь был склонен к философии. Тем более они все сделали как надо, и не их вина, что офицерика спугнули. Никуда не денется, болезный.

— Вот я смотрю на вас, Евграфий Петрович, и удивляюсь: взрослый, образованный человек! Двадцатый век на дворе — а не знаете простейшего.

Берг был доволен собой. Он вновь отличился.

— Простейшее я, брат, получше тебя знаю. Так что не юли, а ответствуй на вопрос. Иначе не получишь повышения, так нищим и закончишь службу.

— А кем я буду в следующий раз? — заинтересовался Берг.

— Ха! — ухмыльнулся Медянников. — Из тебя, между прочим, отличная мадам получится. Фигуристая и стреляет прямо через муфту. Так что готовь приданое! — И огрел кулаком по спине кучера: — Да стегай ты, стегай эту сволочь! Не то сейчас тебя отстегаю!!

— А вот в авто залил специальный керосин — и поехал! — разглагольствовал нищий черемис. — Знаете, сколько лошадей по силе заменяет одно авто?

— Одну и заменяет.

— Не угадали. Шесть! А то и все десять — особо мощные.

— Ой, дуришь голову старику!

Так в разговорах и прикатили в гостиницу. Путиловский сидел в номере и тихо беседовал со скромно одетой Юрковской, внушая ей, судя по выражению лиц, любовь к отеческим гробам.

Медянников всунулся в дверь, привлек к себе внимание и поманил Путиловского пальчиком. Тот немедля выскочил в коридор:

— Ну?

— Появился. Офицерик.

— Взяли?!

В голосе Путиловского была такая радость ожидания, что Медянникову стало стыдно и он понурился. Путиловский все понял:

— Упустили…

Медянников пожал плечами и поведал грустную историю о появлении полуэскадрона конных городовых.

— Чуть не убили нас с Ваней, — пожаловался он на свою горькую судьбу вечно гонимого. — А поручик исчез! Ну ничего, достанем шельмеца.

— Куда поехал Сипягин? — задумчиво спросил Путиловский скорее себя самого.

Медянников нутром почуял, что они с Бергом совершили страшную ошибку, но по инерции еще бодрился.

— В Мариинский, куда ж еще! Заседание Государственного Совета… — И тут он похолодел: — Он же туда спокойно войдет…

— Вот именно! Городовые — конные! Только до подъезда! — зло проговорил Путиловский, заскочил в номер и выбежал оттуда, путаясь в рукавах пальто. — Туда надо было мчаться! Раззявы!

И они поскакали вниз по ступеням. Берг, не слышавший разговора, из чувства солидарности поспешил следом, хотя команды не поступило.

Коньяк убрал все лишние волнения, сознание приятно затуманилось, и предстоящая работа уже не вызывала страха. Ха! Подумаешь, зайти и выстрелить — это очень просто. Это даже лучше — в самом центре империи, на глазах у членов Госсовета задать камертон революции!

На миру и смерть красна. Это не в Мучном переулке лишить жизни никому не известное инкогнито. Казнь должна быть публичной! И очень важно не забыть последние слова!

Гершуни сошел на въезде в Исаакиевскую площадь и пошел пешком по направлению к дворцу. Крафт остался на Невском, ждать Гершуни в условленном месте.

Извозчик подъехал почти вплотную, далее был запрет для частных экипажей. Балмашев молодцевато спрыгнул, не дожидаясь, когда экипаж остановится, щедро дал кучеру, за что тот низко поклонился хорошему офицеру. От дворца конным строем уходил полуэскадрон, спугнувший его в Мучном (Балмашев запомнил пышные, в пол-лица усы командира).

Швейцар невозмутимо распахнул перед ним дверь, и Балмашев, точно нож в масло, вошел в вестибюль. Тотчас же к нему направился дежурный офицер охраны канцелярии Совета министров, но Балмашев упредил его вежливый вопрос четким и высокопарным докладом:

— Срочный пакет его превосходительству министру внутренних дел от великого князя Сергея Александровича!

Коньяк нарисовал на бледном от волнения лице Балмашева очаровательный румянец, отчего он стал в точности похож на херувима, одетого в офицерскую форму.

