Голова бога (Приазовский репортаж) (СИ)

Об этом знал капитан, и вряд ли не помнил его собеседник. Потому, — заключал капитан, — парню есть что сказать еще.

И он был прав.

— Но Спаситель наш вином не брезговал, яства вкушал, следовательно, еда и вино есть дар Божий. И дело лишь в умеренности. Чрезмерное пьянство грех, как и чрезмерное обжорство.

— Истинно так, — кивнул капитан.

— Да и жить как-то надо.

— Святая правда.

Юноша помолчал, и после раздумий продолжил:

— Всякому свое… Мне нет дела до вина, но пару недель назад к вам обращался мой знакомый. Господин Ситнев. Невысокий такой господинчик, с залысинами.

— Не припомню, — соврал капитан.

Стремление к покою требовало отрицать все даже полусомнительное. Однако же, спутать было невозможно — не так уж часто к капитану подходили совершенно неизвестные типусы, которые предлагали нечто рискованное, пусть и за большие деньги. Дело было не то чтоб невозможным, однако же, опасаясь подвоха, капитан связываться не стал…

— Я попытаюсь вам напомнить, — продолжил парень. — Он предложил вам переправить куда-то на запад некий груз. Ящик, размером где-то с чумацкую телегу. Ваша совесть чиста. Вы ему отказали, поскольку у вас был иной, живой груз на запад. Живой груз, смею заметить, меня совершеннейше не интересует.

— Ну, тогда, даже ежели человек этот здесь и был, а я его — спровадил, то каков с меня спрос?

— Никакого. Но господин этот мертв, и задолжал мне изрядно…

— Это только твоя беда.

— Конечно. Да только мне бы его вещички найти. Может, какое слово он обронил, а вы подобрали?..

Капитан затянулся и задумчиво покачал головой.

— Не припомню.

— Вы знаете, отчего он умер?

Капитану на то было ровно наплевать. Таков мир: ежеминутно кто-то умирает. Ни у кого жить вечно не получилось. Однако же из вежливости капитан пожал плечом:

— Ума не приложу.

— Его, как и Сократа погубило знание. Он слишком много знал.

Капитана едва заметно передернуло. Он знал одного Сократа — грека из Геническа. Тот спекулировал солью и рыбой и умер скверно. Неизвестные, дабы что-то выведать, пытали жестоко, засыпали в раны соль. По мнению капитана выходило, что юноша знал и причину смерти торговца, а также ведал о знакомстве капитана и покойника.

— Но я ничего не знаю.

— Вот и Сократ так говорил: «Я знаю, что ничего не знаю, но остальные и это не знают».

Нет, это было уж слишком. Что это он в глаза этим Сократом тычет? Намекает, что капитан тоже может кончить плохо?.. Зарезать его? А смысл? За ним появятся другие…

А что ему сказать?

С лысоватым беседа велась глазу на глаз, и будто бы команда не могла ее подслушать. Однако же, если у стен имелись уши, то от здешних камышей и вовсе следовало ожидать любой подлости…

— Я ничего особого не помню. Он просил отвезти ящик куда-то к Балаклаве.

— То мне ведомо.

— Тогда и говорить более не о чем…

— Значит, я пойду.

Юноша действительно поднялся на ноги и не спеша отправился к тропинке через камыши. На душе капитана скребли кошки. Причем это были не те маленькие милые кошечки, коих заводили купчихи, дабы заботится о них вместо детей. Душу царапал огромный черный камышовый кот — злая тварь, коя иногда встречается в азовских плавнях.

Плохо было так расставаться, оставалась нехорошая недосказанность. А юнец-то этот неизвестно кого приведет… Нет, надо было ему что-то сказать, что-то вспомнить. И на удивление что-то вспомнилось.

— Эй, хлопец!

Юноша остановился, но не обернулся.

— Твой знакомец раз ящик этот назвал «Головой Бога». Это что-то важное?..

— Возможно, — ответил юноша.

Он не обернулся, и потому понять, что было на его лице, было нельзя.

— И когда я спросил, откуда он обо мне узнал, твой приятель сказал, что меня присоветовал Цыганеныш. Слыхал о таком?

