Скрипка некроманта

— Нет, Иван Андреич, я просто вспоминаю. И еще я расслышала явственно, как он произнес: «Ее надобно спрятать». Но это было, когда я только подошла к двери. А какие неприятности, Иван Андреич? Что с Брискорном?

— Кабы я знал! Не признается. Возможно, что-то рассказал Екатерине Николаевне.

— Нет… — подумав, произнесла Тараторка. — Коли кто кого любит, то про себя плохо говорить не станет. Надобно ж нравиться…

— А что, зеркала и свечи все еще наверху?

— Да… Я поплакала, еще немножко посидела, а потом побоялась — они спустятся и меня увидят. Ну и пошла к гостям. Как хорошо, что я не пудрюсь и не румянюсь! Тогда бы заново штукатуриться пришлось! А так — нос вытерла, и все прекрасно!

Тараторка бодрилась, старалась обернуть все в шутку, и за это ее бы следовало похвалить, но Маликульмульк сдержался. Пусть думает, будто он не видит ее наивной игры. Так ей будет легче.

— Пойдем, — сказал он. — А то в девичьей забеспокоятся — куда это я тебя увел. Няне Кузьминишне доложат, а ты ж ее знаешь. И придется мне, как порядочному человеку, на тебе жениться…

Это была странная шутка — оба понимали, что не совсем шутка. Но она явилась слишком поздно — как в фейерверке случается иногда запоздалая ракета, яркая, но запоздалая.

— А мне — за вас замуж идти… — не договорив, она вышла из канцелярии и не стала дожидаться, пока он запрет дверь.

Маликульмульк подумал — и пошел к башне Святого духа. Кроме всего, ему смертельно хотелось выкурить трубочку. А в башне это можно было сделать безнаказанно — никто бы за спиной не бурчал: ишь, навонял табачищем.

В знакомой комнате он прежде всего заглянул под кровать. Там действительно лежали два предмета, похожие на зеркала, и сверточек со свечами. Маликульмульк зажег одну, прилепил на шкаф и стал исследовать свое жилище. Скрипка не иголка — в щель не воткнешь. Умные люди умеют простукивать стенки в поисках тайника, отчего бы не попробовать? У человека с музыкальным слухом должно получиться…

Вершок за вершком обследуя толстые стены, Маликульмульк в уме восстанавливал ход событий. Что-то связывало Брискорна с бароном фон дер Лауниц, какая-то неприятная тайна. Может статься, Брискорн как-то уговорился со стариком, что раздобудет ему скрипку, взял деньги вперед, а вынести ее из замка не смог? Невозможная нелепость, дичайший поступок для инженерного полковника — но ежели предположить? Он уговорил влюбленную Екатерину Николаевну вынести скрипку из комнаты музыкантов и спрятать ее в башне. Потом, возможно, счел нужным перепрятать. Отчего она должна храниться в замке? Ведь уже первого января можно было ее благополучно переправить в любое место! Та же Екатерина Николаевна могла днем спрятать ее под шубой… Она дама дородная, шуба у нее не узкая — отчего она этого не сделала? И какие грехи свои оплакивала она, стоя на морозе у Петропавловского собора?

Тайник не нашелся.

Канцелярское утро после праздника — печальное зрелище.

Работать не хочет никто. А все хотят втихомолку поделиться воспоминаниями — что жена выставила на стол, кто из родни нанес визит, какими питейными подвигами ознаменовалось событие.

Маликульмульку положили на стол конверты с большими печатями — срезай, начальник, балуйся! И пустились в беззвучные разговоры — благо его сиятельство беседовал в кабинете с частным приставом и в ближайшие четверть часа канцелярией вряд ли бы заинтересовался.

Маликульмульк дал занятие рукам, а сам думал, что надобно после обеда сбегать в аптеку Слона, посоветоваться с Парротом. Может, физик знает какой-то способ обнаружения тайников. А потом навестить милейшего Федора Осиповича. Ибо в голове угнездилась мудрая мысль и требует внимания, как настырная кокетка на маскараде: что, коли охотников за скрипкой было двое? Брискорн с Екатериной Николаевной и некто, похитивший княжескую шубу? Брискорн, допустим, старался ради барона фон дер Лауниц. А тот, другой, — ради задастого купидона в страхолюдном кудрявом парике.

За «Экс Вьетан» гонялись трое. Трое, разгоряченные погоней за шедевром Гварнери дель Джезу и пришедшие в ярость от того, что упустили сокровище, могли положить глаз на скрипку Никколо Манчини. Трое достаточно богаты, чтобы нанять похитителей, — даже до того могло дойти!

