Печать Медичи

Он протянул ко мне свои костлявые пальцы.

Отпрянув, я схватился за шнурок и мешочек, сшитый для меня монахинями из Мельте.

— Это не драгоценность! — пробормотал я. — Она ничего не стоит!

— Но что-то же в ней есть, — сказал писец. — Я ведь вижу, как ты прижимаешь ее к себе.

— Это реликвия, — нашелся я. — Святая реликвия.

— Какого рода реликвия? — спросил писец. — Она может оказаться очень ценной, если она настоящая.

— Это кости одной святой.

— Какой святой?

— Святой Друзиллы, — сказал я, вспомнив статую, которую видел в Мельте.

— Забавно, — сказал писец. — Мощи святой Друзиллы — вещь крайне редкая…

— Мне их дала бабушка, — ответил я. — Она сказала, что они очень древние…

Он засмеялся.

— Нет, эти мощи редко встречаются не из-за своей древности. Святая Друзилла была мученицей. Ее сожгли на костре. Так что от нее ничего не осталось, кроме пепла.

— Я… Мне…

— Твою бабку просто обманул какой-нибудь торговец, вот и все. — Он пристально посмотрел на меня. — Однако теперь, когда я знаю тебя лучше, я сказал бы, что, если твоя бабка была похожа на тебя, ее не так-то легко было провести!

Я постарался уйти от него как можно быстрее. Этот разговор вызвал неприятные воспоминания о Сандино и его делах с Борджа. После падения Борджа его владения в Романье стали одно за другим попадать в самые случайные руки. Кто мог их взять, тот и брал. В некоторые города вернулись прежние владельцы, например Бальони — в Перуджу. Однако теперь на эти маленькие, но довольно богатые княжества нацелился новый могущественный хищник. Почуяв шанс, оживились венецианцы и захватили Римини и несколько городов рангом поменьше. Поскольку эти места традиционно считались владениями церкви, Папа Юлий пришел в ярость и теперь собирал войска и заручался поддержкой союзников для того, чтобы вернуть утраченные земли под папский контроль. Если Ватикан будет меряться силами с могущественной венецианской державой, чью сторону возьмет Флоренция? Город уже наполнился слухами. Все только об этом и судачили. Хватит ли Совету, даже если он будет опираться на указания коварного Макиавелли, хитрости для того, чтобы удачно маневрировать между этими острыми скалами?

Шагая тем вечером домой через мост Понте Тринита, я потрогал мешочек, висевший у меня на шее. Нет, я не мог раздобыть денег, продав печать. Во Флоренции не было таких лавок, даже самых сомнительных, где я мог бы сбыть ее, не нарвавшись на вопрос, каким путем она ко мне попала. Конечно, я мог бы сказать, что нашел ее. Это было бы самым невинным объяснением. Я мог бы сказать, что она, по всей видимости, пропала, когда несколько лет назад дворец Медичи на виа Лaрга был разграблен, а семейство бежало из города, и что я нашел печать на берегу Арно. Скорее всего, человек, которому я попытался бы ее продать, принял бы меня за шпиона той или другой партии и донес бы на меня Совету в надежде на вознаграждение.

Я перегнулся через перила и посмотрел в воды Арно. После дождя река вздулась и бурлила; она была уже не по-летнему медленной, мелкой, грязно-коричневой, а по-зимнему быстрой, вероломной, неспокойной и серой. Я мог выбросить мешочек с печатью в реку. А почему бы и нет? Для меня этот предмет был источником опасности. Но я колебался. Если бы мне снова пришлось встретиться с Сандино, печать могла оказаться вещью, которая спасла бы мне жизнь. И кроме того…

Я погладил потрепанную кожу. Она была звеном, связывавшим меня с прошлым, с семьей дель Орте. Если не сама печать, то, по крайней мере, мешочек напоминал мне о времени, проведенном в монастыре. Нет, я не мог с ним расстаться.

Но мне нужно было обязательно написать Элизабетте, иначе я оказался бы полностью отрезанным от нее. Тогда я решил, что мне нужно заключить что-то вроде соглашения с Фелипе. Улучив момент, когда он остался один и погрузился в свою счетную книгу, я обратился к нему со своей просьбой.

