Чума на оба ваши дома

Потом он спустился к себе и закрыл дверь. Руки у него до сих пор тряслись от испуга, который он пережил, когда Майкл выхватил у него записку. Надо ли удивляться всему этому, учитывая крайне странное поведение Майкла в вечер смерти Августа? Во время неприятного разговора с епископом выяснилось, что у Майкла нет никакого алиби. Может, это он заколол несчастного Пола и опоил коммонеров?

И что теперь делать? Рассказать Уилсону? Или канцлеру? Но что им сказать? У Бартоломью нет никаких доказательств, кроме записки, да и от той уже, без сомнения, осталась лишь горстка пепла.

Дверь медленно отворилась, и на пороге показался брат Майкл с потрескивающей свечой в руке; Бартоломью остолбенел. Огонек свечи отбрасывал по стенам мятущиеся тени, и монах в своих просторных одеждах казался еще больше, чем обычно. Некоторое время он стоял на пороге молча. Бартоломью почувствовал, как под ложечкой у него начинает холодеть от страха.

Все так же безмолвно Майкл закрыл дверь и приблизился к Бартоломью. Тот стоял, сжав кулаки, и готовился отразить нападение. Бенедиктинец странно улыбнулся и коснулся руки Бартоломью холодными и влажными мягкими пальцами. Бартоломью шарахнулся; ему почудилось, что Майкл слышит, как в тишине комнаты колотится его сердце.

— Я же предостерегал тебя, Мэттью, — произнес Майкл шепотом, от которого по коже у Бартоломью побежали мурашки.

Он сглотнул. Не это ли предупреждение должен был передать ему кузнец? Или Майкл имел в виду слова, которые говорил ему на лестнице в ночь убийства Августа и во дворе на следующий день?

— Ты вмешался не в свое дело и тем самым подверг себя опасности, — продолжал Майкл все тем же леденящим тоном.

— И что ты собираешься делать?

Бартоломью удивился, как спокойно прозвучали его слова.

— А что я, по-твоему, должен делать?

Бартоломью не знал, как на это ответить. Он попытался подавить страх. Это ведь Майкл! Возможно, тучный монах грузнее и сильнее, зато Бартоломью проворнее и лучше тренирован, а поскольку ни один из них не вооружен, Бартоломью не сомневался, что сможет выскочить из окна раньше, чем Майкл успеет перехватить его. Он решил, что воинственная поза сыграет ему на руку.

— Во что ты ввязался? — осведомился он. — Что вы сделали с Филиппой?

— С Филиппой? — Сардоническое выражение лица бенедиктинца сменилось неподдельным изумлением. Однако он быстро овладел собой. — Тут, друг мой, я грешил лишь в моих мыслях. Вопрос в том, во что ввязался ты?

Они стояли друг против друга. Бартоломью, напряженный как струна, готов был оказать сопротивление при первом же враждебном движении Майкла.

Внезапно дверь распахнулась, и в комнату ворвался Грей сам не свой от волнения — это было видно даже в свете свечи.

— Доктор Бартоломью! Слава богу, вы здесь! И вы тоже, брат Майкл. Идемте скорее. В комнате мастера Уилсона что-то творится.

Он подскочил к окну и, ухватив наставника за рукав, потащил его к двери. Бартоломью с Майклом успели обменяться взглядами, в которых явственно читалось недоумение. Они бросились за студентом через двор, и брат Майкл немедленно начал тяжело отдуваться от напряжения.

— Ни слова больше, — вполголоса предупредил он Бартоломью. — Ты никому не скажешь, что прочитал в этой записке, а я никому не скажу, что ты прочитал ее. — Он остановился и вцепился в рубаху Бартоломью. — Даешь слово чести?

Бартоломью чувствовал, что голова у него вот-вот лопнет, столько вопросов разом в ней крутилось.

— Тебе известно что-нибудь о Филиппе? — спросил он.

Пухлое лицо Майкла сморщилось от досады на столь неуместный, по его мнению, вопрос.

— Я ничего не знаю ни о ней, ни о ее бездельнике братце, — сказал он. — Даешь слово?

— Я дам слово, если ты поклянешься, что ничего не знаешь об исчезновении Филиппы, а если услышишь что-нибудь — сколь бы незначительным это тебе ни казалось, сразу расскажешь мне.

К ним снова подскочил Грей.

— Давайте же! Скорее! — воскликнул он.