Коли так — есть повод прятать и перепрятывать скрипку в замке. Как будто есть… И вынести ее в самый последний миг, да и доставить в какое-то непредсказуемое место — ведь господа, желающие ее получить, наверняка следят друг за дружкой.

Вдруг по канцелярии словно сквознячок пробежал — все разом взялись за труды, заскрипели перья, зашуршали бумаги. Не прошло и полуминуты — князь прислал человека за депешами и за переписанными документами. Экое чутье, в который уж раз подивился Маликульмульк, человеку обыкновенному вовек не нажить такого чутья. Однако надо и самому взяться за дело… а за какое дело?.. на стол-то эти мерзавцы лишь пустые конверты положили!..

Он обратился, как всегда, к Сергееву, и тот тихонько доложил ему, какие бумаги прибыли с утра, какие отданы, чтобы сделать экстракты, что следует, прежде чем класть на стол его сиятельству, снабдить выписками из архива. Объяснял он это, прекрасно зная, что в голове у начальника сведения задержатся ненадолго. Не так голова у господина Крылова устроена, ей-Богу, не так. Он способен из-за тех же Морозовых устроить шум — по одной той причине, что упрямое купеческое семейство терпит обиду от магистрата, и не вникать при этом в подробности их переписки с магистратом. А надобно вникнуть, найти, к чему прицепиться, выбрать имена и фамилии тех, кто может в этом деле быть полезен; цифры, наконец, выписать и даты сверить. И не проповедовать справедливость, а преспокойно листать своды законов и указов, ища подходящую лазейку. День листать, другой листать — в свободное от прочих служебных занятий время. Недели через две явится нечто вроде мысли — и с ней еще надобно повозиться. А заорать на магистратского чиновника несложно — что ж не орать, коли глотка здоровая?

Некоторое время он исправно читал бумаги и даже что-то в них понимал, черкал карандашом, давал работу копиистам. А ближе к обеду в канцелярию заглянул казачок Гришка:

— Господина Крылова их сиятельства просят!

Маликульмульк выбрался из-за стола и поспешил к двери. О, если бы открылось нечто важное, связанное с похищением скрипки, — так взмолился он, — о, Господи, если бы это!

Он направился было к кабинету князя, но казачок удержал его — оказалось, звала княгиня.

Уже по одному тому, что свита жалась в коридоре, боясь даже заглянуть в гостиную, было ясно: хозяйка в гневе. Маликульмульк без лишних слов отворил дверь.

Варвара Васильевна повернулась к нему.

— А, заходи, полюбуйся!

Вдоль стены стояли четверо — трое самых младших Голицыных и воспитатель, аббат Дюкло. И все четверо имели вид самый жалкий. Доктор Христиан Антонович, в шубе поверх шлафрока, причесанный кое-как, только седые волосы убрал в косицу, обретался в углу, опираясь на консоль. Там же стояла его походная аптечка.

— Верно ли, что это можно сделать канифолью для смычка? — спросила княгиня, указывая на своего любимца, десятилетнего Васеньку. Маликульмульк подошел поближе и увидел, что щека у мальчика вся в кружочках пластыря, как будто он — щеголиха екатерининских времен, собравшаяся прельщать петиметров и налепившая многообещающие мушки.

— Или кто-то научил их солгать? — продолжала Варвара Васильевна. — Я сама брала в руки канифоль, она для кожи безопасна! Может, есть какой-то особый сорт?

Маликульмульк посмотрел на мальчиков и француза, которому хорошо еще, если оплеух не перепало за небрежение и забвение своих обязанностей.

— Нет, ваше сиятельство, это канифоль могла наделать беды. Кто-то им рассказал про огненный фонтан. Они и решили попробовать.

Ни единого слова лжи не произнес Маликульмульк, даже, сколько мог, выгородил своих юных приятелей. Они действительно от кого-то узнали, что канифоль, растертая в порошок и подброшенная вверх посредством обыкновенного носового платка, вспыхивает огненным столбом чуть не в аршин высотой. Главное в этом развлечении — растереть ее помельче, потому что от больших крупинок возможны ожоги; очевидно, мальчишки просто поленились. Впервые они произвели подобный опыт еще в Казацком, стянув кусок канифоли у Маликульмулька. Он их выдавать не стал, но взял с них слово, что больше к футляру со скрипкой и сопутствующими ей предметами не прикоснутся.