Он сурово взглянул на меня.

— А что готов сделать ты, Маттео, в благодарность за такую исключительную милость со стороны нашего хозяина и этого дома?

— Я настрою свой ум на учебу, как вы того хотите, — смиренно ответил я.

И тогда он сделал то, чего я совершенно не ожидал. Он вдруг схватил меня за плечи обеими руками. Он чуть ли не обнял меня!

— Ох, как я рад за тебя! — сказал он.

Я вернулся к писцу, как только смог это сделать, и попросил его написать письмо от моего имени.

— Я бесплатно не работаю! — резко заявил он. — Деньги принес?

— Я принес то, что гораздо лучше денег. Я принес товар, на который ты с удовольствием обменяешь свои услуги!

— Хлеб? Вино?

— Нечто еще более ценное для тебя! — И я развернул кусок бумаги, который Фелипе щедро выделил мне для обмена на услуги писца.

Старик с уважением потрогал бумагу.

— Превосходное качество! — воскликнул он. — Венецианская, должно быть? Или, может быть, из Амальфи? — Потом он вдруг быстро спросил меня, словно ему пришла в голову неожиданная мысль: — А ты, часом, не украл ее, малыш?

Это предположение оскорбило меня, и я сделал шаг назад:

— Нет!

— Не обижайся на мой вопрос. Я должен был спросить. В этом городе так много людей, жаждущих обвинить друг друга из зависти. То есть если кто-нибудь спросит, откуда у меня такая бумага, я смогу заверить его, что она попала ко мне честным путем. — Он взял у меня бумагу и сказал, просияв: — Я смогу написать на ней твое письмо, Маттео, и у меня останется еще достаточно бумаги, чтобы сделать пару дюжин листочков с молитвами на продажу.

После этого писец написал под диктовку мое письмо, а Фелипе взял на себя его доставку в ответ на мое обещание заняться учебой, как только он найдет мне подходящего наставника.

Но не успел он это сделать, как произошло нечто ужасное.

И это ужасное было связано с фреской.

Глава 38

К тому времени уже сильно похолодало.

Мы работали в большом зале Палаццо Веккьо, надев шапки, замотав шеи шарфами, в перчатках с обрезанными пальцами. В двери и оконные щели проникали ледяные порывы ветра. Флоренция расположена в долине реки Арно, и земли вокруг нее тучны и плодородны, во многом благодаря умеренному климату Тосканы. Вообще-то она защищена со всех сторон холмами, и даже в самые суровые зимы здесь выпадает мало снега. Однако в ту зиму улицы и дома города были скованы морозом.

Краски стыли и становились негодными к употреблению.

Разработанный хозяином рецепт оказался очень сложным, и даже самый опытный ученик с трудом мог следовать его указаниям. После того как в июне хозяин впервые применил эту краску, центральная часть была почти полностью завершена, проявив страшные и одновременно великолепные фигуры. Но пока на стену переносилась другая часть картона, краска стала вздуваться. После консультации с маэстро рядом со стеной поставили жаровню, в которой теперь постоянно жгли дрова, а конструкцию лесов изменили таким образом, чтобы на ней могли крепиться свечи и факелы для подсушивания фрески на верхних ярусах.

Когда мы в то утро пришли на работу, наши инструменты были покрыты инеем, и нам пришлось ждать, пока разгорится огонь и мы сможем начать. Фелипе накалывал очередную часть картона, а я помогал Зороастро толочь порошок для красок, когда вдруг наверху, на лесах, среди учеников и подмастерьев началось какое-то смятение.

— Мастер Фелипе! — крикнул сверху Флавио, и в голосе его слышался страх. — Вы нам нужны! Скорее!

Мы с Зороастро переглянулись, а Фелипе стал подниматься по лесам. Прошло всего несколько секунд, как он быстро спустился.

— Зороастро, не мог бы ты взглянуть на эту часть стены?

Через минуту и Зороастро спустился вниз.

— Помоги мне! — крикнул он, хватая жаровню. — Краска на стене тает, — объяснил он, пока мы подносили жаровню ближе к стене. — Если мы сейчас не сможем ее высушить, свежая краска потечет и зальет центральную часть.

— Вот что натворило ненастье! — покачал головой Фелипе.