У встречавшего не возникло даже и малейшего намерения испросить у порученца документы. Помилуйте, такие офицеры и есть краса нашей армии! Доблесть составляют офицеры совсем иного сорта — невзрачные, осповатые, с красными спиртуозными носами и кривыми ногами от постоянных маневров в седле. Ей-Богу, в свите великого князя появился еще один прекрасный цветок!

И Балмашеву указали на лестницу, ведущую во второй этаж:

— Его превосходительство только что прибыли! Кабинет слева по коридору.

Балмашев снял фуражку, остановился у зеркала и быстро поправил прическу, чем вызвал ласковую усмешку на лице дежурного. Достав из-за обшлага шинели синий конверт и держа спину прямой, поручик, ловко перебирая ногами ступени парадной лестницы, исчез за колонной второго этажа.

Дежурный же поспешил ко входу — один за другим прибывали члены Государственного Совета. С минуты на минуту ожидался председатель совета, министр финансов Витте. Сегодня предстояло обсудить насущные нужды сельскохозяйственной промышленности. Именно с сельского хозяйства ожидался столь долгожданный расцвет империи, и это определяло чрезвычайную важность совещания.

Поднявшись во второй этаж, Балмашев пошел спокойным шагом, как охранную грамоту держа в правой руке конверт, в левой, чуть на отлете, фуражку. Московскому гостю позволялось не ориентироваться в столичных коридорах, поэтому он вертел головой, читая латунные таблички. Вот. Кабинет Сипягина. С Богом!

Открыв дверь, Балмашев оказался в приемной, где сидели два секретаря, совершенно одинаковые и потому неразличимые с виду.

— Пакет его превосходительству лично от великого князя Сергея Александровича! — громко, так чтобы было слышно в кабинете, проговорил Балмашев.

Один из близнецов повернул к поручику ничем не примечательное лицо в форме кувшинного рыла и протянул руку:

— Давайте сюда.

— Лично в руки его превосходительству! — холодно повторил Балмашев.

Лицо первого близнеца скривилось в недовольной геморроидальной гримасе, в то время как второй злорадно ухмыльнулся: приперся, мол, с московскими привычками! Да у нас тут в столице одних таких поручиков сорок тысяч по улицам бегают! Чистый павлин! Только министру и дел, как с порученцем цацкаться.

Первый, однако, встал и пошел доложить в кабинет…

Мириам опустила на лицо вуаль, надела перчатки — последнюю деталь туалета — и вышла из номера. Вслед за ней коридорный вез на тележке три чемодана коричневой телячьей кожи, набитые петербургскими подарками для всей варшавской родни.

Заказанный экипаж подкатил ко входу. Мириам задержалась у стойки портье:

— Сегодня вечером подойдет господин, будет спрашивать меня. Его фамилия Путиловский. Передадите ему этот пакет, — и она оставила на стойке длинную узкую коробку, завернутую в темно-синюю бумагу с золотыми звездочками по всему полю.

— Будет сделано, мадам. Счастливого пути, мадам. Всегда будем рады видеть вас нашей гостьей.

Портье склонил в поклоне головку с безупречным пробором. Чаевые всему персоналу были более чем щедрыми.

Она откинулась на мягкие кожаные подушки экипажа, несколько мгновений молчала, углубленная в свои мысли. Кучеру даже пришлось повторить свой вопрос дважды:

— Куда прикажете ехать?

— Ах да… — Мириам вернулась на землю и печально вздохнула. — Варшавский вокзал.

Дмитрий Сергеевич Сипягин чертил на листе бумаги узоры, никак не относящиеся к подъему российской сельскохозяйственной промышленности. Они вообще не относились к подъему, скорее к упадку, поскольку в последние несколько дней министром овладела душевная меланхолия.

Первая высокая волна интимных радостей схлынула, и, как подводные камни при отливе, обнажились угрызения совести. Перед женой, детьми, престолом… Он знал, что люди вокруг него не ангелы. И сам он далеко не ангел. Но такое оправдание себе позволить не мог и поэтому страдал.

После гадкого эпизода со старухами в окне он уговорил себя, что все это случайность и никто не будет знать его маленькой тайны. Но вот теперь он обнажен не перед кучкой выживших из ума богомолок, а перед всей столицей. И это конец. Плеве выиграл. Что делать?