Без срока давности

— В последнее время, коллега, они меня беспокоили почти каждый день, — заговорил Сергеев. — Но в той камере, где меня содержали, было семьдесят человек. Духота, сами понимаете, вонь, табачный дым, который я не переношу с детства, ну и довольно угнетенное моральное состояние. Вот те причины, в результате которых у меня развилась аритмия. Но сегодня, — профессор просиял, — вы не поверите, сегодня я спал как младенец. Никаких приступов не наблюдалось. Мне во сне даже приснилась мама. Она умерла пять лет назад. И вдруг вижу ее улыбающейся, красивой, молодой. Она бросается ко мне со слезами на глазах, просит подойти к ней, хочет обнять после долгой разлуки…

Анюта неожиданно всхлипнула и выскочила из комнаты. В последнее время она освоилась и вела во время эксперимента дневник наблюдений.

— Простите, коллеги, — непонимающе произнес профессор, прервав свой рассказ, — я что-то не так сказал?

— О снах — это ваше личное, — успокоил его Могилевский. — Значит, приступа не было?

— Да я и сейчас великолепно себя чувствую. Впервые сегодня на завтрак с необычайным аппетитом съел полную тарелку манной каши, которую не мог терпеть с детства! Знаете, коллеги, здесь просто чудесно! Лучше, чем в любой больнице! — продолжал умиляться профессор. — И в этом, я думаю, основная заслуга прекрасного специалиста, тоже медика — товарища Могилевского Григория Моисеевича.

— Это хорошо, что сегодня у вас не было приступа, — помечая что-то у себя в блокноте, проговорил начальник лаборатории и, желая побыстрее закончить этот спектакль, бросил решительный взгляд на Хилова, призывая его перейти ко второму этапу эксперимента. Было решено растворить яд профессору в бутылке вина. Могилевский знал, что Артемий Петрович любит только красные вина, особенно сладкие. Он специально заставил Ефима купить бутылку крымской «Массандры», не пожалел для этого своих денег. — Я очень рад! И полностью здесь согласен с вами, уважаемый профессор, аритмия возникла у вас вследствие неудовлетворительных внешних фактов. Конечно же она пройдет сама собой, как только изменятся условия вашей жизни.

— Я тоже так думаю! — подхватил профессор. — Я уже почти совсем здоров. Еще пару-тройку дней, и начну делать легкую физическую зарядку и быстро приведу себя в норму. Но должен сказать главное: это вы, дорогие коллеги, вдохнули в меня новую жизнь.

— Это, профессор, звучит как тост! — обрадованно подхватил Хилов. — Кстати, вы что предпочитаете, водку или вино?

— Обожаю сладкое вино!

— Тогда для вас еще один сюрприз! О-па!

Ефим ловким движением вытащил из кармана халата бутылку «Массандры», открыл ее, наполнил стакан и поставил перед профессором:

— Прошу, Артемий Петрович! Выпейте за свое здоровье!

У Сергеева от такой неожиданности округлились глаза.

— Я ожидал чего угодно в вашей больнице, но чтобы так… — пролепетал он.

— Да,’ да. Мы вам разрешаем выпить, — усмехнувшись, кивнул Могилевский.

— Но, господа, простите, коллеги, мне как-то неловко пить вино в одиночку.

— А мы вас поддержим! — воскликнул Ефим, вытащил бутылку водки и разлил ее по стопкам и добавил: — Среди нас есть диабетики, им сладкое вино противопоказано.

Все шло четко по сценарию Могилевского. Роли для исполнителей были давно расписаны. Ефим, как молодой и раскованный участник разыгрываемого действа, начинал его. Григорий Моисеевич подхватывал, как бы не очень одобряя этот шаг, но в то же время, прикидываясь демократом, разрешал подчиненным ради исключения выпить с основным виновником «торжества». Все чинно потянулись к своим стопкам. «Счастливцу», которого вызволили из-под расстрела, ничего не оставалось делать, как выпить с новым коллективом.

— Я хочу поднять свой высокий тост, не боясь произносить этих слов, за моего избавителя от жутких мук, которые выпали на меня в последнее время, — торжественно говорил Сергеев, подняв стакан, — за Григория Моисеевича Могилевского! Он теперь самый близкий мне человек. Единственный… — Голос профессора задрожал, и его глаза заблестели от слез. — Спасибо ему. Он проявил великое мужество в наше нелегкое время и совершил поступок, достойный настоящего мужа, как бы сказали об этом в добрые старые времена. Я восхищаюсь вами, Григорий Моисеевич!