— Ой, ладно, клянусь, — раздраженно сказал Майкл. Бартоломью двинулся за студентом, но монах не пустил его. — Мы ведь друзья, — сказал он, — и я пытался оградить тебя от всего. Ты должен забыть то, что видел, иначе за твою жизнь, да и за мою тоже, никто не даст и ломаного гроша.

Бартоломью оттолкнул потную руку бенедиктинца.

— В какие игры ты играешь, Майкл? Если ты живешь в таком страхе, зачем вообще в этом участвуешь?

— Это тебя не касается, — прошипел тот. — А теперь клянись!

Бартоломью поднял руку в насмешливой пародии на присягу.

— Клянусь, о настырный монах! — саркастически произнес он.

Майкл явно разозлился.

— Видишь? По-твоему, это шуточки! Так вот, ты очень скоро узнаешь, с чем имеешь дело, если не поостережешься. Как и все остальные!

Он развернулся и поспешил к входу на лестницу Уилсона, где Грей уже извелся от нетерпения. Бартоломью остался ломать голову над тем, во что такое ввязался тучный монах, если оно смогло перепугать его едва ли не до безумия.

— Давайте же, давайте! — позвал студент, едва не подпрыгивая от нетерпения.

Бартоломью вбежал вслед за Майклом и Греем по лестнице, и все трое очутились в небольшом коридорчике перед комнатой мастера. Бартоломью держался подальше от монаха, не до конца уверенный, что это не какой-то план, состряпанный Майклом и Греем ему во вред.

— Что там? — прошептал бенедиктинец.

Студент сделал ему знак молчать. Бартоломью не поднимался по этой лестнице с тех самых пор, как умер сэр Джон, и его охватило странное чувство — он притаился здесь в темноте подобно вору. Грей приложил ухо к двери и сделал спутникам знак последовать его примеру. Сначала Бартоломью ничего не слышал, потом различил негромкое поскуливание, точно за дверью находилось раненое животное. Затем он услышал бормотание и треск, будто что-то разрывали. Он отодвинулся, уступая место Майклу, почти готовый уйти и оставить этих двоих здесь. Ему было не по себе оттого, что он вот так подслушивает у двери; какую бы гнусность Уилсон ни затевал в своей комнате, это его личное дело, и Бартоломью не желал ничего об этом знать.

За дверью раздался оглушительный грохот, и все трое подскочили. Майкл прислонился к стене, прижимая руку к груди и хватая ртом воздух. Грей таращился на дверь. Внезапно Бартоломью почувствовал что-то еще. Он приник к щели под дверью и тщательно ее исследовал. Сомнений быть не могло. В комнате Уилсона что-то горело!

Он с криком навалился на дверь, и в тот же миг изнутри понеслись обезумевшие вопли. Брат Майкл налег на дверь всем своим весом, и кожаные петли с жалобным скрипом поддались. Дверь распахнулась внутрь, и Бартоломью ввалился в комнату. Он схватил с сундука кувшин с водой и выплеснул ее на фигуру, корчащуюся на полу. Майкл с Греем срывали со стен гобелены, чтобы сбить огонь, языки которого пожирали половицы. Бартоломью краем роскошного шерстяного ковра загасил пламя, лизавшее Уилсона.

В считаные секунды все было кончено. Пожар, похоже, едва начался и потому не успел набрать полную силу. Грей обходил комнату, тщательно заливая вином и элем из запасов Уилсона пятачки, которые еще дотлевали. Они предотвратили то, что могло закончиться непоправимой бедой.

Бартоломью аккуратно развернул ковер. Одежда на Уилсоне в одном или двух местах еще дымилась, но огонь погас. Майкл помог Бартоломью взгромоздить мастера на кровать, и Мэттью начал осматривать его. Монах тем временем бродил по комнате, поднимал клочки обугленного пергамента, смотрел, как они рассыпаются у него в руках, и бормотал что-то о счетах колледжа.

Все остальные сбежались на шум посмотреть, что случилось. Первым появился Элкот, за ним Джослин Рипонский, отец Джером, Роджер Элингтон и незаболевшие коммонеры. При виде мастера, лежащего на постели в обгорелой мантии, и склонившегося над ним Бартоломью они остановились как вкопанные.

— Что вы натворили? — набросился на него Элкот.

Вмешался Грей, и Бартоломью восхитился его уверенностью и самообладанием.