Уж лучше было бы это имя не произносить. Но промелькнула мыслишка, что, услышав это прозвище, юноша отступится. Продумать эту мысль капитан не успел, выпалил сгоряча, а слово, как водится, не воробей…

— Так-так… Смел ты, капитан. К тебе человек от самого Цыганеныша пришел, а ты ему смог отказать.

— Так ведь если бы сам Цыганеныш просил, или кто из его людей — я бы не отказал. А это ведь вовсе Приблуда был. Ведь так?

— Может, и так…

В смысле равенства и благосостояния, Гайтаново совсем не походило на города всеобщего счастья вроде Утопии или Новой Гармонии. Родной город Аркадия был совсем небогат, но и в нем жили разные люди, с разным достатком. Старые семейства с достатком основательным, как и каменный фундамент их домов, жили ближе к старому центру города: от Соборной площади по Торговой и, частью по Греческой, рядом с базаром, с Биржей — со всем тем, что давало деньги.

Но уже начинал обозначаться новый центр — в другом краю Греческой, вокруг церкви. Там селились маклеры, страховщики, ростовщики — все те, кого скопившие состояния в старые, неспешные, надежные времена, считали торговцами воздухом.

Меж этими двумя пупами провинциального мира селились мещане, разночинцы, писцы и делопроизводители с их копеечным жалованием, с крошечных рент.

В стороне, на Большой Садовой, селились люди с достатком скромным. Но и там имелось значительное разделение: Живущие по правой стороне тихо презирали нищебродов, живущих на левой, ближней к морю стороне улице.

Левую же сторону Большой Садовой почти на половине делила Малая Садовая, где и жил Аркадий. Малая Садовая, в свою очередь нависала над Слободкой и частично в нее входила.

В негласной городской иерархии, в самом безнадежном ее низу находилась именно Слободка. Там ели не досыта, зимой, когда ветер, разогнавшись по морю, продувал до нитки, свистел во всех щелях — топили не до тепла. Зато гуляли там широко — на рубль пила допьяна целая улица, а пели гуртом так, что слышно было на Екатерининской.

Из этих криков Аркадий достоверно понял, что счастие человеческое с деньгами связано, но лишь в какой-то странной, малой зависимости.

Что касается Малой Садовой с ее подворотнями и оврагами, переходящими в Городской сад, то по престижу она была лишь на немного выше Слободки.

Вернувшись к себе на квартиру, Аркадий рухнул на топчан, перевернулся на спину, и глядя в потолок задумался. Потолок был побеленный, но с трещинами и в паутине.

Дела были неважными. Беседа с капитаном стоила всей его смелости, на нее было совсем нелегко решиться. На него из дому Аркадий уходил словно на смерть, оставив, впрочем письмо с описанием всего, что ему известно.

Но Цыганеныш, встреча с ним походила и вовсе на встречу с Антихристом.

Цыганенок — крещенный Василием по фамилии Сорочинский, был не из тех людей, с кем бы Аркадий хотел бы завести знакомство. Был они где-то в одинаковых годах, и верно могли бы приятелями по детским играм, хотя маменька Аркадия, конечно же, была бы против такой дружбы.

В здешних степях Васька Цыганеныш был известным магнатом. Какое-то состояние сколотил его отец — цыган, прибывшие в эти края откуда-то из-под Сорочинец. Завел здесь табун лошадей, который периодически пополнял крадеными скакунами. Будучи мелким жуликом, он и умер как-то по-мелкому, в какой-то корчме, прирезанный за какие-то грехи. Сыну тогда было лет тринадцать — в этом возрасте Аркадий еще возился с солдатиками. И Васька взялся за дело с таким жаром, что не только быстро выправил положение, но и многократно преумножил наследство. Причем, говорили, сделал это не брезгуя средствами: отомстил убийцам отца, ввязался в несколько распрей, из которых вышел победителем. Говорили, что у него, как и у всякого цыгана, дурной глаз: и у его конкурентов пересыхали родники, на их табуны нападал мор. Впрочем, говорили люди более просвещенные, мор легко устроить зельем, а родники летом пересыхают у всех.

Но все сходились, что богатство его замешено на крови, и добром это не кончится. А пока он платил самые большие взятки в губернии, причем подносил их непосредственно губернатору.