Артемий Петрович подошел вплотную к Могилевскому и поклонился ему в пояс. Потом медленными глотками выпил весь стакан вина. Все молчали, оцепенев глядя на «пациента». Профессор вытер рукавом рот и снова сел на стул. Даже Хилов сдержал свой привычный цинизм и лишь криво усмехнулся.

— Может быть, я веду себя слишком вольно и не в меру разговорился, — снова заговорил профессор, на которого возбуждающе действовало вино и яд, — но вы, коллеги, должны понять мое состояние. Так разглагольствуют влюбленные юнцы, упиваясь неожиданно свалившимся на них счастьем. Вот так и со мной ныне. Чувствую себя просто мальчишкой, да что там — младенцем, родившимся заново. Оно так и есть. Я заново начал свою жизнь, и мне многое теперь нужно переоценить, на многое посмотреть другими глазами. Но у меня есть знания, опыт, которые без остатка готов отдать своему народу…

Профессор говорил не умолкая. Никто из «комиссии» не пытался его останавливать — они знали, что испытываемый препарат способствует такой откровенной возбужденности. Все сидели с мрачными лицами, словно каменные статуи, и вдруг профессор вздрогнул. Он понял причину безрадостного настроения на лицах и умолк.

— Наверное, я зря веселюсь? — тихо спросил он после некоторого раздумья.

— Ну что вы, Артемий Петрович, — попытался было разуверить его Могилевский. — Совсем наоборот, мы все очень рады такому подъему вашего духа. Он свидетельствует о резервах вашего организма, о внутренней силе, которая позволит вам преодолеть все недуги. Вы просто устали. Вам требуется немного отдохнуть. Ассистент Хилов, отведите пациента в отдельную палату.

Ефим кивнул, взял профессора под руку и повел в пустую камеру, чем очень удивил Сергеева. Он недоумевал, почему снова в камеру, а не в палату. Но ассистент мрачно пробурчал: «Так надо!»

Присутствовавшие на эксперименте сотрудники лаборатории вздохнули с облегчением и наконец перевели дух. Через день профессор умер в жутких муках. Слабый организм не мог сопротивляться дольше. Доза была рассчитана на нормальный, здоровый организм пожилого человека средней упитанности. В последние минуты жизни он корчился на полу от невыносимой боли, а Могилевский, наблюдая за ним через смотровой глазок, смог выдержать эту жуткую картину лишь полчаса. Потом, шатаясь, Григорий Моисеевич отошел в сторону, приказал Хилову зафиксировать все до конца и составить отчет. Сергеев дергался в судорогах и все к кому-то взывал, воздевая к небу руки.

— Жалко, что почти ничего не было слышно из того, что он говорил, — возбужденно делился ассистент с начальником лаборатории, когда зашел после окончания эксперимента доложить Могилевскому о смерти профессора. — Надо подсказать коменданту, чтобы он вывел из камеры наружу слуховую трубу. И еще хорошо сделать так, чтобы можно было переговариваться с «пациентом», фиксировать его собственные ощущения.

— Мысль интересная, — мрачно согласился Григорий Моисеевич и, сославшись на срочное задание наркома, выпроводил Хилова из кабинета. Закрывшись на ключ, Могилевский достал банку со спиртом и выпил подряд два стакана этой огненной жидкости, лишь немного разбавив ее водой. Когда ассистент через пару часов вернулся, чтобы доложить о прибытии судебно-медицинского эксперта Семеновского, то ему долго пришлось стучать в дверь. Представший перед ними начальник лаборатории буквально не вязал лыка. Он лишь бормотал какие-то бессвязные восклицания и просил прощения за неизвестные им грехи. Хилов вызвал машину и по-быстрому отвез начальника домой, сдав на руки жене. Она была чрезвычайно удивлена почти невменяемому виду мужа, но Ефим успокоил ее, заверив, что Григорий Моисеевич не успел пообедать, а в конце дня пришлось отмечать успешное завершение одного важного эксперимента. Вот его и развезло.